Андре Моруа - Семейный круг
Госпожа Эрпен встречала мужа ласково. Он спрашивал:
— Ты с кем-нибудь виделась? Ты развлекаешься?
Она отвечала:
— Что ты! Мне никого не нужно Я здесь ради детей; морской воздух действует на них прекрасно, а все остальное мне безразлично… Ах, забыла сказать! На молу я встретила госпожу Кенэ; но ты ведь ее знаешь — кивнет и проходит мимо.
Потом начинались расспросы о делах. Тут трудно бывало понять, о чем они говорят.
— Сейчас, как всегда в августе, довольно вяло, но Лондон устойчив… это подбадривает покупателей… Паскаль-Буше взял у меня пятьсот кип австралийской, теперь веду переговоры с эльбёфскими Шмитами относительно крупной партии Монтевидео.
Дениза на ходу ловила слово «кипа» и удивлялась, как это господин Паскаль-Буше может играть пятьюстами кипами? Ведь это тот самый господин с красивой белокурой бородой, на которого няня всегда с восторгом указывает ей, когда он проезжает в экипаже и сам правит парой лошадей. Иногда господин Эрпен обращался к девочкам, чтобы вызвать их на разговор, но он был очень робок, и потому они робели передним. Особенно любил он обменяться с няней двумя-тремя фразами по-английски. Он несколько раз в год ездил в Лондон по торговым делам, — этим-то и объяснялось появление в их доме англичанки, которая в душе презирала его. В воскресенье, в хорошую погоду, он брал Денизу с собою ловить креветок и пескороев. В таких случаях он засучивал брюки до колен. Няня смотрела на его худые икры и говорила гувернантке Кенэ: «Бедный господин Эрпен совсем не похож на спортсмена». Дениза слышала эти слова, сжимала папину руку и увлекала его за собою. Когда она, в красной фуфайке, бежала рядом с ним, ей казалось, что она похожа на мальчика, и это радовало ее.
В ближайшее воскресенье, после того как Денизу ночью разбудило пение, они ловили креветок в узких теплых отмелях и так увлеклись, что отошли далеко от пляжа. Когда они остановились, оказалось, что они почти достигли порта Див, откуда тянуло запахом ила и рыбы. Господин Эрпен сказал:
— Пойдем пешком по молу, это легче, чем идти по песку.
Дениза пожаловалась:
— Я устала.
Он взял ее за локти и поднял. Ей приятно было чувствовать, что он сильный. «Бедный господин Эрпен такой хилый!» — говорила няня. Почему хилый? Денизе хотелось бы, чтобы няня видела, как легко он ее несет. Он усадил ее на каменную стену мола и с улыбкой глядел на нее, склонив голову набок.
— Отдохни немного, — сказал он.
Сидя на стене, она оказалась на уровне его лица. Никогда она еще так близко не разглядывала его. Что за странная штука борода, растет на щеках, как травка по склонам оврага. У нее снова появилось ощущение силы и доброты.
— Знаете, папочка, — сказала она, — когда вас нет и когда нас уже уложат спать, тут бывает другой господин.
— Что за вздор, — проговорил он. — Какой господин?
— Не знаю, — ответила она, — я видела только его спину… Но мама поет, а господин играет на рояле… Он очень хорошо играет… А скажите, папочка…
Он схватил ее за ручки так порывисто, что она испугалась, резко поставил на мостовую, потом взял за руку и повел в Безеваль. Он шел таким крупным шагом, что ей приходилось бежать, сачок волочился за нею следом. Она попробовала заговорить:
— Папочка, знаете, я видела человека, у которого есть маленькая обезьянка… Она ела салат, орешки и изюм… Папочка, сколько стоит обезьянка?
Отец ничего не ответил; они уже подходили к вилле. Он круто повернул направо и перешел на другую сторону улицы. Зазвонил колокольчик у садовой калитки. Госпожа Эрпен лежала на террасе; руки у нее были в перчатках, зонтик с английской вышивкой защищал ее голову от солнца; она читала.
— Оставайся здесь, — сурово сказал господин Эрпен Денизе и бросил к ее ногам корзинку с креветками.
Она слышала, как отец что-то говорит очень громко, а мать смеется и спокойно отвечает ему. Она приоткрыла корзинку; умирающие креветки копошились, карабкались вверх. Послышались чьи-то шаги на гравии. То были няня и отец. Он забыл опустить после ловли брюки, засученные выше колен. Голые ноги, растерянное выражение лица, голова набок — все это в целом придавало его облику нечто комическое.
— Девочка очень склонна ко лжи, сударь, — говорила няня. — Надо ее наказать. Она постоянно выдумывает всякие истории.
Госпожа Эрпен следовала за ними, томная, строгая, тщательно скрываясь за зонтиком от солнечных лучей. Она схватила Денизу за руку, так что та выронила корзинку, и стала трясти ее.
— Какая ты скверная девочка, — говорила она. — Ты очень огорчила папочку… Сегодня весь день проведешь взаперти в детской. Ступай.
Дениза до самого вечера плакала и кричала. Когда настало время принимать ванну, две младшие сестренки взирали на нее с любопытством, не смея с ней заговорить. Эжени, неумолимая и высокомерная, в черном воротничке с белой оторочкой, переглядывалась с няней и посмеивалась.
V
В 1890-х годах в Пон-де-Лэре почти все женщины из буржуазной среды казались добродетельными. В городе нельзя было совершить даже небольшой прогулки без того, чтобы о ней тотчас же не проведали ловкие, подозрительные старухи, которые следили за жителями из приотворенных окон темных гостиных. Желающим встретиться приходилось бы назначать свидания в Эврё, Руане, Париже, но автомобилей тогда еще было мало, а поездки по железной дороге сразу обращали на себя внимание. Если визиты к зубному врачу такой-то дамы и поездки в префектуру по делам такого-то господина совпадали так неуклонно, что их уже трудно было объяснить простой случайностью, — опытные наблюдательницы немедленно фиксировали их закономерность. Поэтому, когда лейтенанта Дебюкура в качестве любовника госпожи Эрпен сменил доктор Герен, это тотчас же стало известно всему Пон-де-Лэру.
Эту связь осуждали тем суровее, что госпожа Эрпен принадлежала к местной промышленной аристократии только благодаря снисходительности последней. Пон-де-Лэр, красивый городок с фабриками, расположенными в долине реки Эры, стал еще в XVII веке, наряду с соседними Эльбёфом и Лувье, одной из трех столиц Королевства Шерсти. Только положение фабриканта сукна дает здесь право принадлежать к местной аристократии. Некоторые семьи, например Ромийи, Пуатвены, в 1900 году владели здесь фабриками, построенными еще во времена Кольбера.[8] Их авторитет, весьма значительный, все же уступал авторитету семьи Кенэ, насчитывавшей всего лишь три поколения промышленников, но зато более мошной. Из пяти тысяч рабочих, живших в Пон-де-Лэре, две тысячи было занято у Кенэ, которые владели шестьюстами ткацкими станками; а это равнялось герцогской короне. Для всех жителей города слово «господа» так же определенно обозначало господина Ашиля Кенэ и его сына, как для Сен-Симона «Господин»[9] — означало брата короля. Единственными равными господину Ашилю во всей долине были господин Паскаль-Буше из Лувье и господин Эжен Шмит, эльзасец, обосновавшийся в Эльбёфе после войны 1870 года. Промышленная аристократия, возглавляемая этими гремя дельцами, почти совсем вытеснила местное старинное дворянство. Несколько мелких дворян, живших в обветшалых родовых замках, еще поддерживало в своем кругу традиции дореволюционной Франции, но поскольку никто из них не владел ни ткацкими фабриками, ни прядильнями, ни красильными заведениями, то их в Пон-де-Лэре считали людьми незначительными.
Вслед за промышленниками шли торговцы сукном, комиссионеры, представители страховых обществ, — буржуазия богатая, чванливая, однако безусловно признававшая приоритет фабрикантов. В этой более скромной среде имелось три исключения, которые промышленность не только признавала, но и уважала, а именно банкир — господин Леклер, нотариус — мэтр Пельто и господин Аристид Эрпен, торговец шерстью. Эти люди образовали особую группу и представляли собой в Пон-де-Лэре рядом с промышленниками нечто подобное тому, чем были в свое время парламенты в глазах либерально настроенных помещиков. Что касается банкира и нотариуса, то их авторитет объяснялся тем, что «господам» волей-неволей приходилось открывать перед ними свои деловые тайны. А господин Эрпен был обязан уважением, с каким к нему относилась промышленность, священной природе сырья, которым он торговал. Он каждое утро доставлял промышленникам свертки в синей бумаге с образчиками шерсти, прибывшей из Аргентины, Чили, Австралии и Южной Африки, и в глазах фабрикантов это было некое таинственное вещество. Оно управляло их жизнью, питало их машины, оно развертывалось шероховатыми полотнищами на их кардах, оно тянулось на их веретенах, оно бежало по их станкам, оно могло обогатить или разорить их, если непредвиденно дорожало или обесценивалось. Иной раз они находили под своими станками неведомые травинки или уголек, завезенные вместе с шерстью, и человек, выписывающий ее из далеких сказочных стран, человек, который мог, взглянув на пучок черной на концах шерсти, сказать, прислана ли она из Квинсленда или из Новой Зеландии, — считался причастным к тайнам ремесла. Вот почему даже суровый Ашиль Кенэ относился к нему благосклонно. Каждый день, в одиннадцать часов утра, господин Эрпен входил в его контору с синими пакетами под мышкой, и господин Кенэ ворчливым голосом произносил, стараясь быть как можно любезнее: «А! Господин Аристид!..» Начиная с 1890 года Луи Эрпен неизменно сопровождал отца в этих посещениях и нес часть синих пакетов.
