Владимир Набоков - Подлинная жизнь Себастьяна Найта

— Я ее не оскорблял, – воскликнул я. – И сожалею, если сказал что-то несправедливое. Но расскажите же мне о ней. Давно вы ее знаете?

— О, за последние годы, не считая этого, я виделась с ней нечасто, – она, знаете ли, все в разъездах, – но мы вместе учились в школе, здесь, в Париже. Ее отец был русский, художник. Она совсем еще девочкой вышла замуж за того дурака.

— За какого дурака? – заинтересовался я.

— Ну, за мужа своего, конечно. Большинство мужей – дураки, но тот был hors concours[28]. По счастью, это тянулось недолго. Попробуйте моих. – Она вручила мне и свою зажигалку тоже. Бульдог зарычал во сне. Она подвинулась и свернулась на софе, освободив для меня место. – А вы, похоже, мало знаете женщин, да? – спросила она, погладив себя по пятке.

— Меня интересует только одна, – ответил я.

— А сколько вам лет? – продолжала она. – Двадцать восемь? Я догадалась? Нет? О, ну, тогда вы старше меня. Но не важно. О чем это я говорила?.. Да, я кое-что знаю о ней из ее рассказов, ну и то, что сама раскопала. Единственный мужчина, которого она любила по-настоящему, был женат, это еще до ее замужества, она тогда была худышка, понимаете? – и он то ли устал от нее, то ли еще что. После у ней были романы, но, в сущности, это не имеет значения. Un coeur de femme ne ressuscite jamais[29]. Потом приключилась одна история, о ней она мне рассказала подробно,– эта была довольно печальной.

Она рассмеялась. Зубы ее были великоваты для маленького, бледного рта.

— У вас такой вид, будто моя подруга была вашей любовницей, – сказала она, дразнясь. – А кстати, я все хотела спросить, откуда у вас этот адрес, – я имею в виду, что заставило вас искать Элен?

Я рассказал ей о четырех адресах, полученных в Блауберге. Назвал имена.

— Это великолепно, – вскричала она, – вот это, я понимаю, энергия! Voyez vous ça[30]! И вы ездили в Берлин? Она еврейка? Обворожительно! А других вы тоже нашли?

— Одну повидал, – сказал я, – этого хватило.

— Которую? – спросила она, корчась от неуемного веселья. – Которую? Мадам Речную?

— Нет, – сказал я. – Ее муж снова женился, а она исчезла.

— Но вы прелестны, прелестны, – приговаривала мадам Лесерф, утирая слезы и зыблясь от нового смеха. – Представляю, как вы врываетесь к ним и натыкаетесь на ни в чем не повинную парочку. Ох, я сроду ничего не слыхала забавней. И что же, его жена спустила вас с лестницы или как?

— Оставим это, – сказал я с некоторой резкостью.

Ее веселье рассердило меня. Боюсь, она обладала французским чувством юмора по части супружеских дел; в иную минуту оно показалось бы мне привлекательным, но именно сейчас я ощущал, что ее легкомысленно малопристойный взгляд на мое расследование чем-то оскорбителен для памяти Себастьяна. Это ощущение росло, и мне вдруг подумалось, что, может быть, и само это дознание непристойно, а моя неуклюжая погоня за призраком уже исказила всякое представление, какое я мог бы составить о последней любви Себастьяна. Или гротескная сторона поисков, предпринятых мною во имя Себастьяна, пришлась бы ему по вкусу? Сочтет ли герой биографии, что присущий ей особый “найтовский поворот” сполна возмещает промахи биографа?

— Пожалуйста, простите меня, – сказала она, кладя свою ледяную ладонь на мою и глядя на меня исподлобья. – Знаете, не нужно быть таким обидчивым.

Она легко поднялась и подошла к красного дерева ящику в углу. Я смотрел на ее узкую, девичью спину, пока она наклонялась, и вдруг догадался, что она сию минуту проделает.

— Нет, Бога ради, только не это! – закричал я.

— Нет? – сказала она. – Я подумала, немного музыки вас успокоит. И вообще создаст нужную атмосферу для нашего разговора. Нет? Ну, как хотите.

Бульдог встряхнулся и улегся опять.

— Вот и умница, – сказала она льстиво-протяжно.

— Вы хотели мне рассказать... – напомнил я.

— Да, – сказала она и вновь уселась рядом со мной, подобрав под себя ногу и затянув ее подолом юбки. – Да. Видите ли, я не знаю, кто был тот мужчина, но насколько я поняла, человек он был трудный. Она говорила, что ей приглянулась его наружность, и она подумала, что было бы, пожалуй, забавно заставить его заняться с нею любовью, – потому что, понимаете, он казался таким интеллектуалом, а всегда ведь приятно увидеть, как такой утонченный и надменный умник вдруг опускается на четвереньки и начинает вилять хвостом. Да что с вами опять такое, cher Monsieur[31]?

— Боже мой, о чем это вы говорите? – закричал я. – Когда... Когда и где он случился, этот роман?

— Ah non merci, je ne suis pas le calendrier de mon amie. Vous ne voudriez pas![32] Я не стала выспрашивать у нее дат и имен, и, если она их сама называла, я их забыла. И пожалуйста, не задавайте мне больше никаких вопросов: я рассказываю то, что знаю я, а не то, что вам хотелось бы знать. Не думаю, чтобы это был ваш родственник, уж очень он на вас не похож, – конечно, насколько мне можно судить по тому, что она рассказала, и по нашему с вами знакомству. Вы милый, порывистый молодой человек, а он, – ну какой угодно, только не милый, – он стал просто гадок, когда обнаружил, что влюбился в Элен. Нет, он не превратился в чувствительного щеночка, как она ожидала. Он с горечью твердил, что она – пустое и суетное существо и что он целует ее, чтобы увериться, что она – не фарфоровая безделушка. Что ж, она ею не была. В конце концов он понял, что не может жить без нее, а она в конце концов поняла, что уже больше слышать не может разговоров о его сновидениях, и о сновидениях внутри его сновидений, и о сновидениях в сновидениях его сновидений. Поймите, я никого из них не сужу. Возможно, оба были правы, возможно, – оба неправы, но, видите ли, моя подруга – вовсе не заурядная женщина, какой он ее считал, о нет, она совсем другая, а уж о жизни, смерти и людях она знала чуточку больше, чем знал, по его мнению, он. Он, видите ли, был из тех, кто считает все современные книги хламом, а всех современных молодых людей – дураками, и только потому, что сам он слишком занят своими чувствами и мыслями, чтобы понимать чувства и мысли других. Она говорила, что невозможно даже вообразить, что у него были за вкусы и прихоти, а уж как он говорил о религии – это, по-моему, просто кошмар. А моя подруга, она, знаете, скорее беззаботная, вернее, была такой, très vive[33], и так далее, но она чувствовала, что просто стареет и скисает с каждым его появлением. Он ведь, знаете ли, никогда не оставался с ней подолгу – заявится а l'improviste[34], плюхнется на пуфик, сложит ладони на ручке трости, не снимая перчаток, и уставится мрачно. Вскоре она подружилась с другим мужчиной, этот ее боготворил и был гораздо, о, гораздо внимательнее и добрее, и участливее того, которого вы напрасно считаете вашим братом (не кривитесь, пожалуйста), но они ее оба не очень увлекали, и она говорит, что просто умора была смотреть, какие они были обходительные, когда встречались. Ей нравилось путешествовать, но стоило ей отыскать какой-нибудь приятный уголок, где можно забыть про свои тревоги и про все на свете, как он ухитрялся тут же испортить пейзаж – усаживался за ее столик на террасе и твердил, что она суетная и пустая и что он не может жить без нее. Или вдруг закатывал длинную речь перед ее друзьями, – знаете, des jeunes gens qui aiment а rigoler[35], – какую-нибудь длинную и непонятную речь о форме пепельницы или о цвете времени, – ну, и его оставляли одного в кресле, глупо улыбаться себе самому или считать свой пульс. Жаль, если он и вправду окажется вашим родственником, потому что я не думаю, чтобы она сохранила от той поры очень уж приятное впечатление. В конце концов, рассказывала она, он стал совершенно несносен, и она больше не позволяла ему даже притрагиваться к себе, потому что с ним мог приключиться припадок или еще что-то – от возбуждения. И вот, как-то раз, когда он должен был приехать ночным поездом, она попросила молодого человека, который готов был на все, чтобы ей угодить, встретить его и сказать, что она больше не желает с ним видеться, никогда, и что если он будет искать с нею встреч, то ее друзья отнесутся к нему как к назойливому чужаку и соответственно с ним поступят. Я считаю, что это было нехорошо с ее стороны, но она решила, что в конечном счете для него же так будет лучше. И это помогло. Он больше не присылал ей даже обычных умоляющих писем, которые она все равно не читала. Нет-нет, право, не думаю, чтобы это был ваш человек, – если я и рассказываю вам все это, то лишь для того, чтобы дать вам представление об Элен, а не о ее любовниках. Она была так переполнена жизнью, готовностью всех приласкать, так полна этой vitalité joyeuse qui est, d'ailleurs, tout-à-fait conforme à une philosophie innée, à un sens quasi-religieux des phénomènes de la vie[36]. И что из этого вышло? Мужчины, которых она любила, оказались жалкими ничтожествами, женщины – все, за очень малыми исключениями, – попросту кошками; и лучшую часть своей жизни она провела, пытаясь найти счастье в мире, который делал все, чтобы ее сломить. Что ж, вы встретитесь с ней и увидите, насколько мир преуспел.