Сабахаттин Али - Юсуф из Куюджака
Учеба тяготила Юсуфа. Как только он выучился читать, всякий интерес к учению у него пропал. Он говорил, что ради каких-то «чепуховых» знаний не желает якшаться с «бейскими сынками». Это дало Шахенде повод для новых нападок. Часто доставалось и Саляхаттину.
- Разве не говорила я тебе, бей, что этот мальчишка - сущая беда на твою голову. Не выйдет из него ничего путного. Руку даю на отсечение. Он будет жалким носильщиком или разбойником с большой дороги. И никто, кроме тебя, не виноват в этом.
- Ну хорошо, женушка, - успокаивал ее муж, - чего ты хочешь от мальчика? Подожди, пусть подрастет. Может, и приохотится к ученью. Ведь года еще не прошло, как мы его взяли из деревни. Он тоскует по воле, не привык к городу.
- Дело твое. Но если этот поганец будет продолжать безобразничать, я заберу дрчь и уеду. Можешь оставаться со своим любимым Юсуфом.
Саляхаттин-бей в довольно резких выражениях давал ей отповедь - ведь она уже не раз угрожала ему уехать, забрав свои пожитки, и тем не менее оставалась. Но если душе ее угодно, то скатертью дорога. Отец, заведующий складом «Режи» («Режи» - сокращенное название «Табачного управления Османской империи» - табачной монополии, которая была выделена в особую концессию и находилась в руках французских капиталистов) в Назилли, вряд ли примет ее с распростертыми объятиями. А потом Саляхаттин-бей добрых полчаса пытался успокоить жену, которая билась в истерике.
Ему самому не нравилось, что Юсуф не желает учиться, но, зная странный характер мальчика, он не решался настаивать. Не раз он спрашивал:
- Ты почему не хочешь ходить в школу?
- Я уже выучился читать! Чего еще надо?
- Этого недостаточно, дорогой. В жизни надо многое знать.
- Придет время, узнаю.
- Послушай, сынок, ведь проще узнать все это от учителя.
При упоминании об учителе мальчик презрительно кривил губы.
- Учитель воспользовался бы своими знаниями, если бы от них был бы толк. Ты вот ученый человек, а что с того? Мой отец ничему не учился, а в доме его слушались больше, чем тебя.
И Юсуф тихо и доверительно добавлял:
- Вот матушка Шахенде ворчит ночи напролет: а ты ничего не можешь поделать. На что же тогда твоя ученость?
В этих детских словах было немало правды. И то, что мальчик своим умом дошел до понимания такой простой истины, огорчило Саляхаттина-бея. Он решил оставить Юсуфа в покое. Шахенде, хотя и ругалась, в глубине души была довольна. Поручив Муаззез Юсу-фу, она могла гулять сколько душе угодно. Ей не приходилось испытывать неудобства, таская дочь повсюду за собой, или волноваться, оставляя ее дома одну.
Так вот и рос маленький Юсуф, - как дикое инжирное деревце на развалинах городской стены, - трудно и немного нескладно, но зато гордо и независимо.
V
В те годы Эдремит, расположенный на склонах трех холмов - Гамтепе, Ибрахимдже-кёй и Тавшанбай-ыры, - был довольно большим и приятным касаба (Касаба - город, поселок).
Пересекая его из конца в конец, вдоль мощеных улиц протекали две речушки, которые соединялись у Нижнего рынка, а чуть пониже общим потоком впадали в реку Бюкжчай, огибавшую город.
Стоило взобраться на один из холмов, и глазам открывалась редкостная панорама. Густая листва инжирных деревьев, кроны тута и олив почти совсем закрывали замшелые, почерневшие черепичные крыши домов; высокие белесые тополя, одиноко стоявшие на окраинах, в центре, вдоль речушек, тянулись прерывистыми цепочками; среди яркой зелени высилось более двадцати ослепительно белых минаретов, и смотревшему издали казалось, что они слегка раскачиваются, точно так же, как тополя; тускло поблескивал огромный свинцовый купол соборной мечети Куршунлу на Верхнем рынке. В этой картине была такая же стройность и гармония, как если бы она была создана художником.
Весь город - скопление черепичных крыш, деревья, минареты - был опоясан светлой зеленью виноградников и садов, а вокруг этого зеленого пояса, насколько хватало глаз, были разбросаны темнолистные оливковые рощи.
Вид центральной части города говорил о том, что там живут ремесленники и торговцы средней руки. Вдоль узких улочек теснились деревянные, похожие друг на друга, но довольно красивые домики, с садом при каждом. Возвышавшиеся среди них большие оштукатуренные особняки городской знати, с широкими двухстворчатыми дверьми и запыленными изображениями военных кораблей на выступах вторых этажей, нависавших над улицей, казались сказочными дворцами.
Особняк Саляхаттина-бея находился в районе Бай-рамйери, вдали от Нижнего рынка и Греческого квартала, где обычно жили приезжие чиновники. Дом стоял на углу улицы, позади него был большой сад. С краю сада протекала мелкая, по колено, речушка, в которой мальчишки били рыбу обрезами, сделанными из бочарных обручей. Перед домом, на площади, стояла мельница; большой жернов при помощи деревянных ручек с шутками и смехом крутили женщины. В том месте, где речка становилась глубже и шире, ребята постарше устраивали утиные бои.
Здешние мальчишки, подобно взрослым, были разделены на классы и группы, но принципы этого деления были совсем иными. Наибольшим влиянием и авторитетом пользовались «добропорядочные смельчаки» - озорные, но рассудительные ребята. Они не дрались по пустякам, но если уж вступали в драку, то даже угроза смерти не могла заставить их отступить. Маленькие и слабые всегда находились под их защитой, они улаживали все ребячьи раздоры по-доброму или, если это было необходимо, силой. Короче говоря, они командовали при всех обстоятельствах. В большинстве своем это были дети небогатых или совсем бедных, но честных ремесленников. Они служили в лавках мальчиками на побегушках или помогали родителям.
Другую группу составляли воспитанные и благонравные тихони. Почти все они ходили в школу, были прилежны и никого не задирали. Когда их задевали, они, не отвечая, шли своей дорогой. Если же приходилось совсем туго, с плачем бежали жаловаться родителям. Но покровительство «добропорядочных смельчаков» было для них более надежной защитой. Благонравные тихони пользовались особенной любовью женщин и стариков и были предметом гордости своих мамаш.
Но были в квартале и бессовестные драчуны. Эти тоже ничего не боялись, но, в отличие от первых, были безрассудны - постоянно дрались, хулиганили, по целым дням стравливали уток, играли в расшибалочку или камнями сбивали ягоды с шелковиц в соседних садах. Они были грозой всей округи и особенно благонравных детей.
Самой презренной категорией мальчишечьего населения считались бесчестные, трусливые, избалованные и льстивые мальчишки, по большей части чиновничьи сынки, - бессистемное воспитание и беспрерывные побои лишили их всякого самолюбия, прогуливать уроки вошло у них в привычку. Смельчаки гнушались ими. Но были и такие, которые позволяли себе снизойти до них, чтобы воспользоваться их услугами, - желая подольститься, те крали из дома разные мелочи, но при первом удобном случае над ними издевались и гнали прочь. Они не принимали участия ни в уличных схватках, ни в играх.
И, наконец, было в квартале несколько несчастных, робких детей тише воды, ниже травы, которыми никто не интересовался. Никто их не трогал, потому что это были дети, и без того обиженные судьбой, - бедняки, которые за кусок хлеба работали по восемнадцать часов подручными у кузнеца или в кофейнях, сироты, которые содержали своих матерей, батрача летом на полях, а зимой на оливковых плантациях. Все смотрели на них с жалостью и состраданием.
VI
Первое время Юсуф держался от всех в стороне. В его памяти еще не изгладились страшные воспоминания, да и чувствовал он себя в городе чужим. Ребята здесь знали много такого, чего не знал Юсуф. Это сквозило в каждом их движении. Вначале они словно не замечали чужака. Однако, увидев, что и он не обращает на них никакого внимания, решили поиздеваться над ним, позлить его. Юсуф ничего не понимал в их изощренных насмешках. Но однажды, когда мальчишка по имени Мехмед Карабаш снова сказал по его адресу что-то не очень лестное и все остальные рассмеялись, Юсуф вдруг влепил ему две здоровенные пощечины. От неожиданности Мехмед упал. На губах у него показалась кровь. Он хотел было броситься на Юсуфа, но не успел подняться, как снова был сбит с ног. Юсуф прошел мимо застывших от изумления мальчишек и вернулся домой. С тех пор они стали побаиваться его.
Тогда же появились у него товарищи. Сын мелочного торговца Шерифа-эфенди - Али, с которым Юсуф познакомился дома, когда тот приходил к ним вместе с матерью. Али ходил в школу и ни с кем не дрался. Он был чуть повзрослев Юсуфа и покровительствовал ему, как старший брат. Обо всем, чему его учили в школе, он рассказывал Юсуфу, и тот слушал его или с легкой улыбкой, или серьезно, нахмурив брови, но ничему не удивляясь, словно все, что ему рассказывали, он знал и раньше. Казалось, никакое самое волнующее известие не могло вывести его из равновесия. Это поначалу немного сердило Али, но он был доволен, что его молча и внимательно слушают, и рассказывал, рассказывал без конца. Под вечер они выходили вместе с Юсуфом гулять или, захватив кувшины, отправлялись к источнику Чынарлы. Вода этого источника считалась лучшей в городе, и по вечерам здесь бывало настоящее столпотворение. Приходили, склонившись под тяжестью кувшинов, девушки в деревянных туфлях на босу ногу, беспрестанно жевавшие смолу; в белых передниках с жестяными бидонами в руках прибегали растрепанные мальчики из кофеен, малыши, тяжело дыша, тащили глиняные кувшины с узкими горлышками, плача от страха, когда наступала темнота. Каждый вечер дети должны были приносить отсюда домой питьевую воду. Таков был обычай, которого придерживались даже в самых знатных семействах. Здесь беседовали, бранились, а иногда и дрались.
