Джон Фаулз - Мантисса
— Старшая… Я полагала, сегодня дежурит сестра Кори.
— Я тоже так полагала, доктор. Но, как обычно, ее невозможно отыскать.
Глаза ее снова обращаются на пациента.
— С этим тоже все как обычно, не правда ли?
— Боюсь, что так.
— У меня и так не хватает персонала. А пациенты вроде него доставляют нам больше хлопот, чем все остальные, вместе взятые.
— Хорошо бы вы прислали медбрата с носилками. Надо бы уложить его обратно в постель.
Старшая сестра мрачно кивает, но остается стоять, глядя на лежащего без сознания пациента с таким отвращением, будто перед ней — немытое подкладное судно.
— Вы знаете мое мнение, доктор. Таким необходимо гормональное лечение. Если не хирургическое вмешательство. В прежние времена мы с этим справлялись именно так.
— Я знакома с вашими взглядами, сестра, благодарю вас. Вы были настолько любезны, что изложили их нам довольно пространно на прошлом собрании сотрудников отделения.
Старшая сестра ощетинивается:
— Я должна заботиться о безопасности наших сестер.
Доктор Дельфи скрещивает руки на груди:
— Я тоже.
— Иногда мне приходит в голову мысль: а что бы подумал доктор Боудлер[86], если бы он еще был жив? Про то, что делается в нашей больнице во имя медицины.
— Если вы говорите о всех наших новых подходах…
— Ничего себе — подходы! Я-то знаю, как их следует называть! Не больница стала, а Бедлам[87] настоящий!
— Будьте так добры, пришлите медбрата с носилками!
Старшая и ухом не ведет.
— Конечно, вы думаете, что я всего-навсего старая дура, доктор, но позвольте мне вам сообщить кое-что еще. Я давно собираюсь поговорить с вами об этом. Эти стены. Их же не ототрешь! Грязь — отвратительная, липкая грязь скопилась в каждой складочке обивки! Они просто кишат септицемией![88] Это чудо, что нас еще не одолевают эпидемия за эпидемией!
— Посмотрю, не удастся ли мне организовать парочку — для вас лично, сестра!
Это уж слишком. Старшая гневно подается вперед:
— И придержите ваш сарказм для кого-нибудь другого, девушка! Через мои руки прошло больше так называемых молодых специалистов, больно много о себе понимавших, чем через ваши — тарелок с горячим супом! Ваше поколение считает, что вам все известно. Могу вам напомнить, что я имела дело с подобными случаями, когда вы еще пеленки пачкали.
— Сестра!..
Но дракона в юбке остановить невозможно.
— Половина пациентов в этом отделении — просто симулянты. Меньше всего им нужно, чтобы их по головке гладили недопеченные доктора, только-только со школьной скамьи…
— Сестра, я прекрасно понимаю, что у вас сейчас очень трудный период…
— Это никакого отношения к делу не имеет!
— Если вы сейчас же не прекратите, мне придется поговорить о вас с заведующей.
Это не помогает; сестра гордо выпрямляется:
— Миссис Тэтчер[89], чтоб вы знали, вполне разделяет мои взгляды. Как на дисциплину, так и на антисептику.
— Вы что, пытаетесь показать мне пример дисциплинированности?
— He вам говорить мне о дисциплинированности! Наше отделение катится в тартарары с тех самых пор, как вас к нам назначили!
— Полагаю, вы хотите сказать, что оно теперь только наполовину походит на тот концентрационный лагерь, каким было до моего появления?
Сразу же становится ясно, что эта с такой готовностью предпринятая атака ведет в ловушку. Старшая сестра направляет взор в пространство над головой доктора Дельфи и говорит с полной достоинства сдержанностью человека, готового всадить нож в спину ненавистного коллеги:
— Лучше концентрационный лагерь, чем эстрадный стриптиз.
— Что вы хотите этим сказать?
Сестра по-прежнему вонзает в дальнюю стену буравчики глаз.
— Не думайте, что мне не известно, что происходило в демонстрационном зале третьего дня.
— И что же там происходило?
— А то вы не знаете! Вся больница об этом гудит.
— Я не знаю.
— Мистер Лоуренс демонстрировал новый метод надреза при мастэктомии[90].
— Ну и что в этом такого?
— Говорят, он демонстрировал его при помощи хирургического мелка на вашей груди. Голой!
— Но он вряд ли сумел бы продемонстрировать свой метод на одетой груди! — Сестра издает носом звук, полный глубочайшего скепсиса. — Я просто случайно проходила мимо, когда он искал добровольца.
— На глазах у двадцати четырех студентов. И все — мужчины! Если меня правильно проинформировали.
— И что же?
Глаза сестры, вдруг вспыхнув — если только нечто тускло-серое может вспыхнуть, — встречаются с глазами врача.
— Говорят, что большинство наблюдавших, кажется, меньше всего изучали линию надреза.
Доктор Дельфи улыбается — очень тонкой улыбкой:
— Сестра, мне нужно пойти в аптеку, получить две тридцатимиллиграммовые таблетки дембутопразила. А вы, пока вы тут, может быть, все же сделаете и то, зачем я вас первоначально вызывала?
В бледно-зеленых глазах за стеклами очков зажигается злобный огонек.
— Увидим… доктор. Мы еще увидим. — И, сделав этот прощальный выстрел, обозленная сестра — «доктор» в ее устах прозвучало скорее как плевок, чем обращение, — уходит.
Доктор Дельфи несколько мгновений глядит ей вслед, затем быстрым движением упирает руки в бока и поворачивается к пациенту. Смотрит на лежащего без сознания мужчину. И следующее ее движение оказывается абсолютно не медицинским. Она отводит правую ступню далеко назад и резко пинает в бок простертое на полу тело, с такой силой и точностью, что вполне можно предположить — она столь же хороший футболист, как и боксер. Эффект этого «пинка жизни» сказывается незамедлительно. Майлз Грин сразу же садится, держась рукой за пострадавший бок; по виду его никак не скажешь, что он только что выплыл из обморока.
— Это было больно.
— Именно этого я и хотела. Что за гадкую подлянку ты мне подкинул!
— А я думал, она получилась забавной.
Доктор сердито грозит ему пальцем:
— Я вызывала сестру Кори.
На его лице появляется выражение абсолютной невинности, глаза полны удивления.
— Но я думал, старшая сестра — это твоя идея.
Доктор Дельфи мерит его пристальным взглядом; потом снова отводит ногу назад, и он получает новый, еще более сильный пинок. Однако на этот раз Майлзу удается парировать самый страшный удар:
— Ну, это был просто экспромт.
— Ничего подобного! Она была отделана до малейшей реплики! Ты все время держал ее наготове, точно камень за пазухой. В своей обычной… ты просто пытался уложить меня на обе лопатки.
— Но ты прекрасно справилась с этим.
Он улыбается, она — нет.
— Да к тому же — старшая сестра! Не думай, пожалуйста, что я не поняла, на что ты намекаешь!
— На что намекаю?
— Да на мою противную настоящую сестру!
— Всего лишь случайное совпадение.
— Да перестань же ты обращаться со мной, как с кретинкой какой-нибудь! Ее очки меня нисколько не обманули. Я эти бледно-зеленые рыбьи гляделки за милю узнаю! Не говоря уж об этой ее манере вести себя: я, мол, святее, чем ты, во сто раз, святее не бывает! Вечно вынюхивает, где тут грязь. Грязь — с ее точки зрения. Говорит, это ее святая обязанность. Моральный долг перед историей. Свинья похотливая!
— Да нет, честно! Я кое-что другое имел в виду.
— А что касается этой инфантильной и совершенно необязательной непристойности, этой сцены с раздеванием перед… и дело не просто в том, что ты настолько лишен вкуса, лишен малейшего понимания того, как тебе повезло, что ты можешь хоть как-то видеть меня, не говоря уже о том, чтобы меня касаться, и… безнадежно! Я умываю руки. — Она продолжает, не останавливаясь. — Стоит мне только подумать о бесконечных часах, которые я… и над тем, что… наверное, я просто сошла с ума. — Он открывает рот, пытаясь что-то сказать, но она торопливо продолжает: — Двадцать минут назад все могло прийти к абсолютно счастливому концу. — Он осторожно подносит ладонь к подбородку. — До этого. Когда я просила тебя позволить мне посидеть у тебя на коленях.
— Тебе просто надо было доказать, кто здесь главный.
— Если бы тебе медведь на ухо не наступил и ты был бы способен различать тончайшие языковые нюансы, ты заметил бы, что я употребила выражение «приласкать и поцеловать», несомненно сентиментальное и весьма избитое, но тем не менее вполне в данном контексте знаковое, во всяком случае в кругах лингвистически умудренных, к каковым мы, по всей видимости, и принадлежим.
— Я заметил.
— Когда женщины говорят это, они хотят выразить свою нежную привязанность. — Она мрачно смотрит на него. — Полагаю, ты не распознал бы оливковую ветвь, даже если бы сидел в саду среди олив.