Эрих Ремарк - Приют Грез
Через час он вышел оттуда. Ойген даже перепугался. Эрнст был бледен как мел, его глаза остекленели. Ойген спросил, не хочет ли Эрнст, чтобы его проводили. Тот взглянул мимо, словно не слыша вопроса, и молча вышел на улицу. Он остановил извозчика, вскочил в пролетку, но спустя несколько минут велел кучеру остановиться, расплатился и пошел домой пешком.
Там он стал механически паковать чемоданы. Под руку попался портрет Ланны. Эрнст порвал его, перестал укладывать вещи и задумался. Потом упрямо помотал головой. Не трусить! И решительно отправился к Ланне.
Заслышав его шаги, она кокетливо позвала:
— Малыш!..
Его даже затошнило от омерзения. К горлу подступили рыдания. Он уютно и недостойно пригрелся здесь в любовном гнездышке, в то время как его верный друг умирал в одиночестве.
— Малыш мой, ты не болен? — Испуганная его видом, Ланна поспешила навстречу.
— Это конец, — холодно произнес он и протянул ей телеграмму.
— Бедный, бедный Малыш, — тихонько сказала Ланна. — Оставайся сегодня у меня, а уж завтра… Просто чтобы ты не чувствовал себя одиноким.
— Я уезжаю этой ночью и не вернусь.
— Малыш! Ты хочешь меня покинуть?
— Это уже произошло.
Ланна увидела окаменевшее лицо Эрнста и поняла, что он сбросил с себя чары. За это она полюбила его с новой силой.
— Малыш, ты не сделаешь этого! Ты должен остаться со мной! Что тебе там делать? Ты уже ничем не сможешь помочь. Оставайся здесь! Мы уедем во Францию или в Италию и заживем вместе. Забудь старое и будь счастлив со мной! Что тебе там делать?
Эрнст сбросил с плеча ее руку.
— Что мне там делать? Вновь обрести себя у гроба того, кого я предал.
— Ах, Малыш, выбрось все это из головы — иди ко мне!
— Нет!
— Когда же ты вернешься?
— Никогда!
Она метнула на него горящий взгляд и выхватила револьвер из ящика письменного стола.
— Ты останешься здесь!
Он спокойно скрестил на груди руки и презрительно посмотрел на нее. Потом повернулся к двери.
Ланна отшвырнула револьвер, бросилась ему в ноги и зарыдала:
— Малыш, любимый… Любимый мой Малыш… Останься… Вернись… Не убивай меня, Малыш…
Он оттолкнул ее и вышел на улицу.
За его спиной раздавались плач и жалобные вопли:
— Малыш, послушай же… Малыш мой…
Мало-помалу они утихли.
С гордо поднятой головой Эрнст зашагал к вокзалу. На углу своей улицы он вдруг встал как вкопанный и прижался головой к стене какого-то дома.
— Фриц… Дорогой мой друг… — пробормотал он.
Потом двинулся дальше.
Звезды уже не мерцали в небе. Потихоньку пошел снег — равномерно, снежинка к снежинке… На следующее утро весь Лейпциг был покрыт глубоким белым покровом.
XIII
Розы в Приюте Грез слегка подвяли. А снег все еще лежал плотным слоем на Окне Сказок. Тихонько открылась дверь. Эрнст вошел и встал у смертного одра своего лучшего друга.
Лицо покойного выглядело умиротворенным. Его благородные черты были отмечены невиданным на земле радостным покоем.
Эрнст оглядел комнату. Все в ней было, как прежде.
Только… Все было иначе. Эрнст почти не дышал, такой был скован.
— Фриц, — выдавил он еле слышно.
Его охватил страх перед немотой смерти. Глаза расширились. В них заплясали какие-то линии и круги… Потом воздух вокруг почернел…
— Фриц! — вскрикнул он и со стоном распростерся на полу перед смертным одром, судорожно заламывая руки, хрипя и безостановочно повторяя: «Фриц… Фриц…» Потом вскочил и повалился на труп, чтобы согреть его своим теплом и оживить. Однако холод застывшего тела пронзил его смертельным ужасом, и, вскрикнув не своим голосом, Эрнст почувствовал, что самое любимое на земле существо внушает ему отвращение — таким абсолютно чужим показалось ему мертвое тело, — и он понял, что все-все уже позади.
Эрнст колотил себя по лбу кулаками и вопил, вопил:
— Фриц, мой дорогой, мой верный друг, возьми меня с собой… Спутник всей жизни, как мне жить без тебя…
Узкая рука дотронулась до его плеча. Он смятенно оглянулся. Позади стояла Элизабет.
— Эрнст, — она протянула ему руку.
В первый миг он не узнал ее, так сильно она повзрослела.
— Расскажи мне о нем, — попросил Эрнст и спрятал лицо в ладонях.
Дрожащим голосом Элизабет поведала ему о последних часах друга. Обо всем рассказала, умолчала лишь о том, что Фриц сказал ей об Эрнсте. Потом они оба сидели молча, глядя в одну точку перед собой. Наконец Элизабет поднялась и бросила на Эрнста вопрошающий взгляд. Он не пошевелился.
— Я останусь здесь и буду бодрствовать у тела моего лучшего друга.
Ближе к вечеру доставили гроб. Эрнст не давал никому дотронуться до покойника. Он сам уложил его в легкую фанерную копию цинкового гроба, в котором Фрица должны были перевезти в крематорий. Сам гроб поставили в мастерской.
Госпожа Хайндорф прислала лавровые деревца. Вся мастерская была доверху забита венками и цветами. Эрнст распорядился скупить все розы в городе и осыпал ими гроб.
Наступил последний вечер перед отправкой в крематорий. У гроба горели десять толстых восковых свечей. Эрнст ни на минуту не покидал своего поста. Он сидел на полу, съежившись у изножья гроба, и не сводил глаз с любимого лица. Наступила ночь. Небо было усеяно сказочно сверкавшими звездами.
— Фриц, ты спишь вечным сном… Ты умер… Умер… Какое страшное слово! Ты жив только в моей памяти, но образ твой будет все бледнее и бледнее, покуда и меня не призовет мир хладных теней. Верный друг, ты лишь однажды нарушил обет верности, не взяв меня с собой в иной мир. Выслушай меня в последний раз: клянусь тебе хранить верность — верность самому себе, как ты требовал… Ах, верный мой друг… Нет, ты не будешь одинок и там.
Эрнст вошел в Приют Грез, где висел тот прекрасный портрет.
— Милый образ! Тоска по тебе, не умолкавшая столько лет, теперь молчит. Златоустый певец, изливавший в песнях свою любовь и тоску по тебе, умер. Что тебе делать здесь без него? Пойдем со мной! Проводи его в последний путь.
Он снял портрет со стены и вернулся в мастерскую.
— Ты отправишься в последний путь не в одиночестве, Фриц. Женщина твоей мечты пойдет с тобой.
И он положил портрет в гроб. Потом принес все письма Лу и вложил их в руки Фрица. Стоял рядом и горящими, сухими глазами смотрел в любимое лицо, пока не пришли остальные. Потом появились рабочие. Эрнст выпрямился во весь рост и сказал громко, чтобы услышали все:
— Об этом покойнике не будут написаны тома, о нем не упомянут хроники. Ветер будет веять над его могилой, и вскоре уже никто не будет знать, где она. И все же по этому покойнику будут пролиты такие слезы, какими не оплакивали королей. Ибо эта утрата больше, чем смерть короля. Содрогнитесь, люди: от нас ушел Человек с большой буквы!
Он взял у рабочих инструменты и не подпустил никого к гробу. Все безудержно зарыдали, когда он стал забивать гвозди. Лишь из глаз Эрнста не выкатилось ни единой слезинки. Но с его губ скатились две большие капли крови. Гроб унесли.
Эрнст оставался в мастерской, пока мимо него не прошла Элизабет, направляясь на улицу. Тут он услышал горестный плач. Кто-то причитал: «Дядя Фриц, дорогой мой дядя Фриц… Теперь я опять одна-одинешенька…»
И Эрнст увидел у одра, на котором только что стоял гроб, распростертую на полу Трикс Берген.
В полдень гроб был в Бремене и стоял в крематории. Во время кремации Эрнст играл на органе. Служащие крематория никогда еще не слышали такой игры. Безутешная боль выплескивалась потоками звуков, из глубины которых постепенно возникала скрытая до поры мелодия песни «Слышу до сих пор…». Мелодия крепла и набирала силу, чтобы затем сникнуть и зазвучать нежно и жалобно в песне Фрица «Моя весна, в тебе вся жизнь…».
Вернувшись с похорон домой, Эрнст свалился в постель с нервной лихорадкой. Шесть недель он находился между жизнью и смертью. Элизабет позаботилась, чтобы его доставили в больницу, и сама ухаживала за ним. Наконец он восстановил силы и смог без посторонней помощи встать с постели. Но душевно Эрнст был сломлен. Бледный и тихий, он целыми днями сидел на веранде больницы, греясь на солнышке и читая письма и стихи Фрица. Тяжкое горе пригнуло его к земле. Элизабет он почитал, как нищий чтит святую. Он не мог постигнуть, каким образом ее чистые круги некогда пересеклись с его темными путями. И все-таки в его душе оставалось тихое, но очень болезненное волнение, он часто задумчиво глядел вслед Элизабет, когда она выходила из комнаты. В эти дни он обнаружил стихотворение Фрица, написанное карандашом на черной бумаге.
Кто вышел вдруг из темноты,Сперва привыкнуть к свету должен.Надень корону бедняку —Страной он вряд ли править сможет.И я, любовь моя, пробылТак долго в темноте,Что в блеске нынешнем забытьНе в силах годы те
Эрнст тут же придумал мелодию к этому стихотворению — спокойную, мрачновато-тоскливую — и отдал листок с нотами и словами Элизабет.
