Джудит Леннокс - Следы на песке

Налетел ветер, и она подышала на озябшие руки. Солнце, клонившееся к горизонту, золотым и розовым сиянием заливало чуть колышущееся море и перистые облака. Поппи долго глядела на волны, мысленно прощаясь с ними, потом повернулась и увидела его.

— Ральф? Я думала, ты не придешь.

— Сегодня твой день рождения, — сказал он. — Я принес тебе подарок. — И протянул ей сложенный лист бумаги.

Поппи думала, что это еще один рисунок, но, развернув, увидела какой-то официальный документ, напечатанный по-французски. Она так растерялась, что не могла понять ни строчки.

— Это специальное разрешение на брак, — сказал Ральф. — Я сегодня ездил за ним в Париж — туда и обратно.

Поппи смотрела на него, открыв рот.

— Завтра в полдень нас обвенчают. А потом можно податься на юг. У меня есть отличная идея. Системы водяного охлаждения. На этом наверняка удастся сколотить состояние.

— Ральф, — прошептала она. — Я не могу.

— Можешь. — Он взял ее лицо в ладони и поднял вверх. — Я уже говорил тебе, моя милая. Тебе нужно только уйти. Взять смену одежды, паспорт и уйти.

— Мама никогда не разрешит мне…

— Тебе незачем спрашивать у нее разрешения, ты сегодня стала совершеннолетней. — Ральф коснулся губами ее лба. — Все в твоих руках, Поппи. Если хочешь, можешь прогнать меня. Я исчезну, и больше ты никогда меня не увидишь. А можешь пойти со мной. Я прошу тебя об этом. Я покажу тебе самые прекрасные места на земле. Ты больше никогда не будешь мерзнуть, никогда не будешь скучать и никогда не будешь одинока. Прошу тебя — скажи, что ты согласна уехать со мной.

Разрешение на брак дрожало в ее пальцах, словно осенний лист на ветру. Поппи шепнула: «О, Ральф», — и побежала в отель.

Той же ночью в гостинице где-то между Довилем и Парижем она потеряла девственность. На следующий день они поженились и отправились на юг. Они любили друг друга в комнатах с закрытыми от палящего южного солнца ставнями и все не могли утолить жажды, выражая взаимное восхищение не словами, а ласками и объятиями.

Ральф сдержал обещание: Поппи увидела холмы Прованса и изысканные пляжи Лазурного берега, и ей никогда не было скучно и одиноко. Рождение дочери, Фейт, ровно через девять месяцев, в декабре, скрепило их счастье. К тому времени они уже жили в Италии, в Умбрии, в большом сельском доме. Доход, оставленный Поппи отцом, и авторские гонорары за книгу «В твоих молитвах, Нимфа» поддерживали их на плаву. Ральф заканчивал разработку новой системы водяного охлаждения; на вырученные деньги он намеревался купить шхуну, на которой они объедут все Средиземноморье. Поппи живо представляла себе, как они плывут по синему морю, а ее дочь спит на палубе в плетеной колыбельке, укрытая от солнца пляжным зонтиком. По утрам, когда солнце белыми полосками просачивалось сквозь ставни, Ральф, обнимая жену, описывал ей маршрут их будущей шхуны.

— Неаполь, Сардиния… И, конечно же, Закинф — это самый красивый остров в мире.

И остров Закинф вставал перед мысленным взором Поппи — белый песок и бирюзовые волны.

К Ральфу часто приезжали друзья и оставались погостить, иногда на несколько дней, но чаще — на несколько месяцев. Он не жалел для них времени и внимания, и в доме не смолкали разговоры и музыка. В апреле, когда Мальгрейвы поехали в Грецию, друзья Ральфа отправились с ними. Шумным табором они пересекли Адриатическое_море, а потом пересели на мулов и, смеясь и болтая, побрели по каменистым холмам перешейка. К тому времени Поппи, которой редко разрешалось переступать порог кухни в ее лондонском доме, научилась готовить паэлью[3] и фриттату,[4] жаркое и бургиньоны.[5] Она любила стряпать, но ненавидела работу по дому, так что жили Мальгрейвы в сытном, уютном беспорядке.

Через год родился Джейк. Он оказался на редкость активным младенцем и совершенно не давал родителям спать.

Они вернулись в Италию, в Неаполь. Система водяного охлаждения не оправдала надежд, так что покупку шхуны пришлось отложить. Мальгрейвы снимали квартиру на паях с двумя гончарами. Большие темные комнаты пахли глиной и краской. Ральф ведал финансовой стороной гончарного дела. Его друзья — Поппи дала им прозвище «Квартиранты» — приехали в Неаполь следом. К этому времени она поняла, что Ральф, как человек крайностей, не заводит «знакомств»: он может либо искренне полюбить человека, либо сразу и навсегда его возненавидеть. К тем же, кого любил, он был щедр безгранично. Он умел сделать так, что каждый чувствовал себя его лучшим другом. Он любил так, как любят дети: безрассудно и без оглядки. Поппи уговаривала себя, что ревновать мужа к Квартирантам — бессмысленно и малодушно. Они, в конце концов, лишь отдавали должное тому, что она и сама любила.

Николь появилась на свет в 1923 году. Роды были тяжелые и болезненные; в первый раз после свадьбы Поппи звала маму. После родов Поппи долго болела, так что Ральф сам кормил и купал новорожденную. Он обожал Николь, и она сразу стала для него самой красивой и смышленой из всех троих детей.

Когда Поппи поправилась, они переехали во Францию, где Ральф взял в аренду бар; гончары скрылись с прибылью от предыдущего предприятия, и теперь Мальгрейвы не могли позволить себе ни кухарки, ни няни. Поппи училась делать рагу из тощей баранины, а дети росли как трава под забором. Бывали дни, когда она уставала так, что засыпала у плиты. Она начала косо смотреть на Квартирантов, которые пропивали всю прибыль от бара, но когда пожаловалась на это Ральфу, тот сказал изумленно: «Но это же мои друзья, Поппи!» — и они крепко поссорились.

Их спасла Женя Бенвилль, старая подруга Ральфа. Узнав, что они живут неподалеку, она как-то раз заехала к ним, и от ее взгляда не ускользнуло серое лицо Поппи и скверное настроение Ральфа. Женя пригласила все семейство Мальгрейвов в свой замок, Ла-Руйи — неподалеку от Руайяна, городка на Атлантическом побережье. Она была польской эмигранткой, которая вышла замуж за богатого француза. Следы былой красоты все еще можно было заметить в ее скуластом лице, но жара так иссушила нежную кожу, что оно все покрылось сеткой морщин, напоминая растрескавшиеся поля и виноградники Ла-Руйи. Годы, укравшие Женину красоту, отняли также и немалую долю ее благосостояния. Поэтому, хотя Жене было уже за шестьдесят, она участвовала в сборе винограда, так же, как и Мальгрейвы.

Стены замка Ла-Руйи образовывали квадрат, многочисленные окна закрывали зеленые ставни с облупившейся местами краской, на лужайках желтела жухлая трава, а цветник превратился в заросли чахлых бегоний и роз, которые давали множество листьев и побегов, но очень мало цветов. Позади замка находилось зеленое от ряски озеро, а за ним тянулась полоса леса. Пологие склоны невысоких холмов были покрыты виноградниками. Поппи обожала Ла-Руйи. Она была готова прожить там всю жизнь, выпрашивая плоды и цветы у потрескавшейся земли и помогая Саре, Жениной старой служанке, готовить в просторной кухне. Дети и Квартиранты свободно разместились в многочисленных комнатах замка, благо, Женя, как и Ральф, любила компанию.

Но с наступлением осени Ральфом опять овладело беспокойство, новые завиральные идеи потребовали времени и денег, и Мальгрейвы снова стали кочевниками, пустившись в погоню за мечтой Ральфа об идеальной стране, лучшем месте для дома и проекте, который сделает его семью богатой. Сначала они отправились на Таити и в Гоа, а на следующий год — в Шанхай. Там все переболели тропической лихорадкой, и даже был момент, когда казалось, что Николь не поправится. После этого Поппи взяла с мужа слово, что больше они за пределы Европы выезжать не будут.

Каждое лето, когда жизнь в очередной раз не оправдывала надежд Ральфа, Мальгрейвы возвращались в Ла-Руйи наслаждаться гостеприимством Жени и помогать ей собирать урожай. Поппи измеряла ход времени отметками роста ее детей на корявых виноградных лозах. В 1932 году Джейк, в возрасте десяти лет, догнал Фейт, что привело ту в бешенство.

И тогда же, в 1932 году, в их жизни возник Гай.

Ральф привел Гая Невилла в Ла-Руйи августовским вечером. Поппи на кухне ощипывала кур. Муж окликнул ее от черного входа.

— Где этот чертов ключ от подвала?

— Спроси у Николь. Наверное, она его куда-то спрятала! — крикнула Поппи в ответ. Ральф выругался, и она добавила: — Они с Феликсом в музыкальном салоне.

Феликс, композитор, частый гость в Ла-Руйи, был одним из ее любимых Квартирантов.

— О Боже… — Ральф снова повысил голос. — Я тут привел кое-кого.

Из темноты возник юноша и, встав в дверях кухни, нерешительно проговорил:

— Простите, что я вас так обременяю, миссис Мальгрейв. Это вам. — «Этим» оказалась охапка маков и темно-лиловых маргариток. — Полевые цветы, — добавил он извиняющимся тоном.