Андре Моруа - Превращения любви
— Филипп, — говорила я ему иногда, — мне хочется кричать от счастья.
— Боже мой, какая ты еще молоденькая! — отвечал он.
VII
В начале ноября мы вернулись в Париж. Я сказала Филиппу, что хотела бы поселиться в квартире, которую занимала раньше в особняке моих родителей.
— Это удобно во всех отношениях. За квартиру не надо платить, она обставлена, она достаточно велика для нас двоих, и мои родители не могут стеснить нас, потому что они живут в Париже всего несколько недель в году. Если когда-нибудь они вернутся во Францию и поселятся на улице Ампер, мы всегда успеем подыскать что-нибудь другое.
Филипп отказался.
— Ты бываешь иногда странная, Изабелла, — сказал он. — Я не мог бы жить в этом доме; он некрасив, он плохо отделан, на потолках и на стенах налеплены какие-то невероятные гипсовые украшения. Твои родители никогда не позволят нам переделать его. Нет, уверяю тебя, это было бы большой ошибкой… У себя дома я чувствовал бы себя неприятно.
— Даже со мной, Филипп? Ты не находишь, что в жизни всего важнее люди, а не обстановка?
— Да, конечно, можно всегда говорить такие трогательные вещи и они будут звучать, как нечто очень верное и справедливое… Но мы с тобой погибнем, если ты станешь проявлять эту поверхностную сентиментальность… Если ты говоришь мне «даже со мной», то я должен ответить: «ну конечно, нет, дорогая», только это будет неправда; я знаю хорошо, что мне никогда не будет приятно жить в этом доме.
Я уступила, но захотела тогда перевезти свою обстановку, подаренную мне родителями, в новую квартиру, которую снял Филипп.
— Бедная моя Изабелла, — сказал Филипп, — ну стоит ли сохранять что-нибудь из твоей обстановки?.. Может быть, несколько белых стульев из ванной комнаты, кухонный стол да бельевые шкафы, если они тебе нужны. Все остальное ужасно.
Я была в отчаянии. Я знала отлично, что вся эта мебель не очень красива, но я видела ее всю жизнь, и она нисколько не казалась мне ужасной. Напротив, я чувствовала себя очень уютно среди всех этих вещей, а главное, мне казалось просто безумием покупать новые. Я знала, что моя мать по возвращении будет страшно возмущена и что в глубине души я буду вполне с ней согласна.
— Так что же мы будем делать со всей этой мебелью, Филипп?
— Надо продать ее, моя милая.
— Ты знаешь, что за нее дадут гроши. Когда хочешь избавиться от чего-нибудь, все начинают думать, что это ничего не стоит.
— Конечно, ты права. Но ей действительно грош цена. Эта столовая — подделка под стиль Генриха Второго… Удивительно, Изабелла, что ты так привязана к этим уродливым вещам, которые даже не сама выбирала.
— Да, может быть, я и ошибаюсь, Филипп, делай как знаешь.
Подобные маленькие сцены повторялись у нас так часто по поводу самых незначительных мелочей, что в конце концов я перестала огорчаться и даже подсмеивалась над ними. Но в красной тетради Филиппа я нахожу следующую запись:
«Бог мой, я знаю отлично, что все это не имеет никакого значения. Изабелла так хороша в других отношениях: ее самоотречение… ее желание сделать счастливыми всех, кто живет вокруг нее. Она создала новую жизнь для моей матери в Гандумасе… Может быть, именно потому, что у нее самой нет очень ярких, индивидуальных вкусов, она старается всегда уловить мои и удовлетворить все мои капризы. Я не могу высказать перед ней ни одного желания, чтобы она не вернулась вечером с пакетом в руке. Она балует меня как ребенка, как я баловал Одиль. Но я чувствую с грустью, с ужасом, что это чрезмерное внимание скорее отдаляет меня от нее. Я упрекаю себя, я борюсь и ничего не могу поделать с собой…
Мне бы нужно было… Что? Что случилось? Случилось, я думаю, то, что всегда случается со мной: я хотел воплотить в Изабелле мою Амазонку, мою «королеву» и в известном смысле также Одиль, которая в моей памяти сливается теперь с Амазонкой. Но Изабелла не принадлежит к этому типу женщин. Я назначил ей роль, которой она не может играть. А самое главное, что я это знаю, что я стараюсь любить ее такой, какова она есть, что я понимаю, насколько она достойна любви, и потому я страдаю.
Но почему, Боже мой, почему? Я обладаю таким редким счастьем, большой любовью. Я провел свою жизнь в романтических грезах, я ждал; я призывал взаимную любовь, она досталась мне в удел — и нисколько не радует меня. Я люблю Изабеллу и я испытываю подле нее нежную, но непобедимую… скуку. Теперь я понимаю, как в свое время должна была скучать возле меня Одиль. Это скука, в которой нет ничего оскорбительного для Изабеллы, как не было ничего оскорбительного для меня, потому что она происходит не от посредственности человека, который нас любит, а просто от того, что удовлетворенный сам нашим присутствием, он не старается, да и не имеет поводов стараться заполнить нашу общую жизнь, сделать ее живой и яркой в каждом ее проявлении.
Вчера, целый вечер, мы провели с Изабеллой в библиотеке. У меня не было охоты читать. Мне хотелось выйти из дому, видеть новых людей, что-то делать. Изабелла, счастливая, отрывала время от времени глаза от книги и улыбалась мне».
О, Филипп, милый, молчаливый Филипп, почему ты не говорил? Я уже так хорошо знала сама все, что ты записывал в свою тетрадь по секрету от меня. Нет, ты не поступил бы плохо, сказав мне обо всем этом; напротив, ты, быть может, излечил бы меня. Быть может, если бы мы все сказали друг другу, мы могли бы сохранить наше счастье.
Я знаю, что была неосторожна, когда говорила тебе:
«Как полноценна для меня каждая минута… Садиться с тобой в карету, искать за столом твой взгляд, слышать, как хлопает дверь, когда ты возвращаешься домой…»
Правда, что в то время у меня было только одно желание — быть с тобой вдвоем. Смотреть на тебя, слушать тебя — больше мне ничего не было нужно. У меня не было никакого интереса к другим людям, никакой охоты встречаться с ними, я их боялась; но, если бы я знала, что тебе этого хочется, что ты испытываешь в этом такую острую потребность, быть может, и я стала бы другой.
VIII
Филипп хотел познакомить меня со своими друзьями. Я была удивлена их многочисленностью. Не знаю почему, но я представляла себе, надеялась на более замкнутую, более уединенную жизнь. Каждую субботу он проводил вечера у г-жи Тианж, с которой был, по-видимому, очень дружен, и сестру которой, Франсуазу Кене, также очень любил. Салон Елены Тианж был довольно привлекателен, но все же немного отпугивал меня. Помимо желания я как-то невольно цеплялась за Филиппа. Его несколько раздражало, что я неизменно оказывалась в той же группе гостей, где был он, я видела это, но ничего не могла с собой поделать.
Все эти женщины принимали меня очень мило, но я не могла сблизиться с ними. Они были материально обеспечены и очень уверены в себе, что удивляло и смущало меня. В особенности странной казалась мне их интимность с Филиппом. Между ним и этими молодыми женщинами были чисто товарищеские отношения, подобных которым я никогда не видала в нашей семье. Филипп ходил гулять с Франсуазой Кене, когда она одна приезжала в Париж, или с Ивонной Прево, женой моряка, или с молодой женщиной, которая звалась Терезой де Сен-Каст, писала стихи и была мне антипатична. Эти прогулки были самого невинного свойства. Они посещали вместе художественные выставки, иногда вечером заходили в кино или в воскресенье днем отправлялись на концерт. Вначале он всегда приглашал и меня принять участие, и я несколько раз соглашалась; но это не доставляло мне ни малейшего удовольствия. Филипп в таких случаях бывал весел и оживлен, каким я его видела в свое время со мной. Это причиняло мне боль.
Особенно страдала я оттого, что Филипп интересовался одновременно таким множеством самых различных женщин. Мне казалось, что я легче примирилась бы с исключительной непреодолимой страстью. Конечно, это было бы ужасно и гораздо опаснее для моей семейной жизни, но по крайней мере боль была бы достойна моей великой любви. Что было тяжелее всего, так это видеть моего героя придающим такое значение всем этим существам, может быть и очень милым, но на мой взгляд довольно посредственным.
Как-то я решилась сказать ему:
— Филипп, милый, я никак не могу понять тебя. Какое удовольствие ты находишь во встречах с маленькой Ивонной Прево? Она не твоя любовница, — ты так сказал мне и я тебе верю, — но, в таком случае, что за интерес она для тебя представляет? Ты находишь ее умной? Мне лично страшно скучно с ней.
— Ивонна? О нет, она совсем не скучная. Только надо заставить ее говорить о том, что она знает. Она дочь моряка и жена моряка, она очень хорошо знает суда, море. Прошлую весну я провел несколько дней с ней и с ее мужем на юге. Мы купались и плавали по морю под парусами. Это было очень славно… И потом она веселая, она хорошо сложена, на нее приятно смотреть. Чего ты еще хочешь?
