Андре Моруа - Семейный круг
Дениза взглядом подбодрила его, потом откинулась на спинку кресла и потонула в лазурных небесах.
Взгляни, о небо, — вот я, переменный![36]
Возле кого ей хотелось бы смотреть на небо? Ей вновь представились полированные колышки и новенькие мешки траншей, по которым вел ее Рэдди. Рэдди? Жак? Менико? Или некий незнакомец, еще совершеннее их? Из этих раздумий ее вывел голос Эдмона. Он говорил о чековой книжке, которую оставляет в ее распоряжении, и о докторе для детей. Она приподнялась и увидела, что море все пронизано блестящими стрелами, которые вонзаются в волны, как стальная игла в черный корсаж Эжени.
Как тонких молний труд неуловимый…
— До чего все здесь напоминает «Морское кладбище», Эдмон… Что вы сказали, дорогой?
— Я говорил: что же вы будете делать в этом домике совсем одна?
— Не беспокойтесь. Я взяла с собой книги, ноты… И дети тут.
— Я ведь знаком с владельцами соседней дачи… Вилье — наш клиент, а отец — акционер нескольких его предприятий в Марокко. Не сомневаюсь, что они пожелают с вами познакомиться…
— А мне этого совсем не хочется. Я предпочитаю побыть одной. Кроме того, я слышала отзывы тети Фанни о Соланж Вилье, и все это мне не по душе.
— Да, конечно, — согласился Эдмон. — Однако, если они вас пригласят, побывайте у них хоть раз. Тетя Фанни — пуританка, и весьма возможно, что она сильно преувеличивает.
Он мгновенье помолчал в нерешительности.
— Только будьте осторожны, — добавил он. — Если у Вилье будут мужчины, не принимайте их у себя. Даже самую безупречную женщину легко скомпрометировать, если…
Она прервала его с чуть заметным раздражением:
— Что за мысли, недостойные вас, Эдмон! Право же, вы меня достаточно узнали за эти четыре года… Единственный человек, которого мне приятно видеть, — это вы… Если вам удастся приехать сюда из Орана или Туниса на несколько дней, я буду счастлива.
Он сказал, что постарается приехать, если на это согласится отец. Такой ответ слегка задел Денизу. Ей не нравилось, что Эдмон несамостоятелен, словно ребенок. Она снова задумалась. Где-то далеко, со стороны Канн, ревел гидросамолет. Она уже почувствовала себя одинокой. Ей представился тот особый миг отчуждения, когда пароход еще стоит на месте, но швартовы уже отданы и связь с пристанью уже оборвалась. Она почувствовала в одно и то же время и отчаяние и радость великих разлук. Она взглянула на бездонное небо и услышала где-то в глубине души чудесную, но неизменно прерывающуюся мелодию из «Неоконченной симфонии». Два звука-предвестника, потом неизреченное счастье, спиралями поднимающееся ввысь. К какой цели?
Вечером на перроне вокзала Эдмон обнял ее; он был взволнован, словно уезжал на войну.
— Не забывайте меня, дорогая, кроме вас, у меня нет никого…
— Перестаньте, Эдмон! Вы с ума сошли! У меня ведь тоже никого нет, кроме вас.
Они уже обо всем переговорили и теперь стояли молча, время от времени бросая друг на друга тревожный и грустный взгляд. «Это и есть счастье?» — снова подумала Дениза. Еле уловимый внутренний голос отвечал ей: «Нет».
Когда она теплой ночью возвращалась на виллу, сосны и кипарисы раскачивались под порывами ветра, и в красоте их Денизе почудилось что-то трагическое и погребальное.
XII
Лежа в шезлонге, Дениза читала роман Бертрана Шмита. За персонажами, за фразами она старалась увидеть человека, который когда-то был ее другом. Это давалось нелегко. Дениза узнавала отдельные элементы, имена, относившиеся к Руану, фразы Руайе, но все это оказывалось погруженным в какую-то более эффектную ткань, созданную новыми отношениями. После войны Бертран стал писателем и поселился в Париже. Она несколько раз собиралась пригласить его к себе. Потом думала, что Эдмон будет недоволен и что Бертран забыл о ней. Так она с ним и не встретилась.
От чтения ее отвлек шум мотора. Верхушки сосен гнулись от мистраля, на гребнях невысоких синих волн белела пена. Машина остановилась, заскрипев песком. Дениза с удивлением прислушалась. Кто бы это мог быть? Послышались голоса, потом появился Феликс и вполголоса доложил:
— Приехала госпожа Вилье, мадам… Она говорит, что мадам ее знает.
«Вот досада!» — подумала Дениза. Она вздохнула и отложила книгу.
— Скажите, что я сейчас выйду.
Войдя в гостиную, она приятно удивилась. Она ожидала увидеть накрашенную женщину, чересчур нарядную для деревни; перед ней оказалась дама еще красивая, чуть увядшая, но с виду здоровая и крепкая, в коричневом свитере и юбке из букле каштанового цвета.
— Я к вам с визитом, — сказала она, — я ваша соседка. Господин Ольман написал мужу, что вы здесь одна, с тремя больными детьми. Я приехала, чтобы узнать, не могу ли быть вам чем-нибудь полезной.
Дениза поблагодарила: детям немного лучше.
— Теперь, пожалуй, я сама не совсем здорова. Здешний климат вызывает у меня какое-то лихорадочное состояние. Пустяки, конечно, однако…
— Вы живете слишком уединенно, — сказала Соланж. — Приезжайте ко мне как-нибудь к завтраку или к обеду… Сейчас у меня очень весело, у меня гостят друзья: Робер Этьен — тот, что пишет о Марокко, и Дик Манага… Вы знакомы с ним? Очень остроумный молодой человек.
— Нет… Позвольте мне быть откровенной, — ответила Дениза. — Я приехала на юг главным образом, чтобы отдохнуть, и боюсь, что…
Соланж склонилась к ней.
— Можно и мне быть откровенной? Я боюсь, что вам дурно обо мне отзывались… Но раз уж мы по воле случая встретились, я хотела бы сразу же внести полную ясность…
Разговор стал очень интимным. Соланж объяснила, что они с мужем предоставили друг другу полную свободу и теперь они просто друзья. Она спросила, не шокирует ли Денизу такой уговор.
— Нет, вовсе нет. Каждый волен поступать по-своему, если это никому не причиняет вреда. Но все-таки я не понимаю… Почему же тогда не развестись?
— А зачем разводиться? Я отношусь к мужу превосходно, и у нас сын.
— Вы думаете, что не разводиться — значит оберегать счастье детей? — спросила Дениза. — Не знаю, как протекало ваше детство, но что касается меня, то разлад между родителями наложил неизгладимый отпечаток на всю мою жизнь.
Дениза запнулась. Она коснулась темы, говорить на которую ей всегда было очень тяжело. «Как странно, — укорял ее Эдмон, — вы добрая, но как только речь зайдет о вашей матери, вы становитесь несправедливой». Наметившаяся откровенность ободрила Соланж Вилье; она почувствовала себя непринужденнее и, попросив папироску, откинулась на диван.
«В сущности, она довольно забавная… у нее повадки большого пса», — подумала Дениза.
— На мне тоже детство оставило определенный след, — сказала Соланж. — Я была младшей, и мама очень баловала меня. Она так неловко выражала свое предпочтение, что братья и сестры меня возненавидели. Они не принимали меня в свои игры, а я с досады выдавала их шалости. Я стала «злючкой Соланж», «чумой». Меня сторонились… Уверяю вас, у меня до сих пор сохранилась боязнь, что я могу чем-то не понравиться… Да вот, например, как только я увидела вас, я подумала, что буду вам в тягость… И я из смирения, чтобы придать себе храбрости, взяла решительный тон.
— Как вы ясно отдаете себе отчет в своих переживаниях, — сказала Дениза. — Я тоже не раз испытала… правда, в совсем иной форме, чувства вроде тех, о которых вы говорите… но никогда не могла признаться в них себе самой…
— Очень долго и я не могла… Потом в Марокко я встретилась и подружилась с человеком, который помог мне заглянуть в самое себя. Впрочем, вы его увидите. Это Робер Этьен, сейчас он как раз здесь.
— Это он написал «Молитву в саду Удайа»?
— Он. Он гражданский контролер и управляет почти совсем дикой территорией неподалеку от нас… Это превосходная должность… прямо-таки королевская. Вы, вероятно, знаете, что мы половину года проводим в Марокко. Вы не представляете себе, как благотворно сказывается эта простая жизнь среди деятельных людей. Я пыталась стать вдохновительницей для лучших из них.
— Именно такою я хотела бы быть для моего мужа.
— Странно, — заметила Соланж. (Она как-то особенно произносила это слово, растягивая раскатистое «р».) — Странно, мы с вами совсем разные, и все-таки в нас есть что-то общее… Обещайте, что приедете ко мне. Вот увидите — для женщин я отличный друг. Тут нет никакой моей заслуги, просто я боюсь их… Итак, придете? Мне говорили, что вы музыкантша… У меня хороший рояль.
— Я уже полгода не притрагивалась к клавишам, — сказала Дениза. — В прошлом году я иногда еще кое-что разбирала, но после замужества я перестала серьезно заниматься. Повторять один пассаж раз по двадцать мне надоедает.
