Купы джиды - Абиш Кекилбаевич Кекилбаев
Собравшиеся в юрте не сразу поняли, что случилось.
Кудсры, все это время молча возлежавший на куче хвороста за очагом, неуклюже сполз на пол, опустился на колени.
— Бедный мой молчун... Никого на свете не обижал... никому зла не желал... жил тихо и праведно... и так же тихо и скромно ушел от нас... на веки вечные поки-и-инул.
Невестка, бледная и осунувшаяся после родов, сидя возле закопченного казана, сдавленно вскрикнула.
* * *
Возле крайнего холмика на склоне песчаного увала за аулом появилась свежая могила — красный бугорок, издали смахивавший па устало опустившегося на колени дромадера.
Сороковины справили на исконной земле предков. Здесь же в присутствии понаехавшей родни и близких отметили и сороковой день новорожденного. А уж на следующий день после поминок и торжеств Туяк откочевал, навсегда покинув священный дедовский край. На кузове громадного грузовика, каких у газопроводчиков было немало, лежал священный остов рода утеу — почерневший от времени дубовый потолочный круг юрты, передававшийся из поколения в поколение теми, кто в течение двух веков верно и честно стерегли мир, покой, честь и совесть этого безлюдного, затерявшегося на стыке песков и пустыни края.
В низине, на которую со всех сторон надвигались, наступали пески, остался темный пятачок, круглая проплешина — место стоянки старой продымленной юрты.
Застыл возле земляной печки — продолговатой закопченной ямины — и кучки остывшей золы Кудеры, точно одинокая вечерняя тень; долго глядел вслед громадине-машине, навсегда увозившей нехитрый домашний скарб покойного друга; поглядел-поглядел, повздыхал-повздыхал, да и направился к своему коню, поняв, что уж сегодня он никак не усидит в своей унылой, оставшейся теперь в одиночестве юрте.
Весна пришла пынче в пески необычно рано. Правда, травка еще не успела зазеленеть, однако здесь и там пробивалась все заметней. Дали раздвинулись. Там, где бугрились барханы Улыкума, смутно темнела рощица. Раньше он как-то не обращал па нее внимания. А нынче, в ясный голубеющий весенний день, в открытой всему взору степи купы серебристого лоха манили, невольно притягивали взгляд. Кудеры понял, почему его покойный друг в тяжкие минуты всегда спешил сюда. Во всей неоглядной шири не было сейчас
ни одной живой души, кроме одинокого верхового. И, словно чувствуя это, заезженная старая кляча под ним трусила резво, с сознанием собственного достоинства. И, казалось, обрадовавшись показавшемуся наконец вдали живому существу, весело побежали ему навстречу несколько деревцев джиды, изнуренных скукой и одиночеством в пустыне.
Вот они, купы джиды на краю безмолвной пустыни. Они как будто неподвластны времени. На голых ветвях кое-где уже явственно наметились почки. Ждут не дождутся, когда весна вступит в силу, когда живительные соки жизни развернут их в зеленые клейкие листики, ликующе шелестящие под вольным ветром. Эта неистребимая жажда жизни неприхотливых деревцев, растущих здесь бог весть с каких времен, навевала добрые мысли, приносила утешение и веру. Ку- деры зашептал, шевеля губами:
— Тринадцать лет по летоисчислению правоверных — один мушель, двадцать пять лет — два, тридцать семь — три, сорок девять — четыре, шестьдесят один — пять, семьдесят три — шесть мушелей, год свиньи — раз, год мыши — два, год коровы — три, год барса — четыре, год зайца — пять...
На этот раз он считал свои года. Получалось немало — под восемьдесят.
Старик шевелил губами, сгибал по одному пальцы, а весеннее солнце на зеркально чистом голубом небе улыбалось, подмигивало ему.
Оглавление
I
II
III
* * *
