Уильям Моэм - Три толстухи на Антибах
— Всем неприятно, — огрызнулась Фрэнк.
— И нечего было ее сюда приглашать, — сказала Стрелка.
— Откуда мне было знать? — возмутилась Фрэнк.
— Не могу отделаться от мысли, что если бы она действительно горевала по мужу, то не ела бы столько, — сказала Беатрис. — Ведь его всего два месяца назад похоронили. Я хочу сказать, по-моему, надо чтить память усопших.
— Почему бы ей не есть то же, что и мы? — злобно спросила Стрелка. — Она же в гостях.
— Ты же слышала, что она сказала. Доктор велел ей есть больше.
— Значит, ей надо отправляться в санаторий.
— Это невыносимо, Фрэнк, — простонала Беатрис.
— Раз я выношу, значит, и вы сможете.
— Она твоя кузина, а не наша, — возразила Стрелка. — Я лично не собираюсь наблюдать две недели за тем, как эта женщина превращается в борова.
— До чего вульгарно придавать еде столько значения, — пророкотала Фрэнк, при этом голос ее звучал ниже обычного. — В конечном счете, главная ценность человека — дух.
— Это ты меня считаешь вульгарной, Фрэнк? — спросила Стрелка, сверкая глазами.
— Нет, конечно, не тебя, — вмешалась Беатрис.
— Не удивлюсь, если узнаю, что по ночам, когда мы спим, ты спускаешься на кухню и тайком лопаешь за обе щеки.
Фрэнк вскочила.
— Как ты смеешь, Стрелка! Я никогда не требую от других того, на что не способна сама. Ты ведь знаешь меня столько лет — и считаешь, что я способна на подобную низость?
— Почему же ты тогда не теряешь в весе?
Фрэнк ойкнула — и разрыдалась.
— Сказать такую гадость! Да я на глазах таю!
Она всхлипывала, как ребенок. Огромное тело содрогалось, а крупные слезы капали на громадную грудь.
— Дорогая, я не хотела тебя обидеть! — закричала Стрелка.
Она бросилась на колени и обняла Фрэнк. Вернее, ту ее часть, которую оказалась в силах обхватить своими полными руками. Она заплакала, и тушь для ресниц потекла по ее щекам.
— Ты хотела сказать, что на вид я нисколько не похудела? — всхлипывала Фрэнк. — И это после всех моих мучений!
— О, дорогая, конечно видно, как ты похудела! — воскликнула Стрелка сквозь слезы. — Все это заметили.
Беатрис, хотя и была от природы более уравновешенной, чем ее подруги, тоже принялась тихонько плакать. Какая трогательная сцена! В самом деле, только черствое существо не дрогнуло бы, глядя на рыдающую Фрэнк, эту женщину с львиным сердцем. Вскоре, однако, они вытерли слезы, выпили по капле бренди с водой, от чего — тут были единодушны все доктора — почти не толстеют, и им полегчало. Они решили, что Лине и впредь следует есть питательные продукты, которые рекомендовали ей врачи, и торжественно поклялись, что это зрелище не выведет их из равновесия. Лина, несомненно, была первоклассным игроком в бридж, к тому же испытание продлится всего две недели. А они постараются, чтобы ей у них понравилось. Они с нежностью поцеловались и расстались на ночь в непривычно приподнятом настроении. Ничто не должно омрачать их дружбу, которая подарила им столько счастливых мгновений.
Но человек — существо слабое. Не требуйте от него слишком многого. Они ели жаренную на гриле рыбу, а Лина уплетала макароны с сыром и маслом; они жевали паровые котлетки и вареный шпинат, а Лина наслаждалась паштетом из гусиной печенки; два раза в неделю они давились крутыми яйцами и сырыми помидорами, а Лина ела зеленый горошек со сметаной и картофель с вкуснейшими приправами. Повар у подруг был отличный, он обрадовался возможности готовить сочные, вкусные, аппетитные блюда.
— Бедняжка Джим, — вздыхала Лина, вспоминая о супруге, — он так любил французскую кухню.
Дворецкий признался, что умеет готовить с полдюжины коктейлей, а Лина сообщила дамам, что доктор рекомендовал ей пить за ленчем бургундское, а за ужином — шампанское. Три полные дамы упорно соблюдали диету. Они были оживлены, разговорчивы, даже веселы (этот природный дар женщины частенько пускают в ход, чтобы обмануть противника), но Беатрис стала вялой и несчастной, нежные голубые глаза Стрелки приобрели стальной блеск, а в низком басе Фрэнк прорезалась хрипотца. Когда же они играли в бридж, внутреннее напряжение прорывалось наружу. Обычно они любили болтать за картами, причем вполне мирно. А теперь в их беседы прокралась горечь, и нередко одна из дам, поймав другую на ошибке, сообщала об этом с неуместной прямолинейностью. На смену спокойным разговорам пришли споры, а на смену последним — перебранки. Иногда партия заканчивалась в зловещей тишине. Однажды Фрэнк обвинила Стрелку в том, что та нарочно ее подставила. Пару раз Беатрис, самая мягкая из них, плакала. В другой раз Стрелка бросила карты, надулась и выскочила из комнаты. У них явно стал портиться характер. Лина выступала в роли миро¬творицы.
— По-моему, глупо ссориться, когда играешь в бридж, — говорила она. — В конце концов, это всего лишь игра.
У нее все было распрекрасно. Она ни в чем себе не отказывала, ела сытно и выпивала полбутылки шампанского. К тому же она была удивительно везучей и постоянно выигрывала. После каждой партии итоги записывались в книгу, ее счет рос изо дня в день с завидным постоянством. Нет в мире справедливости. Подруги начали ненавидеть друг друга. Лину они тоже возненавидели, но не могли устоять перед искушением поделиться с ней своими обидами. Они приходили к ней поодиночке, и каждая жаловалась на своих мерз¬ких подруг. Стрелка высказала убеждение, что ей вредно видеть так часто женщин много старше ее. Она готова была бросить все и уехать на остаток лета в Венецию — и Бог с ними, с деньгами, заплаченными за аренду. Фрэнк призналась Лине, что ей, в силу ее мужского склада ума, нет больше мочи терпеть пустоголовую Стрелку и безнадежно тупую Беатрис.
— Мне нужно интеллектуальное общество, — гудела она. — Людям с таким менталитетом, как мой, требуются собеседники их уровня.
Беатрис мечтала всего лишь о тишине и покое.
— Я просто ненавижу женщин, — говорила она. — Они такие ненадежные, такие зловредные.
К концу двухнедельного пребывания Лины три полные дамы почти не разговаривали друг с другом. Они держали себя в руках в присутствии Лины, но, когда ее не было рядом, не притворялись. Теперь они уже и не ссорились. Они просто не замечали друг друга; когда же отмолчаться было никак нельзя, обращались одна к другой с ледяной вежливостью.
Наконец Лина отправилась погостить к друзьям на итальянскую Ривьеру, и Фрэнк проводила ее на тот же поезд, на котором она приехала. Гостья увозила с собой кругленькую сумму их кровных денежек.
— Не знаю, как тебя и благодарить, — сказала Лина, садясь в вагон. — Я замечательно отдохнула с вами.
Фрэнк Хиксон гордилась тем, что не уступит любому мужчине, но еще больше — тем, что она истинно благородная дама; в ее ответе аристократизм соединился с изяществом.
— Нам всем было очень приятно с тобой, Лина, — сказала она. — Мы получили огромное удовольствие.
Но когда Фрэнк повернулась спиной к отходящему поезду, она испустила такой могучий вздох облегчения, что под ней закачалась платформа. Она расправила свои могучие плечи и двинулась к вилле.
— Уф! — клокотала она время от времени. — Уф!
Она переоделась в закрытый купальник, надела матерчатые сандалии и мужской халат (к этому предмету туалета она относилась весьма серьезно) и отправилась к Иден-Рок. До ленча еще оставалось время — как раз успеть окунуться. Она вошла в «Домик обезьян», оглядываясь по сторонам, чтобы поприветствовать знакомых, и двинулась по залу. Фрэнк чувствовала себя в ладу со всем человечеством, но внезапно остановилась как вкопанная. Она не верила собственным глазам. За столиком сидела Беатрис, одна, в пижаме, которую купила в Молино пару дней назад, с ниткой жемчуга на шее; цепкий взгляд Фрэнк сразу же уловил, что она только что сделала себе прическу, щеки и губы подкрасила, а глаза подвела. Полная, даже необъятная дама, но кто бы стал отрицать, что она удивительно привлекательная особа? Что это она делает? Своей привычной тяжелой походкой неандертальца Фрэнк двинулась к Беатрис. В черном купальнике она смахивала на огромного кита, каких японцы ловят в Торресовом проливе, — в народе их называют морской коровой.
— Беатрис, что ты делаешь? — воскликнула она басом.
Казалось, где-то в горах прогремел гром. Беатрис подняла на нее отсутствующий взгляд.
— Ем, — ответила она.
— Черт побери, вижу, что ешь.
Перед Беатрис стояли тарелка с круассанами и блюдечко с маслом, горшочек с клубничным джемом, кофе и кувшинчик со сливками. Беатрис намазала толстый слой масла на изумительно горячий хлеб, сверху положила джем и добавила взбитых сливок.
— Ты погубишь себя, — сказала Фрэнк.
— А мне плевать, — пробурчала Беатрис набитым ртом.
— Ты потолстеешь сразу на несколько фунтов.
