Евгения Марлитт - В доме Шиллинга
Карета, привезшая чужеземцевъ, отъѣхала отъ крыльца. Слуги, между которыми не было ни одного изъ тѣхъ, которые служили восемь лѣтъ назадъ, стояли въ галлереѣ и смотрѣли вслѣдъ уходившимъ.
— Горничная и не подумала заплатить за карету, я долженъ былъ отдать свой талеръ, а получу ли я его? — пробормоталъ одинъ изъ слугъ, пожимая плечами. — Ну, да я его запишу барынѣ въ счетъ — вотъ удивится-то. Наканунѣ отъѣзда, прислуживая у стола, я собственными ушами слышалъ, какъ она сказала фрейлейнъ фонъ Ридтъ, что это испано-американскіе нищіе. И она права. Что у нихъ въ чемоданахъ? Тряпье и больше ничего, а въ томъ, — онъ указалъ на обитый желѣзомъ сундукъ, — книги и немного бѣлья, такъ надо полагать. Нашъ баринъ познакомился съ ними въ Парижѣ, говоритъ Биркнеръ; очень можетъ быть, — я не былъ съ нимъ въ послѣднемъ путешествіи. Но барыня совсѣмъ взбѣшена этимъ приглашеніемъ, это и слѣпой видитъ… Шутка ли, шесть человѣкъ, — пересчиталъ онъ по пальцамъ, — ихъ надо поить и кормить, а барыня разсчетлива, она жалѣетъ каждый пфеннигъ, передержанный на кухнѣ, и не спускаетъ съ глазъ ни одной початой бутылки вина. Вотъ — посмотрите, мы не скоро избавимся отъ этого общества вмѣстѣ съ чернымъ чудовищемъ, — еще будетъ исторія между господами.
14
Между тѣмъ баронъ Шиллингъ провелъ пріѣзжихъ черезъ коридоръ. Боковая дверь въ концѣ коридора была раскрыта настежь, такъ что можно было видѣть бывшую семейную комнату съ ея балочнымъ потолкомъ и рѣзными деревянными стѣнами. Обстановка была та же, что и восемь лѣтъ назадъ, только не было роскошной серебряной посуды на буфетѣ, она была замѣнена стариннымъ китайскимъ фарфоромъ… Анхенъ, очевидно, осматривала еще разъ, все ли въ порядкѣ; она стояла у стола съ пыльнымъ полотенцемъ въ рукахъ.
Люсиль быстрымъ взглядомъ окинула комнату и отступила назадъ.
— Прошу васъ, баронъ, — вскричала она въ ужасѣ и негодованіи, — неужели вы хотите помѣстить насъ въ этомъ ужасномъ салонѣ, гдѣ по ночамъ кто-то ходитъ за стѣной? Помните, какъ закричала тогда ваша жена!.. Господи, какое мрачное лицо вы сдѣлали, — можно испугаться. Что же мнѣ дѣлать, если моя глупая дѣтская голова никогда не можетъ забыть такихъ ужасныхъ вещей?… Вотъ и мѣсто, — она указала на стѣну, около которой стояла кушетка съ зелеными шелковыми подушками, — откуда подуло холодомъ въ спину вашей жены.
— Люсиль, довольно ребячиться, подумай объ Іозе! — прервала Мерседесъ ея описанія. Въ ея прекрасномъ звучномъ голосѣ, придававшемъ нѣмецкому языку особую прелесть, въ эту минуту слышалась явная досада. Она энергично схватила молодую женщину за руку и перевела ее черезъ порогъ.
Но это плохо подѣйствовало. Люсиль вошла въ комнату, но, какъ избалованная капризная дѣвочка, вырвала у нея свою руку.
— Я тысячу разъ предпочитаю походить на ребенка, чѣмъ разыгрывать старую мудрую бабушку, — язвительно воскликнула она капризнымъ дѣтскимъ голосомъ. — Почему же это Іозе не долженъ знать, что здѣсь есть привидѣнія? Забавно! Спроси свою Дебору, — она смѣясь указала на негритянку, — она знаетъ баснословное количество исторій о привидѣніяхъ, одну страшнѣе другой; и, бывало, пока ты прочитывала больному Феликсу газеты, я часто сидѣла подлѣ Іозе на верандѣ и слушала Дебору. Мы часто съ нимъ одинъ больше другого приходили въ ужасъ. He правда ли, Іозе?
Негритянка со страхомъ посмотрѣла на свою госпожу и поставила Паулу на стулъ, чтобы снять съ нея шляпу и дорожный плащъ. Люсиль между тѣмъ сняла перчатки, граціозно стащила шляпу съ головы, сдернула съ плечъ кофточку и все это одно за другимъ бросала своей горничной, которая ловила ихъ налету, и потомъ опустилась на ближайшую скамью.
— Что касается меня, я страшно устала и желаю только одного: отдохнуть! — и она, какъ кошечка, граціозно вытянулась на шелковыхъ подушкахъ.
— Вашъ домовой будетъ по крайней мѣрѣ имѣть настолько такта, чтобы не безпокоить насъ среди бѣлаго дня, дорогой баронъ? — подсмѣивалась она сама надъ своимъ страхомъ и лукаво посмотрѣла на него. — Пуфъ! это былъ самоубійца! Ахъ, да, какъ же это случилось. Этотъ человѣкъ обокралъ или обманулъ милаго стараго барона…
— Онъ не кралъ и не обманывалъ, этотъ славный Адамъ, — рѣзко и сурово прервалъ ея болтовню баронъ Шиллингъ и озабоченно посмотрѣлъ на молодую дѣвушку у буфета, въ рукахъ которой при этихъ словахъ зазвенѣла посуда. Она поблѣднѣла, и глаза ея гнѣвно устремились на молодую женщину, лежавшую на кушеткѣ.
Баронъ Шиллингъ сдѣлалъ ей знакъ провести нагруженную горничную въ сосѣднюю комнату, и когда она, съ опущенными рѣсницами проходила мимо него, онъ, какъ бы утѣшая, погладилъ ее по головѣ.
— He правда ли, Анхенъ, мы это лучше знаемъ? — сказалъ онъ мягкимъ полнымъ участья голосомъ.
Люсиль вскочила.
— Какъ — Анхенъ, говорите вы? Эта высокая красивая дѣвушка то самое маленькое босоногое существо, которое тогда…
Баронъ быстро приблизился къ ней.
— Сударыня, я васъ убѣдительно прошу воздержаться отъ подобныхъ воспоминаній, — прервалъ онъ ее, не скрывая даже нетерпѣнія и негодованія, вызваннаго ея словами. — Вы знаете, съ какой цѣлью вы сюда прибыли, вы знаете также, что прислуга не должна даже подозрѣвать, кто вы…
— Ахъ да, я ужъ знаю урокъ, — прервала она его съ утомленнымъ видомъ. — Я познакомилась съ вами и съ вашей женой въ Парижѣ и пріѣхала сюда отдохнуть и укрѣпить нервы въ здоровомъ нѣмецкомъ воздухѣ и такъ далѣе, — чрезвычайно скучную роль дали вы мнѣ.
Сначала она посмотрѣла на него широко раскрытыми глазами, — ее раздосадовало также энергическое замѣчаніе со стороны мужчины ей, «всѣми обожаемой сильфидѣ», но потомъ она откинулась на спинку дивана и сложила руки надъ головой.
— Знаете, что я вамъ скажу, баронъ Шиллингъ!.. Еслибы въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ меня не грызла тоска по Европѣ и по тому положенію, которое я, глупая, тогда такъ необдуманно покинула, я бы ни за что на свѣтѣ не пріѣхала сюда, будьте увѣрены въ этомъ… Идея эта сама по себѣ мнѣ была всегда непонятна — она пришла бѣдному Феликсу въ голову во время горячки. Скажите, что мы выиграемъ черезъ это? Мы богаты…
Баронъ Шиллингъ съ изумленіемъ посмотрѣлъ на нее; его глаза встрѣтились съ глазами Мерседесъ, подошедшей къ окну, какъ бы для того, чтобы посмотрѣть въ садъ, но смотрѣвшей черезъ плечо въ комнату. Она выразительно посмотрѣла на него своими большими блестящими глазами и на мгновеніе приложила палецъ къ губамъ.
— Неизмѣримо богаты, говорю я вамъ, — продолжала Люсиль, не замѣтившая, что они обмѣнялись взглядами. — Феликсъ всегда былъ въ состояніи исполнять всѣ мои желанія, и, еслибы моей безумной дѣтской головѣ вздумалось сдѣлать нашимъ лошадямъ золотыя подковы и отдѣлать збрую брилліантами, онъ бы и это могъ… Теперь меня, конечно, держатъ экономнѣе. Глупое опекунство, въ которомъ я ничего не понимаю, можетъ меня провести и вывести, какъ заблагоразсудится ей и другимъ надзирателямъ, — она замолчала и непріязненно посмотрѣла на оконную раму, — все это можно будетъ, наконецъ стряхнуть съ себя — я этого не боюсь, — прибавила она откидывая назадъ локоны и постукивая своей маленькой ножкой по кушеткѣ. - Enfin[19], мы вовсе не нуждаемся въ грошахъ, пріобрѣтенныхъ продажей молока и масла, о которой мнѣ не разъ разсказывалъ Феликсъ.
Между тѣмъ Мерседесъ сняла шляпку и дорожный плащъ. Старый живописецъ, котораго такъ высоко цѣнилъ богатый плантаторъ Южной Каролины, дѣйствительно былъ великій художникъ. Лицо тринадцатилѣтней дѣвочки, нарисованное на слоновой кости и лицо молодой женщины, стоявшей между зелеными шелковыми драпировками, имѣли однѣ и тѣ же дивныя нѣжныя черты, одинъ и тотъ же странный колоритъ, напоминавшій свѣтлые оттѣнки янтаря. Только та, чьи глаза тогда сверкали изъ сказочной дали, появилась теперь во плоти подъ сѣвернымъ небомъ. Стройная, гибкая, съ гордой осанкой, съ роскошными черными волосами съ синеватымъ отливомъ стояла она въ той самой комнатѣ, гдѣ тогда рѣзвая дѣвушка высказала свое предположеніе о томъ, что она «горбунья».
Медленно сняла она перчатки, заботливо поправила траурное кольцо, сдвинувшееся съ своего мѣста, и сказала своей невѣсткѣ очень холодно и сдержанно: «здѣсь дѣло идетъ главнымъ образомъ о расположеніи бабушки.»
Люсиль быстро вскочила съ мѣста и обѣими руками зажала уши.
— Хотѣла бы я никогда болѣе не слыхать этой фразы! — вскричала она гнѣвно и нетерпѣливо.
— Ахъ, chèr baron[20], что сдѣлали въ Америкѣ изъ маленькой рѣзвой Люсиль! Избави Богъ! Цѣлые мѣсяцы передъ смертью Феликса, это противное примиреніе съ бабушкой было постоянной темой разговора въ комнатѣ больного, а я, бѣдное созданье, должна была со всѣмъ соглашаться и утвердительно кивать головой, если не желала слушать страшныхъ грубостей отъ доктора и наставленій отъ донны Мерседесъ… Но я снова здѣсь, опять такая, какъ была прежде, и не намѣрена больше играть комедію, а затѣмъ «пунктумъ» [21], какъ говорилъ старый баронъ, который тоже умеръ. Очень желала бы я знать, что бы онъ сказалъ, узнавъ, что моихъ дѣтей привезли сюда чтобы заискивать «расположеніе» грубой женщины, которую онъ не могъ выносить и такъ же сильно ненавидѣлъ, какъ и я. Пусть она только придетъ! Пусть осмѣлится дотронуться своими грубыми руками до моей нѣжненькой Паулы!
