Фрэнк Маккорт - Прах Энджелы. Воспоминания
Я не знаю что мне делать. Разве можно священнику на Первой Исповеди сообщить нечто столь ужасное? Все ребята знают в чем будут каяться, чтобы приступить потом к Первому Причастию, пойти на Коллекцию, сходить в «Лирик Синема» на Джеймса Кэгни и наесться пирожных и конфет. Преподаватель помог нам разобраться с грехами, и у всех грехи одинаковые. Я ударил брата. Я соврал. Украл пенни у мамы из кошелька. Не слушался родителей, съел сосиску в пятницу.
Но теперь у меня грех, которого нет больше ни у кого, и священника он так потрясет, что меня вышвырнут из исповедальни и потащат на улицу, а там все узнают что я слушал сказку о жене Кухулина, которая стала чемпионкой Ирландии по писанию. И тогда я не смогу приступить к Первому Причастию, и мамы будут поднимать на руки своих детишек, и, тыча в меня пальцем, говорить: вот он, смотрите – как Мики Моллой, не принял Первое Причастие, ходит тут бродит во грехах, и денег не собрал, и не сходил в кино на Джеймса Кэгни.
Мне уже ни Первого Причастия не нужно, ни Коллекции. Мне нехорошо, и ни чая, ни хлеба не хочется. Странное дело, говорит мама папе, ребенок не ест ничего, и папа говорит: och, он просто переживает, у него завтра Первое Причастие. Мне хочется пойти к нему, сесть на колени и рассказать, что сделал со мной Мики Моллой, но я уже взрослый, и мне нельзя сидеть на коленях у папы - иначе Мэлаки побежит на улицу и всем раструбит, что я папенькин сынок. Мне хотелось бы поделиться своей бедой с Ангелом Седьмой Ступеньки, но он занят – летает по миру, разносит малышей. Но я на всякий случай спрашиваю папу.
Пап, а у Ангела Седьмой Ступеньки есть другие дела, кроме как детей приносить?
Есть.
А этот Ангел, он подсказал бы, как поступить, если ты не знаешь что делать?
Och, подсказал бы, сынок, разумеется. Такая как раз у них служба – даже у ангелов седьмых ступенек.
Папа надолго уходит гулять, мама берет с собой Майкла и идет навестить бабушку, Мэлаки играет на улице, и я остаюсь дома один, так что могу сесть на седьмой ступеньке и побеседовать с ангелом. Я уверен, что он прилетел, потому что седьмая ступенька теплее на ощупь, чем остальные, и в голове у меня свет. Я рассказываю ему о своей беде и слышу голос. Fear not , произносит он.
Он говорит задом наперед, и я говорю ему, что не понимаю его слов.
Do not fear , произносит голос. Расскажи свой грех священнику, и тебя простят.
На следующее утро я встаю рано, пью с папой чай и рассказываю ему про Ангела Седьмой Ступеньки. Он кладет мне руку на лоб, чтоб убедиться, что я здоров. Он спрашивает, точно ли в голове у меня был свет и я слышал голос, и что этот голос сказал.
Я говорю: голос сказал fear not, и это значит «не бойся».
Папа говорит мне, что ангел прав, и бояться не надо, и я объясняю ему, что сделал со мной Мики Моллой - рассказываю про Эмер с Большим Мочевым Пузырем, и даже произношу слово «писать», потому что ангел сказал fear not. Папа ставит на стол банку с чаем и гладит меня по голове. Och, och, och, - повторяет он, и я начинаю беспокоиться - вдруг он тоже с ума сходит, как миссис Моллой, которую то и дело увозят в психушку, - и тут он спрашивает: вот из-за чего ты переживал вчера вечером?
Я говорю: да, из-за этого переживал, и он говорит, что это не грех, и священнику сообщать не надо.
Но Ангел Седьмой Ступеньки сказал, что надо.
Хорошо. Если хочешь, расскажи священнику, но Ангел Седьмой Ступеньки так сказал лишь потому, что ты не поделился сперва со мной. Ведь лучше делиться с отцом, чем с ангелом, который просто свет и голос у тебя в голове. Правда, сынок?
Правда, папа.
За день до Первого Причастия мы идем в церковь св. Иосифа на Первую Исповедь. Преподаватель велит нам строиться парами, и если кто хоть губой пошевелит на улице, говорит он, убьет на месте, и тогда мы отправимся в ад со всеми своими грехами. Но мы все равно хвастаемся, кто больше нагрешил. Вилли Хэрольд шепчет, что видел свою сестру нагишом. Пэдди Хартиган говорит, что украл десять шиллингов из теткиного кошелька и до тошноты объелся мороженым и картошкой. Вопросник Куигли убежал из дому и полночи просидел в овраге в компании четырех коз. Я начинаю рассказывать про Кухулина и Эмер, но преподаватель замечает и дает мне тумака.
Мы становимся на колени у скамеек возле исповедальни, и я думаю: интересно, мой грех с Эмер такой же страшный, как увидеть сестру нагишом? Я уже знаю, что на свете все так: одно лучше, другое хуже. Так, и грехи бывают разные: святотатство, смертный грех, нетяжкий грех. А еще преподаватели и взрослые вообще намекают, что есть непростительный грех, и это великая тайна. Никто не знает, что это за грех, и ты думаешь: как же можно узнать, совершил ты его или нет, если не знаешь, что это такое? Вдруг я скажу священнику про Эмер с Большим Мочевым Пузырем и соревнование по писанию, и он заявит, что это непростительный грех, и вышвырнет меня из исповедальни, и я опозорюсь на весь Лимерик, и буду обречен вечно мучиться в аду, где демонам только и дела, что тыкать в меня вилами, пока совсем не истыкают.
Вилли, заходит в исповедальню, и я пытаюсь подслушать его исповедь, но слышу только шипение священника, и Вилли, когда выходит, плачет.
Настает моя очередь. В исповедальне темно, и над головой у меня висит большое распятие. Я слышу, как с другой стороны кто-то из ребят бубнит свою исповедь. Я думаю: имеет ли смысл звать Ангела Седьмой Ступеньки? Я понимаю, что он вряд ли будет околачиваться в исповедальнях, но чувствую свет в голове и голос говорит мне: fear not.
Загородка перед лицом у меня отодвигается, и священник произносит: да, дитя мое?
Благословите меня, отче, ибо я согрешил. Это моя первая исповедь.
Так, дитя мое. Какие грехи ты совершил?
Я соврал. Ударил брата. Взял пенни из маминого кошелька. Я ругался.
Так, дитя мое. Что-то еще?
Я, я слушал сказку про Кухулина и Эмер.
Это наверняка не грех, дитя мое. В конце концов, как нас уверяют некоторые писатели, Кухулин в самом конце своей жизни стал католиком, как и его король, Конор Макнесса.
Я слушал сказку про Эмер, отче, про то, как она вышла замуж за него.
И как же, дитя мое?
Она победила в состязании по писанию.
Священник учащенно дышит и, прикрыв рот рукой, кашляет, будто поперхнулся, шепча себе под нос: Матерь Божья.
Кто, кто рассказал тебе эту сказку, дитя мое?
Мики Моллой, отче.
И где он ее услышал?
Он в книжке прочел, отче.
А, в книжке. Книги, сын мой, порой опасны для детей. Отврати ум свой от глупых сказок и размышляй о житиях святых. Вспоминай святого Иосифа, святую Терезу Младенца Иисуса, смиренного и кроткого Франциска Ассизского, который любил птиц перелетных и зверей полевых. Хорошо, дитя мое?
Хорошо, отче.
Есть какие другие грехи, дитя мое?
Нет, отче.
Как епитимию прочитай три раза «Радуйся, Мария», три «Отче Наш», и особо помолись за меня.
Хорошо. Отче, а какой был самый плохой грех?
То есть?
Я хуже всех ребят, отче?
Нет, дитя мое, тебе до худших далеко. Теперь сокрушайся о своих грехах и помни, что Господь Наш всегда видит тебя. Да благословит тебя Бог, дитя мое.
День Первого Причастия – самый счастливый день твоей жизни, потому что будет Коллекция и кино с Джеймсом Кэгни в «Лирик Синема». Накануне я так возбужден, что ночью не могу уснуть до рассвета. Я бы все проспал, но тут раздается стук в дверь - за мной пришла бабушка.
Подъем, подъем! Будите этого лодыря. Самый счастливый день его жизни, а он знай себе дрыхнет.
Я бегу на кухню. Снимай-ка рубаху, говорит бабушка. Я снимаю рубашку, и меня окунают в жестяную кадку с ледяной водой. Мама меня трет, трет, бабушка трет, трет, и меня так натирают мочалкой, что я делаюсь красный, как рак.
Меня обтирают и наряжают в костюм для Первого Причастия: пиджак, белую рубашку с оборками, короткие штанишки, белые носки, черные кожаные ботинки. На руке завязывают белый атласный бант, а на лацкане пиджака прикрепляют значок с Пресвятым Сердцем Иисуса, из Которого каплет кровь и вырываются языки пламени, и Которое опоясывает жуткого вида терновый венец.
Иди-ка сюда, я тебя причешу, говорит бабушка. Гляньте, какой вихор, никак не уляжется. Этот волос не от меня тебе достался. Это с Севера Ирландии наследство, от отца тебе досталось. Такой вот волос у пресвитерианцев. Если бы твоя мама нашла себе нормального мужа – кого-нибудь из местных, то у тебя вихор бы не торчал бы как у северных этих пресвитерианцев.
Она дважды плюет мне на голову.
Бабушка, пожалуйста, не плюй мне на голову.
Поговори мне еще. Наплюю чуток, не умрешь. Идем, не то на мессу опоздаем.
Мы бежим к церкви. Мама с Майклом на руках, тяжело дыша, едва поспевает за нами. Мы заходим в церковь как раз в тот момент, когда последний из мальчиков отходит от алтарной решетки, у которой стоит священник с Чашей и гостией в руках и буравит меня взглядом. И вот, на язык мне кладут гостию – Тело и Кровь Иисуса. Наконец-то, наконец-то. У меня на языке.
