Эрих Ремарк - Возлюби ближнего своего
– Кто-то, у кого такая же каморка. Только с клопами, – сказал писарь. – По всей вероятности, из зависти.
Обер-комиссар засмеялся. Затем он заметил, что Керн все еще находится в комнате.
– Уведите его вниз! Вы, конечно, знаете, что вас ожидает: четырнадцать суток ареста, а затем высылка. – Он зевнул еще раз. – Ну, я пойду, съем гуляш и выпью кружку пива.
Керна привели в клетушку, где кроме него сидели пять заключенных, в том числе и поляк. Через четверть часа привели и Штайнера. Он присел рядом с Керном.
– Первый раз под арестом, мальчик?
Керн кивнул.
– Ну и как? Чувствуешь себя убийцей, правда?
Керн скривил губы.
– Приблизительно. Но я как раз такой и представлял себе тюрьму.
– Это еще не тюрьма, – наставительно произнес Штайнер. – Это просто арест. Тюрьма придет позже.
– Ты уже был в ней?
– Да. Первый раз ты примешь это близко к сердцу. Потом – нет. Особенно зимой. Во всяком случае, будешь спокоен на время. Человек без паспорта – это все равно, что труп в отпуске. Остается один выход – покончить с собой.
– Ну, а с паспортом? Имея паспорт, ты все равно нигде за границей не получишь работу.
– Конечно, нет. Но у тебя будет право подыхать с голоду спокойно, а не в постоянной тревоге. А это уже что-то.
Керн уставился глазами в одну точку.
Штайнер похлопал его по плечу.
– Выше голову, мальчик. Все-таки тебе повезло: ты живешь в двадцатом веке – веке культуры, прогресса и человечности.
– А здесь, собственно, дадут что-нибудь поесть? – спросил маленький лысый человек, сидевший в углу на нарах, – Хотя бы кофе?
– Вы только позвоните кельнеру, – ответил Штайнер. – Он принесет меню. Здесь имеется четыре меню для выбора. И, конечно, икра.
– Здесь едят отшень плохо, – сказал поляк.
– А, да это наш Иисус Христос! – Штайнер с интересом посмотрел на него.
– Ты что, профессиональный узник?
– Отшень плохо, – повторил поляк. – И так мало…
– О боже! – произнес лысый из угла, – А у меня в чемодане жареная курочка. Когда они отпустят нас отсюда?
– Через четырнадцать дней, – ответил Штайнер. – Это обычное наказание для эмигрантов, не имеющих документов. Правда, Иисус Христос? Ты же это знаешь!
– Да, четырнадцать, – подтвердил поляк, – или больше. Есть… очень плохо. Очень мало. Жидкий суп.
– Черт возьми! За это время моя курочка протухнет. – Лысый застонал. – Мой первый цыпленочек за два года. Скопил, собирая грош за грошем. А сегодня в обед собирался его съесть.
– Подождите с причитаниями до вечера, – сказал Штайнер. – А вечером можете считать, что вы его уже съели, и вам станет легче.
– Что? Что за чепуху вы несете? – Человек возбужденно уставился на Штайнера. – Вы считаете, что это то же самое, болван? Даже если я его и не ел? Кроме того, я бы оставил себе на завтрак кусочек задней части.
– Тогда подождите до завтрашнего полдня.
– Я бы совсем не горевал, – заявил поляк. – Никогда не ем цыплят.
– А чего тебе горевать. У тебя же в чемодане нет жареного цыпленка! – набросился на него человек из угла.
– Даже если б у меня и был! Я их никогда не ем. Не выношу цыплят. Меня воротит от них! – Поляка охватило веселье – он достал расческу и начал расчесывать свою бородку. – Для меня бы этот цыпленок ничего не значил.
– О боже, это же никому не интересно! – сердито закричал лысый.
– Даже если бы цыпленок был здесь, я бы не стал его есть, – победно заявил поляк.
– О боже! Вы слышали что-либо подобное! – Обладатель курочки в отчаянии закрыл лицо руками.
– К жареным курочкам он равнодушен, – сказал Штайнер. – Наш Иисус Христос совершенно неуязвим. Диоген[1] двадцатого века!
– Ну, а что вы скажете насчет отварной?
– Тоже не ем, – уверенно ответил поляк.
– А фаршированной?
– Вообще никаких! – Поляк сиял.
– Я сойду с ума! – завыл измученный обладатель цыпленка.
Штайнер обернулся.
– А яйца? Иисус Христос, куриные яйца?
Улыбка исчезла.
– Яички, да! Яички с удовольствием! – На его лице с общипанной бородкой замерцало голодное выражение. – С большим удовольствием!
– Слава богу! Наконец-то, брешь в совершенстве!
– Яички очень люблю, – уверял поляк. – Четыре штуки, шесть штук, двенадцать штук; шесть штук – всмятку, остальные – жареные. С жареным картофелем и салом.
– Я не могу больше этого слушать! Прибейте его к кресту, этого прожорливого Христа! – заорал обладатель цыпленка.
– Господа, – раздался приятный бас с русским акцентом. – Зачем так волноваться из-за недостижимого. У меня с собой есть бутылка водки. Хотите попробовать? Водка согревает сердце и улучшает настроение.
Русский откупорил бутылку, сделал пару глотков и передал ее Штайнеру. Тот немного отпил и передал дальше. Керн покачал головой.
– Пей, мальчик, – сказал Штайнер. – Стоит выпить. Должен научиться и этому.
– Водка – очень хорошо, – подтвердил поляк.
Керн сделал глоток и передал бутылку поляку, который привычным движением поднес ее ко рту.
– Он ее всю вылакает, этот любитель яиц, – зарычал обладатель курочки и вырвал у поляка бутылку. – Тут немного осталось, – с сожалением сказал он русскому, после того как немного выпил.
Тот махнул рукой.
– Ничего. Самое позднее – сегодня вечером я уже выйду отсюда.
– Вы уверены в этом? – спросил Штайнер.
Русский сделал небольшой поклон.
– К сожалению, но почти уверен. У меня, как у русского имеется нансеновский паспорт.[2]
– Нансеновский паспорт, – повторил поляк с уважением. – Ну, тогда вы, конечно, относитесь к аристократам среди людей без отечества.
– Я очень сожалею, что вы не находитесь в таком же положении, – вежливо ответил русский.
– У вас было преимущество, – заметил Штайнер. – Вы были первыми. На вас смотрели с большим состраданием. Нам тоже сочувствуют, но мало. Нас жалеют, но мы для всех обуза, и наше присутствие нежелательно.
Русский пожал плечами. Затем он подал бутылку последнему, кто находился в комнате и до сих пор сидел молча.
– Пожалуйста, выпейте и вы глоток.
– Спасибо, – сказал человек, делая отрицательный жест. – Я не принадлежу к людям вашей категории.
Все посмотрели на него.
– У меня есть настоящий паспорт, родина, вид на жительство и разрешение на работу.
Все замолкли.
– Извините за вопрос, – нерешительно спросил русский через некоторое время, – но почему же вы тогда здесь?
– Из-за моей профессии, – ответил человек высокомерно. – Я не какой-нибудь ветреный беженец без документов. Я всего лишь карманный вор и шулер и пользуюсь всеми гражданскими правами.
В обед дали фасолевый суп без фасоли. Вечером то же пойло, которое на сей раз называлось кофе; к нему дали по куску хлеба. В семь часов загремела дверь. Увели русского, как он и предсказывал. Он распрощался со всеми, словно со старыми знакомыми.
– Через четырнадцать дней я загляну в кафе «Шперлер», – сказал он, обращаясь к Штайнеру. – Может быть, вы уже будете там, и я узнаю кое-какие новости. До свидания.
В восемь часов полноправный гражданин и карточный шулер все-таки решил присоединиться к обществу. Он вытащил пачку сигарет и пустил ее по кругу. Все закурили. Благодаря сумеркам и огонькам сигарет комната стала казаться почти родной. Карманный вор объяснил, что его только взяли на проверку, не натворил ли он чего-либо за последние полгода. Он не думает, чтобы что-нибудь всплыло. Затем он предложил сыграть и, будто волшебник, вытащил из своей куртки колоду карт.
Стемнело, но электрический свет еще не зажигали. Шулер был готов и к этому. Таким же магическим движением он вытащил из карманов свечу и спички. Свечу приклеили к выступу стены. Она осветила комнату тусклым, мерцающим светом.
Поляк, Цыпленок и Штайнер придвинулись ближе.
– Мы, конечно, играем не на деньги? – спросил Цыпленок.
– Само собой. – Шулер улыбнулся.
– Ты не будешь играть с нами? – спросил Штайнер Керна.
– Я не умею.
– Должен научиться, мальчик. Что же ты будешь делать по вечерам?
– Только не сегодня. Может быть, завтра.
Штайнер обернулся. В слабом свете свечи его морщины казались более глубокими.
– Что-нибудь не так?
Керн покачал головой.
– Нет. Просто немного устал. Пойду лягу на нары.
Шулер уже тасовал карты. Он проделывал это очень элегантно. В его руках карты, шурша, ложились одна на другую.
– Кто сдает? – спросил Цыпленок.
Человек с правами гражданства пустил колоду по кругу. Поляк вытащил девятку, Цыпленок – даму. Штайнер и шулер – по тузу.
Шулер быстро взглянул на Штайнера.
– Спор!
Он потянул снова. Опять туз. Он улыбнулся и передал колоду Штайнеру. Тот небрежным движением перевернул нижнюю – туз треф.
