Кальман Миксат - Том 3. Осада Бестерце. Зонт Святого Петра
Но тут ей пришло в голову, что господин Памуткаи, верно, подъезжает теперь к Жолне, а может быть, уже едет обратно с адвокатом, которого, несомненно, вызвали ради нее. От этой мысли кошки заскребли на сердце у Аполки. «Граф Иштван — человек со странностями, — думала она. — Что, если ему придет в голову, как только приедет адвокат, позвать капеллана? Тогда уж свадьбы не миновать. Хватит ли у меня сил ответить «нет»? Хватит, конечно, хватит! — отозвался голос из глубины сердца, твердый и чистый, словно звон колокола.
А на шелковом, шафранового цвета одеяле прыгал целый рой маленьких чертиков; они танцевали, резвились, шалили и, казалось, дразнили Аполку:
«Ха-ха-ха! Будет тебе, Аполка, мы-то знаем, что ты трусиха. Ты и не подумаешь возражать, только заплачешь и не скажешь ни слова. Ни единого словечка!»
Прошло несколько долгих, томительных часов. Наконец граф Иштван проснулся и попросил есть. Аполка хотела сама сбегать на кухню, но больной не пустил ее:
— Останься здесь, мне будет скучно без тебя. Обед принесет повар, или ключница, или твои девочки. Что они сейчас делают, твои фрейлины?
— Разучивают новый танец.
— Это, верно, красиво… Я хочу посмотреть, как они танцуют.
— Посмотрите, как только поправитесь.
— Нет, сегодня же. После обеда.
Он съел паприкаш из цыпленка и выпил стакан красного вина, потом попросил Аполку:
— А теперь принеси-ка мне скорее сигару!
— Не принесу.
— Я приказываю тебе! — сказал он сердито. Но Аполка топнула ножкой:
— Не получите, и все тут!
Больной удивленно уставился на нее, затем уже кротким, умоляющим голосом попросил:
— Принеси, пожалуйста, мне зеркало. Я хочу посмотреть на себя: может быть, я уже больше не Иштван Понграц, если здесь смеют так говорить со мной?
— Конечно, вы — Иштван Понграц, всемогущий Иштван Понграц! Но сейчас приказывает врач, а он не разрешил вам курить. Что скажет доктор, если узнает?
— Что мне доктор?! Я же сказал, что велю отрубить ему голову, как только поправлюсь. Он замучил меня.
— Вы должны быть ему благодарны. Он спас вам жизнь.
— Хорошо, ради тебя я буду ему благодарен. Только дай мне сигару.
— Нельзя.
— Но если я очень, очень попрошу тебя!
— Все равно нельзя.
— Не надо быть таким тираном, моя козявочка!
Он, как дитя, на все лады уговаривал Аполку, но сигары так и не получил. И этот единственный в жизни случай, когда в его доме отказались выполнить его волю, потряс Понграца, сразу сделав мягче и покладистее. С этой минуты он больше ничего не требовал, а как-то боязливо высказывал свои самые естественные желания, которых у него, впрочем, как у всякого больного, было бесчисленное множество.
Не успели маленькие фрейлины Аполки, одетые в белые платья, исполнить перед графом свой танец, как ему захотелось посмотреть на свою любимицу Ватерлоо, и он попросил, чтобы коня привели к нему прямо в спальню. Тщетно доказывали ему, что лошади не любят ходить по лестницам. Затем Понграц позвал к себе Пружинского и Ковача и долго разговаривал с ними о хозяйстве и о положении дел в имении, строя радужные планы на будущее.
— Я хочу разбогатеть, — вздыхал он. — Не для себя, а для этой вот маленькой разбойницы, которая отказалась дать мне сигару. Поверь, Пружинский, только для нее. Впрочем, вы сами скоро увидите. Сегодня же. А почему бы мне, собственно, не быть богатым? Принеси-ка, Аполка, моего «министра финансов». Посмотрим, что он сделал с тех пор, как я его видел в последний раз.
Аполка сбегала в смежную комнату и принесла «министра финансов» — единственный серьезный фактор, с помощью которого граф Иштван рассчитывал поправить свое материальное положение.
«Министр» был заточен в большую стеклянную банку из-под варенья, затянутую сверху свиным пузырем. Это был обыкновенный паук-крестовик, который вел в банке жизнь отшельника и от скуки плел свои тенета. «Министр» должен был из девяноста лежавших на дне банки бумажных квадратиков, на каждом из которых были написаны цифры, вытащить и вплести в свою паутину пять номеров: на них впоследствии можно будет поставить на какой-нибудь лотерее в Жолне или Гренчене.
Граф Иштван взглянул на паука, который уже начал плести свои ажурные сети вдоль верхнего края банки и теперь то стремительно бегал по невидимым нитям, то раскачивался в воздухе.
— Мог бы и поусерднее работать, — пробормотал Понграц. — Всего два номера вытащил, ленивый пес.
Действительно, в паутине висели только два бумажных квадратика.
В этот миг со двора донесся стук колес подъехавшего экипажа.
— Это господин Памуткаи привез адвоката, — высказал предположение Ковач.
— Пусть войдут, — обрадованно сверкнул глазами больной и равнодушно отодвинул «дворец» «министра финансов» к склянкам с микстурами. — Пружинский, позови капеллана и Бакру… Пусть соберутся все, потому что я предпринимаю весьма важный шаг, и вы все должны присутствовать при этом в качестве свидетелей. А ты, Аполка, сядь рядом со мною на стул. Но что с тобой? Почему ты так побледнела и дрожишь? Что с тобой, моя букашка? Ну, не пугай меня, улыбнись! В таких случаях полагается улыбаться. Вот увидишь, — я прав.
— Разве вы не видите, что я уже улыбаюсь?
Но улыбка, едва появившись, тут же сбежала с лица Аполки, а страх сменился изумлением: дверь распахнулась, и Памуткаи пропустил вперед Милослава Трновского.
Да, да, Милослав, — если только все это ей не снится. Но нет, это не сон, хотя бы потому, что у вошедшего молодого человека и усы длиннее, и борода отросла, да и красивее он, чем тот, прежний Милослав, который порою являлся Аполке во сне. Девушка тотчас же узнала юношу, лицо ее вспыхнуло, она хотела было вскочить, но так и осталась сидеть, жадно впившись глазами в знакомые милые черты. Впрочем, долго глядеть на него она не смела и потому зажмурилась. Только сердце ее бешено колотилось. Аполка даже испугалась, что сейчас все услышат, как оно бьется, и прижала его ладонью, словно пытаясь остановить. Но разве можно остановить сердце! Иисусу Навину и тому удалось остановить только солнце.
Тем временем господин Памуткаи подвел к графу гостя и представил его должным образом:
— Доктор Эмиль Тарноци, присяжный поверенный. Молодой адвокат поклонился и вдруг, заметив Аполку, быстро подошел к ней.
— Добрый день, милая сестренка! Однако, как ты выросла!
Граф удивленно уставился на них и даже приподнялся в постели, опершись на локоть. Аполка отвечала тихо, почти беззвучно:
— Давно мы не видались, очень давно…
В ее глухом, словно бесцветном, голосе послышался горький упрек.
— Вот как? — сказал больной, поворачиваясь к девушке. — Значит, стряпчий знаком тебе, Аполка?
— Мы с нею в родстве, — ответил за девушку Тарноци. — В близком родстве. Мы с Аполкой в детстве несколько лет прожили вместе.
— Ну что ж, хорошо. Садитесь, дорогой адвокат. Из каких Тарноци вы будете?
— Из пятифоринтовых, * — отвечал с улыбкой адвокат. Лицо магната исказилось от ужаса.
— Уж не хотите ли вы сказать…
— Нет, нет, — поспешил пояснить свои слова адвокат. — Я — дворянин. Раньше мы прозывались Трновскими.
— Ну, слава богу! — с облегчением вздохнул граф, будто у него камень с сердца свалился.
— Я носил прежде ту же фамилию, что и Аполка, но мой покойный отец переделал ее на венгерскую.
При этих словах Аполка воскликнула:
— Как, разве бедный дядюшка Гашпар умер? Боже мой, а я ничего не знала. Меня никто даже не известил…
Из глаз ее хлынули слезы. Но граф Иштван нетерпеливо махнул рукой:
— Ладно, не хнычь, ну, умер и умер. Что мне за дело до твоих родственников? Я не желаю, чтобы из-за них ты портила свои красивые глазки. Так вот, дорогой адвокат, знаете, зачем я вас позвал? Впрочем, я звал не вас. Я предпочел бы, чтобы господин Памуткаи привез кого-нибудь постарше, потому что старая лиса всегда знает больше молодого лисенка. Но раз уж вы приехали, сойдете и вы.
— К вашим услугам, господин граф!
— Приходилось ли вам когда-нибудь писать прошение на имя короля?
— Приходилось.
— Очень хорошо. Значит, вам известны все тонкости этого дела. Могу себе представить, сколько тут надо знать всяких закавык!
— Все зависит от характера дела, господин граф.
— А дело в том, — торжественно, громче обычного, произнес Понграц, указывая рукой на Аполку, — что я, Иштван Понграц, граф Сентмиклошский и Оварский, удочеряю эту девицу, даю ей свое древнее имя, и так далее, и тому подобное. Поняли, господин адвокат?
У всех присутствующих вырвался возглас удивления.
— О благородная душа! — воскликнул Пружинский, поднимая глаза к небу.
На лицо адвоката набежало облако. Но Аполка, вскочив со стула, подбежала к постели графа и, вне себя от радости, бросилась на колени и стала целовать ему руки:
