Марк Твен - Том 11. Рассказы. Очерки. Публицистика. 1894-1909

Мне сказали, что он только что уехал, не оставив адреса. Он не сообщил, куда едет, и когда его попросили оставить адрес, явно испугался. У него не было с собой багажа, кроме дешевого саквояжа, который он и унес с собой. «Старый скряга — небольшая потеря для гостиницы!..» Старый! Должно быть, теперь он стал таким. Я едва дослушал то, что мне говорили. В гостинице я пробыл всего лишь минуту и помчался по следу, который привел меня к пристани. О мама! Дымок парохода, на котором он отплыл, еще таял на горизонте. Я выиграл бы целых полчаса, если бы с самого начала побежал в ту сторону. Я мог бы нанять мощный катер и постарался бы нагнать судно, — оно держит курс на Мельбурн.

У тебя есть все основания сетовать: «по одному письму в год!». Это, конечно, ничтожно мало, согласен, но как можно писать тебе, если, кроме как о неудачах, сообщать не о чем? Это у всякого бы отбило охоту, так можно дойти до отчаяния.

Помнится, я писал тебе, — теперь мне кажется, что с тех пор прошло уже целое столетие, — что я не догнал его в Мельбурне и потом гонялся за ним по Австралии несколько месяцев подряд. Затем я поехал за ним следом в Индию, чуть было не нагнал его в Бомбее, следовал за ним повсюду — в Бароду, в Равалпинди, Лакхнау, Лахор, Канпур, Аллахабад, Калькутту, Мадрас — о, всюду! Неделю за неделей, месяц за месяцем — в пыли, под палящим солнцем, почти всегда в верном направлении, иной раз почти настигая его, но так ни разу и не настигнув. Я был на Цейлоне, а потом… впрочем, в дальнейшем я обо всем этом напишу подробно.

Я погнался за ним обратно в Калифорнию, потом — в Мексику и снова в Калифорнию; затем я охотился за ним по всему штату с первого января вплоть до прошлого месяца. Я почти уверен, что он находится где-то неподалеку от каньона Надежды. Я выследил его до одного места, в тридцати милях отсюда, но потом упустил. Верно, кто-нибудь подвез его.

Сейчас я отдыхаю, время от времени занимаясь поисками потерянного следа. Я был смертельно измучен, мама, удручен, порою чересчур близок к отчаянию. Но рудокопы в этом маленьком поселке — славные ребята, и я за это время к ним привязался, а их веселый жизнерадостный нрав подбадривает меня и помогает мне забыть все невзгоды. Я провел здесь уже целый месяц. Живу я в хижине, вместе с одним молодым человеком, которого зовут Сэмми Хильер. Ему лет двадцать пять; он единственный сын, и этим похож на меня; горячо любит свою мать и пишет ей письма каждую неделю. В этом он лишь отчасти похож на меня. Сэмми — существо робкое, а что касается ума, то… он явно не из тех, кто хватает звезды с неба, но в поселке его любят. Он милый, добрый малый, и когда я беседую с ним, то снова чувствую дружеское участие и поддержку, а это теперь для меня — и хлеб насущный, и отдых, и комфорт. Я бы хотел, чтобы подобное существо согревало «Джеймса Уокера». Ведь и у него были друзья, он так любил общество. Перед моими глазами встает картина нашей последней встречи в Денвере, весь трагизм ее! И в тот самый миг я принуждал себя заставить его уехать!

Сердце у Сэмми Хильера добрее, чем у меня; мне думается, у него самое доброе сердце в поселке: ведь Сэмми единственный друг паршивой овцы нашего лагеря — некоего Флинта Бакнера и единственный человек, с которым Флинт разговаривает и кому разрешает с собою разговаривать. Сэмми сказал мне, что знает жизнь Флинта и что горе сделало его таким, каков он есть, и поэтому к нему следует относиться участливо. Право же, только в весьма вместительном сердце можно отыскать уголок и поселить в нем такого жильца, как Флинт Бакнер, если учесть все, что я о нем слышу. Пожалуй, эта маленькая деталь может дать тебе большее представление о характере Сэмми Хильера, чем самое подробное описание его. Однажды, беседуя со мной, Хильер сказал примерно так:

— Флинт — мой дальний родственник, и он поверяет мне все свои горести. Так он облегчает сердце, а то бы оно у него лопнуло. Знай, Арчи Стилмен, нет на свете человека несчастнее Флинта Бакнера. Вся его жизнь — сплошные душевные муки; выглядит он куда старше своих лет, давным — давно он потерял покой. Никогда ему не улыбалось счастье, и он часто повторяет, что жизнь его все равно сущий ад и уж лучше бы ему поскорее отправиться к чертям в пекло.

IV

Настоящий джентльмен не позволит

себе говорить голую правду

в присутствии дам.

Свежее, живительное утро в начале октября. Сирень и золотой дождь, озаренные победными кострами осени, сплетаясь, пылали над землей, словно волшебный мост, возведенный доброй природой для обитающих на верхушках дерев бескрылых созданий, дабы они могли общаться друг с другом. Лиственницы и гранаты разливали по лесным склонам искрометные потоки пурпурного и желтого пламени. Дурманящий аромат бесчисленных эфемерных цветов насыщал дремотный воздух. Высоко в ясной синеве один — единственный эузофагус застыл на недвижных крылах. Всюду царили тишина, безмятежность, мир божий.

Время действия — тысяча девятисотый год, октябрь. Место действия каньон Надежды, серебряный прииск в глубине округа Эсмеральда. Это уединенный уголок высоко в горах, вдали от дороги. Открыли его недавно. Обитатели считают, что здесь скрыты богатые месторождения серебра и что год — другой разведывательных работ внесет в этот вопрос полную ясность в ту или другую сторону. В поселке живут две сотни старателей, одна белая женщина с ребенком, несколько китайцев — прачек, пять индианок и дюжина бродячих индейцев в одеяниях из кроличьих шкурок, в потрепанных широкополых шляпах и ожерельях из жести от консервных банок. Здесь еще нет обогатительной фабрики, нет церкви и нет газеты. Поселок существует всего лишь два года. Он еще не заставил говорить о себе. Миру еще неведомы его название и местонахождение.

По обе стороны каньона, точно стены, тянутся горы в три тысячи футов высотою. Длинная цепь беспорядочно разбросанных хижин вьется по его дну, лишь раз в сутки удостаиваясь поцелуя солнца, когда оно в полдень, выходя из-за одной горной гряды, переваливает за другую. Поселок протянулся мили на две в длину. Хижины расположены далеко друг от друга. Единственный рубленый дом — трактир. Можно сказать — это вообще единственный дом в поселке. Он стоит в самом центре и служит местом вечернего отдыха для здешнего населения. В трактире пьют, играют в карты и в домино. Играют и на бильярде, ибо там имеется стол под зеленым сукном — сплошные дыры, залепленные пластырем. Есть и несколько киев, только без кожи на конце, и выщербленные шары, которые катятся со страшным грохотом и ни с того ни с сего останавливаются где-то посередине стола. Есть там и брусочек мела, из которого торчит кусок кремня. Тому, кто умудрится положить шесть шаров с одного кия, дается право выпить и угостить всю компанию за счет заведения.

Лачуга Флинта Бакнера последняя на южной окраине поселка, а его участок — с северной стороны, чуть подальше последней хижины на другом краю. Флинт Бакнер — мрачная личность. Он необщителен. Друзей у него нет. Тот, кто пытался с ним познакомиться, сожалеет об этом. Прошлое Бакнера никому не известно. Иные полагают, что оно известно Сэмми Хильеру, другие в этом сомневаются. Если спрашивают самого Хильера, то он отвечает отрицательно, заявляя, что о Бакнере он ровным счетом ничего не знает. У Флинта Бакнера есть подручный — кроткий юноша лет семнадцати, англичанин, с которым он очень дурно обращается на людях и без людей. Разумеется, пытались расспросить и этого паренька, но безуспешно. Фетлок Джонс — так зовут юношу, — говорил, что повстречался с Флинтом, когда искал жилу. В Америке нет у него ни родных, ни друзей, вот он и терпит грубое обращение Флинта ради жалованья, состоящего из копченой свинины и бобов. И больше от этого парня ничего нельзя добиться.

Фетлок пребывал в рабстве у Флинта Бакнера уже целый месяц. С виду робкий и тихий, он медленно чах от оскорблений и унижений. Ведь кроткие натуры страдают особенно жестоко, может быть, сильнее, чем натуры более грубые, — те могут хотя бы вспылить и облегчить душу с помощью ругани или кулаков, когда последняя капля переполнит чашу терпения. Доброжелатели хотели выручить Фетлока из беды и не раз пытались уговорить его уйти от Бакнера, но юноше было страшно даже подумать об этом, и он неизменно отвечал: «О нет!». Пэт Райли, уговаривая Фетлока, как-то сказал:

— А ну, бросай своего паршивого скареда — будь он проклят! — и переходи ко мне. Не бойся, я с ним управлюсь.

Юноша поблагодарил его со слезами на глазах, но, содрогнувшись, сказал, что «боится так рисковать»; и еще добавил, что Флинт когда-нибудь поймает его один на один ночью — и тогда…

— Ох, мистер Райли! При одной мысли об этом мне худо становится.

Другие говорили:

— Удери от него! А мы поможем. Махни-ка ночью к побережью.