Эптон Синклер - Джунгли
К этому времени открыли счет в банке и Юргис с Онной. Они не только выплатили долг Ионасу и Марии, но почти расплатились за мебель и могли делать маленькие сбережения. Пока каждый из них еженедельно приносил домой девять-десять долларов, им жилось не так уж плохо. К тому же снова наступили выборы, и Юргис заработал в этот день столько, сколько на бойне зарабатывал в три дня. Выборы проходили в этом году очень бурно, и отголоски битвы докатилась даже до Мясного городка. Оба враждующих лагеря дельцов нанимали помещения для собраний, устраивали фейерверки и произносили речи, стараясь привлечь на свою сторону простой парод. Хотя Юргис еще мало разбирался в политике, он все-таки хорошо понимал, что продажа голоса на выборах считается бесчестной. Однако так поступали все, и, откажись он следовать общему примеру, это ни в малейшей степени не повлияло бы на результаты, поэтому, даже если бы ему взбрела в голову мысль о таком отказе, он счел бы ее нелепой.
* * *Но вот холодные ветры и короткие дни возвестили о приближении морозов. Передышка была слишком недолгой, и семья не успела подготовиться к стуже. Неумолимая зима пришла, и ужас снова появился в глазах маленького Станиславаса. Закрался страх и в сердце Юргиса, который знал, что в этом году Онна не выдержит холода и снежных заносов. А что будет с ними, если вдруг налетит вьюга, трамваи перестанут ходить и Онна не пойдет на работу, а на следующий день окажется, что место ее занято кем-то, кто живет ближе и не зависит от погоды?
Первый настоящий буран разразился за неделю до рождества, и тогда в сердце Юргиса словно проснулся лев. В течение четырех дней по Эшленд-авеню не ходили трамваи, и впервые Юргис понял, что значит бороться по-настоящему. Ему случалось преодолевать трудности и раньше, но все это было детской забавой, теперь же бой шел не на жизнь, а на смерть, и ярость бушевала в груди Юргиса. В первый день они вышли за два часа до рассвета. Завернутая во все одеяла Онна лежала на плече у Юргиса, словно куль с мукой, а мальчик, укутанный так, что казался бесформенным свертком, цеплялся за полы его пальто. Свирепый ветер резал лицо, термометр показывал около двадцати градусов ниже пуля, снег был по колено, а кое-где сугробы доходили почти до плеч. Снег хватал Юргиса за ноги и ставил ему подножки, громоздился стеной, пытался свалить его с ног, но Юргис бросался головой вперед, словно раненый буйвол, храпя и задыхаясь от ярости. Так он шел шаг за шагом, и когда, наконец, добрался до боен, то шатался и почти ничего не видел; прислонившись к столбу, он с трудом переводил дыхание и благодарил бога за то, что в этот день скот в убойную пригнали поздно. Вечером приходилось повторять это путешествие, а так как Юргис не знал, в котором часу кончит работать, то попросил хозяина пивной позволить Онне ждать его где-нибудь в уголке. Однажды Юргис освободился в одиннадцать часов ночи; было темно, как в могиле, но все-таки они добрались до дома.
Многих людей этот буран оставил без работы — никогда еще столько людей не толпилось у ворот боен, и хозяева не желали ждать опоздавших. Когда буран кончился, душа Юргиса ликовала, ибо он схватился с врагом, победил и почувствовал себя хозяином своей судьбы. Так какой-нибудь властелин леса в честной схватке побеждает соперника, а затем ночью попадается в подлую западню.
Когда на волю вырывался раненый бык, в убойной начиналась паника. Порою, в спешке «пришпоривания», рабочие выбрасывали из загона на пол не совсем оглушенное животное; оно вскакивало и бешено устремлялось вперед. Раздавался предостерегающий крик, все бросали работу и кидались к ближайшим столбам, спотыкаясь на скользком полу и толкая друг друга. Это было опасно и летом, когда люди видели, что делается кругом; зимой же опасность становилась смертельной, потому что из-за густых клубов пара уже в двух шагах ничего нельзя было разглядеть. Разумеется, напуганный и оглушенный бык чаще всего не обращал внимания на людей, но зато как легко было напороться на нож, — ведь нож был почти у каждого!
В довершение всего прибегал мастер с ружьем и начинал палить наугад!
Как раз во время такой сумятицы Юргис и попал в западню. Трудно подобрать другое слово — до того это было жестоко и неожиданно. Сперва он почти ничего не почувствовал: пустяк, маленькая неприятность, — просто, — когда он увертывался от быка, у него подвернулась нога. Его пронзила острая боль, но Юргис не обратил на нее внимания, потому что привык к боли. Однако, возвращаясь домой, он почувствовал, что нога разбаливается; к утру лодыжка сильно распухла, и башмак не налезал на ногу. Но и тут Юргис только почертыхался, завязал ногу старым тряпьем и захромал к трамваю. День на дэрхемовской бойне выдался горячий, и все утро, ни разу не присев, Юргис ковылял на своей больной ноге, но к полудню боль стала такой нестерпимой, что ему сделалось дурно, а часа через два он был вынужден признать себя побежденным и обратился к мастеру. Послали за врачом фирмы. Осмотрев ногу, он велел Юргису отправляться домой и лечь в постель и добавил, что ему придется теперь из-за собственной глупости проваляться, может быть, несколько месяцев. Дэрхем и компания не несли ответственности за такие повреждения, и поэтому роль врача на этом кончалась.
Охваченный ужасом, почти ослепший от боли, Юргис кое-как добрался до дома. Эльжбета помогла ему раздеться и положила холодный компресс на больную ногу, изо всех сил стараясь не показать своего отчаянья. Когда вечером вернулись остальные, она встретила их на улице и рассказала о случившемся, и они с напускной беззаботностью тоже начали уверять его, что через неделю-другую все заживет и что они помогут ему выпутаться.
Но когда Юргис уснул, они собрались на кухне и испуганным шепотом начали обсуждать положение. Выло ясно, что они попали в страшные тиски. У Юргиса на книжке лежало всего шестьдесят долларов, а сезон застоя близок. Не за горами время, когда Мария и Ионас смогут вносить только свою долю, и тогда остальным придется жить лишь на деньги Онны да на ничтожный заработок маленького Станиславаса. Предстоит взнос за дом, за мебель тоже не все внесено; на днях надо будет оплатить страховку, и ежемесячно придется покупать несметное количество угля. Стоял январь, середина зимы, самое страшное время для встречи с нуждой. Снова начнутся снегопады — кто тогда понесет Онну на работу? Она потеряет место, наверняка его потеряет! А тут еще начал хныкать Станиславас — кто позаботится о нем?
Как это жестоко, что приходится так страдать из-за пустяка, из-за несчастной случайности, могущей постигнуть кого угодно. Горечь этого сознания отравляла Юргису каждую минуту. Напрасно пытались родные обмануть его: он не хуже их понимал положение, понимал, что всем им грозит голодная смерть. От этих мучительных мыслей Юргис в первые же дни болезни совершенно извелся. Для сильного человека, для борца нет пытки ужасней, чем беспомощно лежать в постели. Повторялась старая легенда о прикованном Прометее. Шли дни, Юргис все лежал, и его охватывали неведомые ему прежде чувства. Раньше он радостно приветствовал жизнь: она полна тяжких испытаний, но с ними можно бороться. А теперь, по ночам, когда он беспокойно ворочался с боку на бок, к нему в комнату прокрадывался кошмарный призрак, и Юргис чувствовал, что у него кровь стынет в жилах и волосы встают дыбом. Ему казалось, что земля расступается у него под ногами и он летит в бездонную пропасть, в отверстую пучину отчаяния. Значит, в конце концов правы те, кто говорил ему, что обстоятельства сильнее самого сильного человека! И, как ни борись, как ни работай, все-таки можно потерпеть поражение, пойти ко дну и погибнуть. Его сердце ледяной рукой сжимала мысль о том, что здесь, в этом доме ужасов, он и все, кто ему дорог, могут лежать, умирая от голода и холода, и никто не услышит их стонов, никто не придет на помощь! Значит, правда, что в громадном городе, среди груды богатств, дикие силы природы могут окружить и уничтожить человека, словно он все еще не вышел из своей первобытной пещеры!
Онна зарабатывала теперь около тридцати долларов в месяц, а Станиславас около тринадцати. Сорок пять долларов вносили за свое содержание Ионас и Мария. Если вычесть взносы за дом, за мебель и проценты, у них оставалось шестьдесят долларов, а если еще вычесть расходы на уголь, — пятьдесят. Они обходились без всего, без чего только может обойтись человек; они ходили в лохмотьях, которые не защищали их от холода, а когда дети снашивали обувь, ее подвязывали веревочками. Онна едва волочила ноги, но и в дождь и в холод, все больше подрывая свое здоровье, она ходила на работу пешком, хотя ей следовало бы ездить на трамвае. Они не покупали ничего, кроме пищи, и все-таки не могли просуществовать на пятьдесят долларов. Они могли бы, пожалуй, прожить, если бы покупали доброкачественные продукты и по справедливым ценам или знали бы, что покупать, если бы они не были так убийственно несведущи! Но они приехали в новую страну, где все было не такое, как на родине, даже еда. Они привыкли есть много копченой колбасы, а откуда им было знать, что колбаса в Америке совсем не такая, как в Литве, что цвет ей придан химической обработкой, запах копчения — тоже и что к ней примешаны картофельные жмыхи? Картофельные жмыхи — это то, что остается от картофеля после того, как из него уже целиком извлечены крахмал и спирт. В этих жмыхах питательности не больше, чем в дереве, и хотя подмешивание их в пищевые продукты считается в Европе уголовным преступлением, в Америку они импортируются ежегодно тысячами тонн. Прямо удивительно, сколько такой еды требовалось каждый день для одиннадцати голодных ртов! Доллара шестидесяти пяти центов в день просто не хватало на то, чтобы всем наесться досыта, и каждую неделю Онна должна была снова и снова прибегать к своим жалким сбережениям. Книжка была на ее имя, поэтому она могла сохранить это в тайне от мужа, оберегая его от лишних терзаний.
