Энтони Троллоп - Марион Фай

— Я совсем не то хотела сказать, Гэмпстед. Это все в руках Всемогущего. Но сделавшись будущей герцогиней Мерионет…

— Но это также в руках Всемогущего. Не так ли?

— Нет, да. Конечно, все в руках Божиих.

— Дети, герцогский титул и все поместья.

— Никогда не встречала я такого несносного человека, — воскликнула она.

— Во всяком случае одно не меньше в руках Божиих, чем другое.

— Вы совсем меня не понимаете, — сказала она. — Понятно, если я обвенчаюсь, я буду замужем.

— А если у вас будут дети, вы будете матерью. Если они будут — на что я надеюсь — я уверен, что они будут прехорошенькие и преблаговоспитанные. Сделать их такими будет ваш долг, кроме того, вам придется заботиться о том, чтоб Льюддьютлю за обедом подавали любимые кушанья.

— Ничего подобного я делать не стану.

— Тогда он будет обедать в клубе или в палате общин. Так я себе представляю супружескую жизнь.

— И кроме этого ничего? Никакого единства душ?

— Разумеется, нет.

— Нет!

— Из-за того, что вы верите в Троицу, Льюддьютль еще не попадет в царство небесное. Если он сделается игроком и пьяницей, вы из-за этого не попадете в ад.

— Как можете вы говорить такие ужасные вещи!

— Вот это было бы единство душ. Единство интересов у вас, я надеюсь, будет и, с этой целью, смотрите, заботьтесь об его обеде.

После этого она уже не делала кузену доверительных сообщений, но потребовала от него обещания присутствовать на ее свадьбе.

Несколько дней спустя, он возвратился в Гендон-Парк, оставив сестру, еще недельки на две, в замке Готбой.

XV. Марион Фай и ее отец

— Я видела, как он вошел с добрых четверть часа тому назад, а Марион Фай вошла раньше. Я совершенно уверена, что она знала, что его ожидают, — говорила Клара Демиджон своей тетке.

— Как могла она знать это? — спросила мистрисс Дуффер, которая также находилась в гостиной мистрисс Демиджон. Клара и гостья стояли почти прижавшись лицом к оконному стеклу, в перчатках я нарядных шляпах, готовые идти в церковь.

— Я уверена, что знала, потому что разрядилась больше чем когда-либо в свое новое коричневое шелковое платье, новые перчатки и новую шляпу под цвет платья — хитрая маленькая квакерша. Я сейчас вижу, когда девушка принарядилась по какому-нибудь особенному случаю. Уж она наверно не надела бы новых, перчаток, чтоб идти в церковь с мистрисс Роден.

— Если вы еще долго проглазеете здесь, вы опоздаете, — сказала мистрисс Демиджон.

— Мистрисс Роден еще не ушла, — сказала Клара медля.

Было воскресное утро. Обитательницы № 10 приготовлялись к молитвенным упражнениям. Сама мистрисс Демиджон никогда не ходила в церковь; несколько лет тому назад с нею приключился подагрический припадок, который навеки послужил ей предлогом не выходить из дому в воскресенье утром. Она оставалась дома с томом проповедей Блэра; но Клара, девушка неглупая, прекрасно знала, что никогда не прочитывалось более полстраницы. Она знала, что за это время сильно подвигалось чтение последнего романа, попавшего в дом из маленькой библиотеки за углом. Колокол ближайшей церкви смолк, мистрисс Дуффер поняла, что приходится идти или уронить себя в глазах всех благочестивых людей. «Идем, милая», — сказала она, и они отправились.

В ту самую минуту, когда отворилась дверь дома № 10, отворилась и дверь дома № 11, напротив, и все четыре дамы, считая Марион Фай, встретились на дороге.

— У вас сегодня гость, — сказала Клара.

— Да; приятель моего сына.

— Нам кое-что известно, — сказала Клара. — Не правда ли, мисс Фай, он очень красивый молодой человек?

— Да, — сказала Марион. — Он очень красивый молодой человек.

— Красота недолговечна, — сказала мистрисс Дуффер.

— А все же ей придается большое значение, — сказала Клара, — особенно в соединении с высоким, аристократическим происхождением.

— Он прекрасный молодой человек, насколько я его знаю, — сказала мистрисс Роден, считая своей обязанностью защищать приятеля сына.

Гэмпстед возвратился домой в субботу, а в воскресенье утром воспользовался первым удобным случаен посетить своего друга в Голловэе. Расстояние было около шести миль, он поехал в экипаже, который отослал с намерением вернуться домой пешком. Он убедит своего приятеля идти с ним, и тогда-то произойдет разговор, который, как он опасался, не кончится, не сделавшись чрезвычайно неприятным. Его ввели в гостиную дома № 11 и там он застал в полном одиночестве молодую девушку, которой прежде никогда не видел. Это была Марион Фай, дочь квакера Захарии Фай, жившего в улице Парадиз-Роу, в доме № 17.

— Я думал, найти здесь мистрисс Роден, — сказал он.

— Мистрисс Роден сейчас сойдет. Она надевает шляпу, чтоб идти в церковь.

— А мистер Роден? — спросил он. — Он, вероятно, да идет с нею в церковь?

— Ах, нет, к сожалению. Джордж Роден никогда не ходит в церковь.

— Он ваш друг?

— Говоря, это я думала об его матери; но отчего не подумать и об нем? Он не из числа моих близких друзей, но и желаю добра всем людям. В настоящую минуту его нет дома, но я слышала, что он скоро вернется.

— А вы постоянно ходите в церковь? — спросил он, основывая свой вопрос не на дерзком любопытстве относительно соблюдения ею своих религиозных обязанностей, а на том, что он, судя по платью ее, подумал, что она непременно квакерша.

— Я обыкновенно хожу в вашу церковь по воскресеньям.

— Нет, — сказал он, — я не имею права назвать ее моею. Боюсь, что вам придется и меня счесть язычником, каким вы считаете Джорджа Родена.

— Сожалею об этом, сэр. Не хорошо человеку быть язычником, когда столько христианских учений разлито кругом. Но мужчины, кажется, разрешают себе свободу мыслей, от которой женщины, по своей робости, склонны уклоняться. Если это так, то не лучше ли, что мы трусливы? — Тут дверь отворилась, и мистрисс Роден вошла в комнату.

— Джордж ушел навестить больного приятеля, — сказала она, — но сейчас вернется. Письмо ваше он получил вчера, вечером, и поручил мне передать вам, что он возвратится около одиннадцати часов. Отрекомендовались ли вы моей приятельнице, мисс Фай?

— Имени ее я не знал, — сказал он, улыбаясь, — но мы познакомились.

— Мое имя — Марион Фай, — сказала девушка, — а ваше, вероятно, лорд Гэмпстед.

— Итак мы теперь можем считаться знакомыми отныне и вовеки, — ответил он, смеясь, — только я боюсь, мистрисс Роден, что ваша приятельница откажется от этого знакомства, так как я не хожу в церковь.

— Этого я не говорила, лорд Гэмпстед. Чем ближе были бы мы в дружбе, — если б это было возможно, — тем более сожалела бы я об этом. — С этим обе дамы отправились в церковь.

Оставшись один, лорд Гэмпстед тотчас решил, что желал бы иметь Марион Фай другом, отчасти и потому, что она ходила в церковь. Он сознавал, что она была права, говоря, что свободомыслие в религиозных вопросах неприлично для молодой девушки. Как неприлично было бы, чтоб сестра его, лэди Франсес, вышла за почтамтского клерка, так было бы неприлично, если б Марион Фай была, по собственному ее выражению, «язычницей». Несомненно, что из всех женщин, на которых когда-либо останавливались его глаза, она — он не хотел сказать себе: «всех прекраснее» — но, конечно, всех выше. Скромная шляпа, маленький чепчик, хорошо сшитое коричневое, шелковое платье, перчатки того же цвета на ее маленьких ручках составляли, на его взгляд, такой красивый туалет, какой только могла надеть девушка. Неужели, благодаря одному случаю, так искусно выковывалась вся грация ее фигуры? Следовало полагать, что она, как квакерша, равнодушна к женским нарядам. Теория квакеров этого требует, а во всех частях своего туалета она строго придерживалась установленных ими правил. Насколько он заметил, на ней не было ни одной ленточки. Не было и разнообразия цветов. Шляпа ее была так проста и скромна, что ее могла бы надеть ее бабушка. Полоска гладко зачесанных волос едва виднелась между чепцом и лбом. Платье доходило до горла, на плечах была плотно охватывавшая их шаль. Мысль, которая создала ее туалет, была чисто квакерская. Но удивительная грация была очевидно делом случая, явилась просто потому, что природе угодно было сделать эту девушку грациозной! Относительно всего этого, пожалуй, можно было допустить некоторые сомнения. Вышло ли это нечаянно или нет, надо было еще сообразить. Но что грация существует, это был факт, не требовавший никаких соображений, не допускавший никаких сомнений.

Так как Марион Фай будет играть не малую роль в настоящем рассказе, то не лишнее будет несколько подробнее описать здесь ее личность и условия ее жизни. Захария Фай, отец ее, с которым она жила, был вдовец и, кроме ее, не имел детей. Их у него было много, но все они умерли, так же как их мать. Она была жертвой чахотки, но прожила достаточно долго, чтоб знать, что передала роковое наследство своему потомству, — всем своим детям, кроме Марион, которая, когда мать ее умерла, казалась изъятой из страшного проклятия, тяготевшего над семьей. Она тогда, по летам своим, уже могла выслушать последние наставления матери относительно отца, который был тогда нравственно разбитый человек и с трудом мирился с жестокостью Провидения. За что Бог так посетил его, — его, который не знал других удовольствий, других наслаждений, как те, какие доставляла ему любовь жены и детей? На ее обязанности лежало утешить его, вознаградить его, по мере сил, своею нежностью за все, что он потерял и теряет. Мать особенно поручала ей смягчать его сердце в вопросах материальных, и как можно сильней привязать его к религии. Со смерти ее матери теперь прошло два года, и она, во всех отношениях, старалась исполнить обязанности, указанные ей матерью.