Хаим Граде - Мамины субботы
Пекарю надоело ждать, когда эти болтуньи уйдут, он бросил свою длинную лопату и махнул рукой:
— Повесьтесь и утопните! Если бы у меня были такие жены, я бы их отравил. Ваши мужья будут есть камни, а не кугель.
Пекарь ушел через заднюю дверь в свою квартиру и оставил двух женщин в пустой пекарне рядом с остывшей печью и засыпанными мукой полками.
— Извините, — говорит мама Марьяше, — мы обменялись горшками.
— Неужели? — делает большие глаза Марьяша. — А я ничего не заметила. Ха-ха-ха. Хьена-тряпичница сболтнула, что она ест чолнт до среды. Хьена торгует тряпками в проходном дворе, — поясняет Марьяша новой соседке, торговке сладостями. — «Почему это до среды?» — спрашиваю я Хьену. Она отвечает, что в субботу она ест только пенки от чолнта. «Что вы называете пенками от чолнта?» — спрашиваю я ее. А она машет на меня рукой и говорит, что кугель, прилипший к крышке горшка, называется «пенками». «Еще моя бабушка это так называла», — говорит она мне. Вот Ента допотопная, ха-ха-ха.
Мама берет со стола свой горшок и собирается уйти. Марьяша хватает чугунок, оставленный мамой, и с подозрением осматривает его.
— Веля. — Марьяша поджимает губки, и ее нос морщится. — Вы же сорвали веревочку и бумажку, прикрывавшую горшок.
— Раньше я не догадалась, что горшок не мой, — говорит мама.
— Не страшно. — Марьяша дружелюбно улыбается и кутает свой чолнт в платок, как кутают ребенка, чтобы тот не замерз. — Что вы так торопитесь, Веля? Некоторым женщинам лучше было вообще не рождаться на свет. Я говорю о Лизе-гусятнице.
— А что с ней такое? — удивляется мама. — Вчера она целый день стояла в своей гусятне, и сегодня я видела ее в окно.
— Ничего-то вы, Веля, не замечаете. — Острый подбородок Марьяши становится еще острее. — Вы не слыхали вчера, как Лиза орала на меня из-за какой-то шейки, из-за потрохов?
— Ну? — нетерпеливо спрашивает мама.
— Я не держу на Лизу зла, — вздыхает Марьяша с сочувствием. — У нее, бедняжки, разбито сердце.
Мама видит, что, хотя Марьяша и старается придать вес своей истории, за ее словами на самом деле ничего не стоит. Пустой треп.
— Итак, что же случилось? — сухо спрашивает мама. — У меня нет времени, чтобы торчать тут целый день. Я должна идти с едой к сыну.
— Не помрет же ваш сын с голоду, — смеется Марьяша. Но, увидев, что мама действительно собирается уйти, загораживает ей путь:
— Хаську-мясничиху знаете?
— Ну?
Марьяша наклоняется и что-то шепчет моей маме на ухо. На лице мамы отражается вся гамма чувств. Сначала она смотрит недоверчиво, потом растерянно, еще через мгновение — испуганно и наконец краснеет от смущения.
Марьяша переводит дыхание, показывает на торговку сладостями и восклицает:
— Пусть она скажет!
Торговка сладостями — довольно красивая и молодая чернявая женщина. Густые локоны, уложенные башней, делают ее белый лоб еще выше. Ее большие блестящие глаза неподвижны и злы, а шея испещрена зашитыми порезами. Она все время молчит, как парализованная, а потом вдруг говорит басистым мужским голосом, словно в нее вселился дибук:
— Хаська-мясничиха — любовница Алтерки-гусятника.
— Чтоб ему хватило ума подумать, как ему хватает ума делать, — кивает головой Марьяша. — Лиза, его жена, — мадам, а Хаська-мясничиха — сплошное паскудство.
— И что Алтерка в ней нашел? — спрашивает сама себя мама.
— Вот и я говорю, — вмешивается Марьяша, — Лиза — сама деликатность, образованная, воспитанная, мадамы ходят к ней, как к праведнику, и Алтерка, казалось, у нее под каблуком. Но выходит, вся его преданность Лизе не стоит и понюшки табаку. Он променял свою чудо-жену на кусок мяса с двумя глазами.
— Ладно, Алтерка есть Алтерка, — пожимает плечами мама, — но Хаська, как она могла совершить такое, увести мужа у жены? Она ведь вдвое моложе его.
— Ну что вы говорите! — в сердцах восклицает Марьяша, и даже слезы проступают у нее на глазах от волнующей возможности снова пуститься в пересуды. — Хаська как раз и живет тем, что уводит мужей у жен. Вскружит мужчине голову, и какое ей дело до того, что он вдвое старше ее. Лишь бы покупал ей подарки. У нее уже давно не было любовника. Она ходила с высунутым языком, как сучка во время течки. Но с тех пор, как она охмурила Алтерку, она снова расхаживает, уперев руки в боки и стреляя своими косыми глазами направо и налево. Лицо у нее красное, как свекла, волосы, как медная миска, а на макушке она носит шляпку, похожую на ночной горшок. С собой она носит большой ридикюль, наверное, подарок Алтерки с Лизиных заработков. Она заглядывает всем в глаза со смешком, словно говоря: чтоб вы все лопнули! Чтоб она сама лопнула, Господи!
Мама чувствует, что оскверняет субботу, слушая подобные сплетни, но не может сдвинуться с места. Теперь она вспоминает, что последнее время Лиза ходит потерянная и ее вечная улыбка стала какой-то сухой. Никогда нельзя знать, что делается в душе у другого человека, думает мама.
— Пусть она скажет! — указывает Марьяша на торговку сладостями. — Разве Хаська не проводит по полдня в вашей лавке, разве она не выпивает целые сифоны сельтерской воды со всякими соками — с цитрусовым, черешневым, малиновым?
— Правда, — подтверждает торговка сладостями своим басовитым мужским голосом дибука. При этом ее застывшее лицо не меняется, словно она и впрямь явилась свидетельствовать с того света.
Марьяша в конце концов берет со стола свой чолнт и говорит торговке сладостями с преданностью и любовью в голосе:
— Доброй субботы вам, госпожа Лапкина. Надо идти.
Мама выходит первая с остывшим чолнтом, но пылающей головой. Марьяша окликает ее:
— Велинька, мне нужно сказать вам одну очень важную вещь.
Марьяша произносит это с такой загадочной миной, что у мамы щемит сердце. Она чувствует, что новость касается ее самой. Она останавливается и ждет.
Торговка сладостями госпожа Лапкина ясно видит, что Марьяша хочет ее выпроводить, и выходит с обиженной миной на лице.
IIКак только госпожа Лапкина покидает пекарню, Марьяша оглядывается своими бегающими глазками и с сожалением говорит маме:
— Торговке сладостями тоже не позавидуешь. Вы, Веля, только и видите, как порхают птички. Вы понятия не имеете, откуда у госпожи Лапкиной швы на шее. У нее такой муж, по сравнению с которым гусятник — просто учитель наш Моше. У гусятника только одна любовница, а муж торговки сладостями меняет женщин как перчатки. Однажды он довел ее до того, что она зашла в ванную и порезала себе шею. Ее чудом спасли, но она на всю жизнь останется калекой. Теперь вы понимаете, почему у нее голос дибука, а глаза ангела смерти. Она дрожит от страха, что и ее муж втюрится в Хаську. Прежде у нее была лавка на Широкой улице[96], приносившая большую прибыль. Но там ее довели до ручки, поэтому она перебралась к нам. Она рассчитывала, что тут никто не узнает о ее попытке наложить на себя руки, но люди не глухие.
— Чтоб мои враги такое слышали! — сплевывает мама. — В то время как польские молодчики не пускают крестьян в еврейские лавки, а местечки страдают от погромов, еще находятся подобные евреи-греховодники!
Мама так взволнована, что начинает ругаться со сплетницей, уста которой извергают пламя в субботу, когда отдыхают даже грешники в аду:
— Совершенно не понимаю людей, получающих удовольствие от заглядывания в чужие горшки.
— Праведница вы моя, — кривится Марьяша, и нос ее морщится, словно она хочет чихнуть, а у нее никак не получается. — Пока это вы заглянули в мой горшок, а не я в ваш. А когда у вас дело дойдет до свадьбы, то не забудьте и меня пригласить на лекех[97] с водкой. Она довольно милая девушка.
— Кто?!
— Вы что, Веля, прикидываетесь или действительно не знаете, что ваш сын гуляет с барышней?
— Ну и какой в том грех? — удивляется мама, чтобы скрыть свое потрясение этой новостью. — Всем можно, а ему нельзя? Вам по поводу моего сына, кажется, нечего сказать.
— Пусть засохнет и истает от болезней тот, кто скажет дурное о вашем сыне, — прикидывается белой голубкой Марьяша. — А если он не женился на Бейлке, я имею в виду ту девушку из Глубокого, то разве это мое дело?
На этот раз было не суждено, чтобы Марьяше сошло с рук все, что мелет ее ядовитый язык. На нее внезапно обрушилась беда — оттуда, откуда она и не ждала.
В субботу днем пекарь открывает дверь и ставни одного из окон, чтобы видеть вынимаемые из печи горшки, а второе окно оставляет закрытым. Кто бы мог подумать, что торговка сладостями стоит за закрытым окном и подслушивает то, что о ней говорят? Когда Марьяша заводит речь о другом, торговка сладостями не видит больше смысла прятаться и вбегает в пекарню.
— Я знала, что эта мерзавка будет обливать меня грязью! Как вам это нравится? — кричит она моей маме. — Сама даже кошке хвост привязать не может, а туда же, смеется над другими. На днях она сварила рыбу и оставила ее стынуть во дворе на решетке стока, по которому текут нечистоты со всего города. Ее муж учуял, что рыба воняет, и бросил ее жене в лицо.
