Эмиль Золя - Собрание сочинений в двадцати шести томах. т.18. Рим
Пьер хотел прежде всего поделиться своими сомнениями с контессиной. Впрочем, виконт Филибер до Лашу рассказывал ему, что она сохранила к герою борьбы за итальянскую независимость нежное чувство дочерней привязанности и восхищения. И действительно, едва лишь Пьер после завтрака обмолвился о своих колебаниях, Бенедетта воскликнула:
— Что вы, господин аббат, ступайте, ступайте скорее! Вы ведь знаете, старик Орландо — наша национальная гордость. И не удивляйтесь, что я говорю «старик» — вся Италия любовно называет его так из чувства благодарности и почтения. Я выросла в среде, где его ненавидели, смотрели на него как на исчадие ада. Лишь позднее я узнала и полюбила его, — ведь синьор Орландо самый кроткий, самый справедливый человек на свете!
Бенедетта улыбалась, но глаза ее были влажны от невыплаканных слез, подступивших, верно, при воспоминании о годе, который она прожила в доме Орландо, подвергаясь постоянной угрозе насилия, в доме, где мирные часы ей случалось проводить только возле старика. И она добавила слегка дрогнувшим голосом:
— Раз вы там будете, передайте, что я все так же его люблю и никогда, что бы ни случилось, не позабуду его доброту.
Пьер взял фиакр и отправился на улицу Двадцатого Сентября; в его памяти оживала героическая история старого Орландо. От нее веяло подлинной эпопеей — верой, отвагой и бескорыстием иного века.
Граф Орландо Прада родился в семье миланского аристократа; еще в отрочестве он воспылал такой ненавистью к чужеземному владычеству, что, едва достигнув пятнадцати лет, вступил в тайное общество — одно из ответвлений старого карбонаризма. Ненависть к австрийскому господству уходила корнями в далекое прошлое, к тем временам, когда, восставая против рабства, заговорщики собирались в какой-нибудь заброшенной лесной хижине; эту ненависть питала к тому же вековая мечта об освобожденной Италии, которая сама распорядится собственной судьбой и наконец станет вновь великой суверенной державой, достойной Дочерью древних завоевателей и властелинов мира. О, эта некогда прославленная земля, эта расчлененная, раздробленная на куски Италия, добыча своры мелких тиранов, подвергающаяся непрерывным нашествиям и захватам со стороны соседей! Какая жгучая, какая пленительная мечта — избавить ее от давнишнего бесчестия! Разбить иноземцев, изгнать деспотов, пробудить народ, погрязший в унизительной нищете и рабстве, провозгласить Италию свободной, единой — это страстное стремление, как неугасимое пламя, горело в сердцах молодежи, оно зажгло восторгом и сердце молодого Орландо. Юность его прошла под знаком священного негодования, в горделивом нетерпении отдать свою кровь на благо родины, умереть за Италию, если не удастся ее освободить.
Орландо жил уединенно в Милане, в старом фамильном доме, содрогаясь под тяжестью чужеземного ярма, тратя время в бесплодных заговорах; ему исполнилось двадцать пять лет, и он только что женился, когда пришло известие о бегстве Пия IX и революции в Риме. Орландо сразу же бросил все — дом, жену — и поспешил в Рим, словно на зов самой судьбы. Так начались его походы в борьбе за независимость; не раз приходилось ему участвовать в военных кампаниях, и никогда он не знал усталости. Он познакомился с Мадзини и был на короткое время захвачен личностью этого республиканца, сочетавшего борьбу за единство Италии с мистической верой. Мечтая и сам о всемирной республике, Орландо принял девиз Мадзини: «Dio е popolo»;[2] он участвовал в шествии, которое с большой торжественностью проследовало через охваченный восстанием Рим. То было время великих упований; католицизм нуждался в обновлении, все ждали пришествия нового Христа, человека, которому суждено вторично спасти мир. Но вскоре полководец, подобный легендарному герою древности, великий Гарибальди, чья эпическая слава была еще впереди, целиком покорил Орландо, и тот сделался преданным бойцом за свободу и единство Италии. Орландо боготворил этого человека, доблестно сражался рядом с ним, участвовал в победном сражении над неаполитанцами под Риети, последовал за неукротимым патриотом во время отступления, когда Гарибальди вынужден был покинуть Рим на произвол французской армии генерала Удино, вновь посадившего на папский престол Пия IX, а сам поспешил на помощь Венеции. Какая необычайная, вдохновленная безумной отвагой битва! Венеция, которую Манин, другой великий патриот и мученик, вновь сделал республиканской, уже в течение многих месяцев сопротивляется австрийцам! И Гарибальди с горсточкой людей, снарядив тринадцать рыбачьих лодок, идет ей на выручку; восемь лодок остаются в руках врагов, Гарибальди вынужден вернуться к римским берегам, и тут трагически погибает его жена Анита; закрыв ей глаза, он возвращается в Америку, где жил до того, выжидая, когда пробьет час восстания. О, Италия тех дней, Италия, где клокочет пламя патриотизма, где в каждом городе находятся преданные республике и отважные люди, где повсюду, подобно грохоту извержения, слышится грохот восстаний, Италия, невзирая на поражения, неодолимо идущая к победе!
Орландо уезжает в Милан к молодой жене и два года скрывается там, снедаемый нетерпеливым ожиданием славного завтра, которое так долго не наступает. Он горит лихорадочной надеждой и в то же время испытывает отрадное чувство умиления: у него рождается сын Луиджи; однако появление ребенка стоило жизни матери, Орландо в глубоком горе. Жить в Милане, где полиция подстерегает, преследует его, он дольше не может; нестерпимо страдая от чужеземной оккупации, Орландо в конце концов решает превратить в наличные деньги то немногое, что осталось от его состояния, и уехать в Турин к тетке жены, которая берет на себя заботу о ребенке. Граф Кавур, незаурядный политик, тогда уже способствовал завоеванию независимости страны, подготавливая Пьемонт к решающей роли, которую тому предстояло сыграть. В ту пору король Виктор-Эммануил с льстивым добродушием принимал у себя изгнанников, стекавшихся к нему со всех концов Италии, даже республиканцев, замешанных в народных восстаниях. Крутые, но лукавые члены Савойской династии издавна лелеяли мечту о единстве Италии под главенством и к выгоде Пьемонтской монархии. Для Орландо не было тайной, какому хозяину он собирается служить; но патриот одержал в нем верх над республиканцем, он уже изверился в возможности объединить Италию под знаменем республики, препоручив ее покровительству либерального папы, как рассчитывал одно время Мадзини. Разве это не химера, и разве не грозит она свободе многих поколений, если и впредь упорно за нее цепляться? Орландо не желал примириться с мыслью, что будет похоронен на чужбине, а не в земле отвоеванного им Рима. Он готов был поступиться свободой во имя объединения, во имя независимости родины, которая обретет наконец место под солнцем. С каким лихорадочным ликованием вступил он в ряды бойцов 1859 года, и как билось сердце в его груди после Мадженты, когда вместе с французской армией он вступил в Милан, тот самый Милан, который восемью годами ранее с отчаянием в душе покинул, как изгнанник! После Сольферино договор, подписанный в Виллафранка, вызвал горькое разочарование: территория бывшей Венецианской республики отходила от Италии, Венеция оставалась в плену. Но зато Ломбардия была отвоевана, а Тоскана, Парма и Модена высказались за присоединение к Сардинскому королевству, Итак, ядро созвездия уже образовалось, отчизна готова была воссоединиться вокруг победоносного Пьемонта.
Год спустя Орландо снова принял участие в славной эпопее. После вторичного пребывания в Америке вернулся Гарибальди, овеянный легендарной славой рыцарских подвигов в пампасах Уругвая, беспримерного перехода от Кэнтона до Лимы. Опередив французскую армию, он в 1850 году разгромил одного из австрийских маршалов, занял города Комо, Бергамо, Брешию. Внезапно разнеслась весть, что Гарибальди всего лишь с тысячей солдат высадился в Марсале; то была горсточка прославленных храбрецов — «Марсальская тысяча». И в первых рядах сражался Орландо. Палермо сопротивлялся три дня, но был взят. Став любимым помощником Гарибальди, Орландо помог ему создать правительство, затем вместе с ним переправился через пролив и сопровождал его, когда войска Гарибальди победоносно вступили в Неаполь, заставив короля бежать. То было безумие доблести и отваги, неукротимость вулкана, сверхчеловеческая храбрость; о неуязвимости Гарибальди ходили легенды, говорили, будто красная рубашка защищает его лучше самой надежной брони и он, как архангел, потрясая пылающим мечом, разбивает наголову армии противника. Разгромив под Кастельфидардо генерала Ламорисьера, пьемонтцы тем временем вторглись в Папскую область. И Орландо был свидетелем того, как Гарибальди, сложив с себя диктаторскую власть, подписал декрет о присоединении обеих Сицилий к землям итальянской короны; вместе с другими Орландо яростно возглашал: «Рим или смерть!» — и участвовал в отчаянной попытке, которая трагически закончилась под Аспромонте: крохотная армия была рассеяна итальянскими войсками, раненый Гарибальди попал в плен и был отправлен на «свой» остров Капрера, где жил простым землепашцем в полном одиночестве.
