Шмуэль-Йосеф Агнон - Вчера-позавчера

Платье, и башмаки, а также движения его не были привычны для завсегдатаев кафе, они были смешны, но тем не менее слова его увлекли слушателей. Хотя они привыкли, что жители маленьких городков надоедают им своими историями, нашли они в этом юноше то, чего не встречали у большинства молодых людей, да только поражало их, что он отправляется в Палестину. Сионист… Есть у него деньги — едет на конференцию, есть у него много денег — едет на конгресс; алия в Эрец Исраэль еще не стала обычным явлением, и тот, кто считает себя сионистом, сидит на своем месте, у себя в городе, и насаждает идеи сионизма. А если требуется, едет на собрания и на банкеты и произносит речи. Есть среди них такие, что пожертвовали всем в мире во имя сионизма, да только за деревьями они не увидели леса; увлеченные средствами, забыли про цель и ошибочно полагали, что цель сионизма — собрания, а цель собраний — речи, а цель речей — агитация, а цель агитации — агитация… Вначале была для них Эрец Исраэль целью всех целей, когда же поняли, что цель далека и трудна, а средства близки и легки, поменяли они далекое и трудное на близкое и легкое.

Сидел Ицхак с нашими вождями и руководителями и восхищался ими. И они тоже доброжелательно смотрели на него. Этот провинциал растревожил их души. Встали они, надели пиджаки и вышли выпить с ним по чашке кофе. Угостили его кофе со сливками стоимостью в четырнадцать монет и пирожным также стоимостью в четырнадцать монет, что вместе — двадцать восемь монет. И хорошо они сделали, что пригласили его поесть и попить; он так спешил увидеть их, что забыл перекусить и был голоден. Ицхак, наш товарищ, не заставил нас краснеть, не выпил больше одной чашки и не съел больше одного пирожного, хотя был голоден и в жизни не видал такого вкусного пирожного.

Сидел Ицхак с нашими вождями и руководителями, которых вдохновил своими словами. И оттого, что пробудились сердца наших вождей и руководителей благодаря Ицхаку, товарищу нашему, сказали они ему, что, быть может, и они поедут в Эрец Исраэль, дабы посмотреть, что происходит там в Палестине. (В те времена принято было у сионистов называть Эрец Исраэль — Палестиной.) И когда прибудут они туда, в Палестину, то навестят его и сфотографируются вместе с ним, идущим за плугом.

До чего был счастлив Ицхак, когда представил себе, как он стоит с нашими вождями и руководителями и фотограф снимает их всех вместе! От такой чести даже скромнейший из скромных не откажется.

Напоследок вручили они ему рекомендательные письма в Палестину. А так как он был первым из едущих в Палестину, кому они дали рекомендацию, они не поскупились на похвалы и просили своих друзей в Эрец Исраэль помочь ему и приблизить его к себе.

Взял Ицхак письма и пошел на вокзал. Забрал свой багаж и вошел в вагон. В вагоне было полно пассажиров — евреев и христиан; евреев — похожих на христиан, и христиан, похожих на евреев. Сидел Ицхак и не поднимал глаз, как человек, который оказался в обществе, где он чувствует себя ниже всех и не смеет поднять голову. Когда же услышал, о чем они говорят, почувствовал он свое превосходство над ними: ведь те едут в погоне за призраками, а он едет в Эрец Исраэль. Нащупал письма и обрадовался, как если бы вексель был спрятан в его руке.

Поезд мчался, то набирая, то замедляя скорость, проглатывая под колесами селения, даже названий которых он не слышал. Сколько городов есть на свете! Наверняка они нужны. Но Ицхаку совсем не нужны. Если бы не задержался он в Лемберге, был бы уже близко от своей вожделенной цели. Тем не менее он не жалел об этом: в Лемберге он познакомился с нашими лидерами и получил от них рекомендательные письма к их соратникам в Эрец Исраэль. Уже перестал Ицхак читать названия городов. Другие города и другие селения захватили сердце Ицхака, это города и селения Эрец Исраэль.

Но даже и в Галиции есть города, к которым чувствуешь любовь, как, например, Пшемышль, ведь молитвенник твоего детства издан в Пшемышле, и к тому же Пшемышль — форт, оплот государства. Подобно остальным жителям Галиции, убежден был Ицхак, что в целом мире нет такой могучей крепости, как в Пшемышле. И теперь, когда подошел поезд к Пшемышлю, протиснулся он к окну вагона, чтобы взглянуть на крепость, и был поражен, что не видно ни шпилей, ни башен, ни пушек, и вообще ничего из того, о чем он слышал. Зато увидел он множество военных чинов, командиров полков разных народов, обладателей разноцветных воротничков, у каждого полка — свой цвет. Прогуливаются офицеры императорской армии по перрону. У одних — красные эполеты, у других — зеленые или серые; у одних — сбриты бороды и усы как у ксендзов, другие военные похожи на тех, что он видел у себя в городе во время маневров. А еще есть тут кавалеристы, пехотинцы, артиллеристы, и саперы, и офицеры других воинских формирований, назначение которых ему не известно. Тянет Ицхака взглянуть на них, а сердце подсказывает: не стой у окна, не показывайся перед ними, а то любопытство твое может навлечь на тебя беду — ведь ты достиг уже призывного возраста, но уклоняешься и уезжаешь в другую страну.

Вернулся Ицхак на свое место, стараясь быть как можно более незаметным, ведь как знать — может, есть среди пассажиров соглядатаи и доносчики, и выдадут они тебя властям, и не попадешь ты в Эрец Исраэль. Однако нужно отдать должное пассажирам, все они были настоящими евреями, и не было среди них ни соглядатаев, ни доносчиков. И хотя все они любят императора и желают благополучия и безопасности его солдатам, не собираются они выдавать еврейского мальчика, чтобы он служил в армии императора.

Как только тронулся поезд, поднял Ицхак глаза. Увидел перед собой благообразных людей: черные бороды их аккуратно подстрижены, на головах их — большие широкополые шляпы, и на ногах их начищенные сапоги. Сидят они себе в свое удовольствие, достают из сумок пироги и водку, пьют за здоровье друг друга и чинно беседуют, как принято между воспитанными людьми. И снова останавливается поезд, и входят широкоплечие люди с густыми пейсами, подпоясанные широкими кушаками. Не успели рассовать свою поклажу, как начали молиться. Присоединились к ним другие пассажиры и встали на дневную молитву.

Едет себе поезд и едет, и Реувен не едет туда, куда Шимон едет, а Шимон не едет туда, куда Леви едет; этот — едет в одно место, тот — в другое. Но сейчас, в этот час, все их лица обращены к Иерусалиму, а сердца — к Отцу Небесному, и все они стоят в страхе и смирении и от всей души молятся. Вошел проводник и увидел евреев, стоящих на молитве, повернулся он и пошел проверять билеты у других, у тех, что не молятся.

Поезд продолжает свой путь и по дороге минует местечки и деревни, большие города и малые. И проводник объявляет на каждой остановке название города, и на перронах вокзалов прибиты вывески, и на каждой станции, к которой прибывает поезд, высвечивается на вывеске имя города. Мелькают города, названий которых ты даже не слышал никогда. И вдруг екнуло сердце, поезд прибыл в Тарнув, тот самый Тарнув, что добавил еще одну мошаву[4] в Эрец Исраэль. Эта мошава, Маханаим, уже опустела, жители ее ушли ни с чем. Однако взгляд твой задерживается с любовью на каждом еврее из этого города: может быть, именно этот человек пожертвовал свои деньги для Эрец Исраэль, а может, он даже был в Эрец Исраэль, но вернулся, потому что не сумел продержаться на земле. Несколько лет тому назад сообщили газеты, что крестьяне Маханаима в страшной нужде и беде, и собрал тогда Ицхак в их пользу десять крон. Невозможно на десять крон накормить голодных, но можно показать, что даже в таком заброшенном городке, как город Ицхака, нашелся человек, который помнит своих братьев, возделывающих землю Эрец Исраэль.

Идет поезд своей дорогой, извергает пассажиров и поглощает пассажиров. Поднимаются в вагон люди с озлобленными сердцами и странным выговором. Одни смотрят на Ицхака сердито, потому что сидит себе этот спокойно здесь, тогда как они скитаются с места на место; другие сердито глядят просто оттого, что на душе их тяжело и замучила их нужда. Думает Ицхак, люди эти — хасиды того самого ребе, что не упустил ни единой возможности, когда можно было ругать и поносить сионистов. В прошлом году в траурные дни в первую субботу месяца ав сидел он перед молитвой со своими хасидами и ругал, по своему обыкновению, сионистов. И когда подошел он к Ковчегу завета, и начал молитву, и дошел до слов о скором избавлении, добавил проклятие к благословению и закричал благим матом: «Но только не с помощью злодеев и безбожников нашего времени!» Однако из опасения, что Господь, Благословен Он, быть может, не понимает святой язык, перевел свои слова на идише.

Поезд прибыл в Краков, город, в котором есть все. Есть там обсерватория, где наблюдают за движением звезд на небе, и есть там могила рабби Моше Иссерлеса[5] (благословенна его память) и могилы других великих раввинов. Здесь учил Магид из Брод, и здесь же выстроили обсерваторию. А в воротах города высятся две огромные кости ужасного животного, о которых пишет известный путешественник, что не видел ничего подобного во всех странах мира. Поднимаются в поезд евреи в штраймлах[6], и лица их похожи на лица с обложек старинных книг. Поезд простоял некоторое время и снова двинулся в путь. То там сделает остановку, то тут остановится… Люди выходят и люди входят. Хасидов становится все меньше, поезд наполняется пассажирами, чей род деятельности не оставляет им достаточно времени для благочестия.