Оноре Бальзак - Столетний старец, или Два Беренгельда

Уверен, что невозможно изобразить или выразить словами миллионы мыслей, теснившихся в голове молодого человека ночью, явившейся на смену тому дню, когда он впервые в жизни осознал, что счастье его находится в руках женщины, и сам он полностью зависит от нее. Туллиус мечтал только о маркизе де Равандси; многократно повторяя про себя заветные слова и не решаясь сказать их ей самой, он воскрешал в памяти озорные гримасы, оживлявшие прекрасное лицо своевольной и острой на язычок маркизы. Не понимая еще, что за новое неизведанное чувство заполнило его душу, он пребывал в полной растерянности.

Он сравнивал ее с Марианиной и удивлялся чувствам невообразимой чистоты и божественной сладости, пробуждающимся в нем при виде этой девушки. В то же время одно лишь напоминание о Софи де Равандси затмевало его взор, возбуждая в нем бурю желаний: первая обращалась к сердцу, вторая к чувственности и рассудку.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Бабочка, порхающая с цветка на цветок; лебедь, играющий на водах озера; исполненный сил молодой скакун, весело резвящийся на лугу; кристалл, сверкающий многоцветьем красок, меняющихся каждую секунду; взбаломошный ребенок и капризная волна, исподтишка проникающая в извилистые ходы прибрежной скалы — вот те несовершенные образы, с помощью которых мы пытаемся описать вам госпожу де Равандси. Исчерпав сравнения, найденные в трех царствах природы, мне ничего не остается, как уступить место тому, что не поддается никакому определению — я оставляю обширное поле для воображения, этого бесценного дара небес! С его помощью вы сумеете представить себе избалованную маркизу со вздернутым носиком, ясным озорным взглядом, вспыльчивую, словно порох, легкомысленную, как любая женщина, и наделенную блистательным умом. И если в вашем воображении предстанет женщина, прекрасная, как сама грация, и естественная, как сама природа, — держу пари на мои «Воспоминания браминов горы Коранель», что сей образ будет соответствовать истине!

Рядом с этой женщиной представьте себе Туллиуса Беренгельда, не имеющего ни малейшего представления о светском обращении и манерах — этом единственном достоянии легкомысленного щеголя, Туллиуса, говорящего вслух все, что он думает, неуклюжего в движениях и нерешительного в комплиментах. Всегда восторженный, он, раскрывая неведомую для него прежде книгу любви, забывал все, что знал, и безуспешно пытался постигнуть ее смысл. В отчаянии он пытался советоваться с отцом Люнаде, однако тот был не слишком образован в этой науке. Обратиться же за разъяснениями к самой госпоже де Равандси у него не хватало духа, ибо ему казалось, что она насмехается над ним. Итак, представьте себе влюбленного, готового терпеть любые насмешки, — и вы поймете, что должно было произойти в замке Беренгельдов.

Спустя месяц после прибытия в замок своенравной маркизы, юного Туллиуса нельзя было узнать, и его мать втайне радовалась переменам, произошедшим в манерах сына по причине постоянных колкостей в его адрес со стороны госпожи де Равандси.

Однажды вечером Туллиус сидел под тополем рядом с маркизой. Светская красавица не смогла остаться равнодушной к величественной картине, раскинувшейся перед ней в этот чудесный майский вечер, когда природа, исполненная надежд на будущее, разворачивает первые листочки на деревьях и пробуждает первые цветы.

— Никогда бы не подумала, что подлинные пейзажи могут быть прекрасней тех, что нарисованы на декорациях в Опере, — сказала госпожа Равандси.

— Значит, Опера действительно прекрасна, — воскликнул Туллиус, — если люди в ней сумели создать зрелище, сходное с величественным спектаклем природы! Вы только посмотрите, сударыня, на те далекие горы, чьи пирамидальные вершины гордо вырисовываются на лазурном небосклоне! В эти бескрайние воздушные долины стекают пурпурные ручейки света, проистекающие от угасающего светила, окрасившего заснеженные хребты такими яркими красками, что их не сумеет передать ни одна кисть! Вглядитесь в ту ложбину: в ней каждая травинка отягощена изумрудом или алмазом, и все это благодаря причудливому воздействию солнечных лучей, пробивающихся сквозь горные преграды! Это и есть истинный спектакль, ибо его зрители, коими являемся мы, восхищаются им и понимают его. Наедине с природой, открывающей тебе одну за другой свои волшебные картины, рядом с ее шедеврами душа наша не может не проникнуться возвышенными чувствами!..

Восторженность, изначально присущая натуре Туллиуса, вновь вырвалась наружу. На этот раз объектом его красноречия стали глаза маркизы, с изумлением взиравшей на молодого человека. Красавица чувствовала, как у нее исчезает привычная легкость в обращении, а душа начинает вторить пламенным словам Беренгельда; она сидела, вглядываясь в уродливые черты его лица, преобразившегося под влиянием вдохновения в лицо гения!

— Я люблю вас! — наконец с чувством произнес Туллиус; его звучный голосом мгновенно стал тихим, застенчивым и молящим.

От такого признания маркиза встрепенулась и со смехом воскликнула:

— Вот уже месяц, как я это знаю!.. Но, — прибавила она таким тоном, от которого Беренгельд преисполнился радостью и счастьем, — только сейчас, в эту минуту сердце мое ответило на ваше чувство.

Беренгельд, не зная, что для подобных случаев есть вполне определенные слова типа «Очаровательная женщина!.. Обожаемая женщина!» и т. п., довольствовался тем, что сжал маркизу в объятиях, и, сев рядом с ней, стал глядеть на нее с таким выражением, описать которое я предоставляю гениям, изобразившим Коринну[17] и Эндимиона.

Движения молодого человека были продиктованы единственно природою, и госпожа Равандси, сразу догадавшись о его невежестве, рассмеялась, отчего Туллиус застеснялся и затрепетал; думая, что маркиза смеется над ним, он выразил свое горе столь бурно, что она не могла остаться безучастной.

— Бедное дитя!.. — воскликнула госпожа де Равандси. — Встаньте и идемте, — добавила она с состраданием и нежной иронией, которой столь хорошо владеют женщины.

Мгновенно взяв молодого человека под руку, она оперлась на него, отчего изумление и неуверенность Туллиуса достигли своей высшей степени. До самого замка он не произнес ни слова.

Госпожа де Равандси погрузила Беренгельда в океан наслаждений, переполняющих душу мужчины, когда тот, произнеся «я люблю», понимает, что та, кому адресованы эти слова, отвечает ему взаимностью. Кокетливая и остроумная маркиза привязалась к чистосердечному юноше более, чем могла вообразить, и увлекла Туллиуса в бескрайние просторы чувственных удовольствий.

Быстро обучив своего юного друга основам азбуки любви, маркиза, не доводя дело до последней ее буквы, тем не менее, судя по признаниям самого генерала, разъяснила ему более двух ее третей, что заставляет нас предположить, что они изучили никак не менее восемнадцати — двадцати букв этого чудесного алфавита.

Нетрудно понять, с каким пылом Беренгельд с его воображением и чувствительным характером ринулся постигать то, что открывало для него это первое любовное приключение. И хотя сердце его при упоминании имени маркизы по-прежнему было глухо (чего он совершенно не замечал), Беренгельд верил, что именно эта страсть и была его первой любовью. Причиной тому была сама маркиза, умевшая искусно возбуждать не только чувственность, но и разум.

Маркиза полностью поработила душу Беренгельда; с той поры, как она поселилась в замке, образ Марианины изгладился из памяти Туллиуса; казалось, он никогда не знал ее. И все же мы осмеливаемся утверждать, что только один этот образ и был навеки запечатлен в сердце и душе молодого Беренгельда. Если бы он случайно оказался в горах и встретил Марианину, хрустальный шар любви маркизы разлетелся бы как мыльный пузырь, наткнувшийся на острый камень. Но Беренгельд, оказавшись во власти могучей силы, не хотел покидать пределов замка, ибо теперь для него существовало только одно место: подле госпожи де Равандси.

Если бы маркиза не была столь нежна, обучая юного Туллиуса, она бы исполнила роль женщины легкого поведения, как именуют эту роль некоторые особы, и это спасло бы юного Беренгельда от пропасти, к которой он неуклонно продвигался.

Но, соприкоснувшись с благородной душой Беренгельда, устремленной ко всему, что есть прекрасного и возвышенного, маркиза не могла не испытать на себе ее влияния, отчего и чувства их также несли печать идеального. Госпожа де Равандси, забыв все обстоятельства своей прошлой жизни, предавалась неизъяснимому удовольствию составлять счастье мужчины, впервые оказавшегося достойным ее; к сожалению, она встретила его слишком поздно. Она была достаточно утонченна и умна, чтобы не заметить, что Беренгельд не любит ее любовью духовной. Чтобы помешать ему понять это, она постоянно поддерживала его в состоянии экзальтации; зная, какую власть над ним имеют ее упоительные ласки, она мгновенно исполняла любое его желание, не утрачивая при этом ни собственной воли, ни достоинства. Подобное подчинение не соответствовало ни ее складу ума, ни независимому характеру, ни свободным манерам, однако только на первый взгляд: опытная любовница всегда умеет остаться госпожой.