Алексей Толстой - Собрание сочинений в десяти томах. Том 9

Геро. Ого!

Филиппо. Робеспьер, Сен-Жюст и Кутон становятся слишком щепетильными.

Геро. Они просто чистят кухню. За революцию накопилось слишком много мусора. Робеспьер с кухонным ножом, Сен-Жюст со щеткой, Кутон с ведром кипятка. Франция скоро заблестит, как медная кастрюля.

Камилл. Да, да, или как топор гильотины.

Филиппо. Сегодня я понял, что опасность грозит нам. Она гораздо ближе, чем мы думаем.

Камилл (ударяет кулаком по каминной полке). Но доколе же барахтаться в крови? Робеспьер играет в кегли отрубленными головами. Нужно осуществить республику. Как воздух необходим закон о всеобщем помиловании. Права человека заперты под ключом у Робеспьера.

Геро. Э, старина, каждый должен жить так, как он хочет, – это прежде всего. Будь сейчас сила на моей стороне, я бы прежде всего устроил себе бильбоке из головы Робеспьера.[27]

Камилл. Я протестую. Я требую красоты прежде всего. Государственное устройство должно быть удобной и прекрасной одеждой. Ничто не должно стеснять свободы движений. Каждое желание, движение мускулов, трепет жизни должны немедленно и свободно осуществляться. А на нас напяливают заскорузлую от крови сумасшедшую рубашку. Я протестую! Я хочу роз на наших кудрях, пенящихся бокалов, олимпийских игр, вакхической радости. Франция прекрасна. Я хочу видеть ее сияющей, как античное божество. (Поворачивается к окну.) Дантон, ты должен поднять бурю в Конвенте.

Филиппо. Он здесь?

Геро. Дантон, попробуй еще раз взгромоздить на себя Францию, отнеси ее куда-нибудь подальше от мусорной ямы.

Камилл. Ты должен снова начать борьбу. Народ на твоей стороне. Если будешь медлить, мы погибли.

Дантон (выходит из глубины окна). Что я должен? Дантон, ты должен. Дантон, иди рычать в Конвент. Дантон, подпирай плечом телегу Франции. Что я еще должен делать? Рычать, как десять тысяч львов? Ах, напиши я еще тысячу декретов, отруби еще сто тысяч голов, – солнце, когда ему нужно, взойдет на востоке и закатится на западе. (Садится около Луизы.) У тебя дрожат губки. Да, да, дитя мое. Хоть я и подарил тебе четырех цыплят и петуха, все же я – Дантон, пожиратель человеческого мяса, чудовище, которым пугают детей. И вот они опять зовут меня: Дантон, ты слишком долго замечтался на груди маленькой женщины – иди и потрясай Францию. (Встает.) Все это только слова, – все, о чем мы тут болтаем, таращим глаза и размахиваем руками. У революции свои законы. Когда нужно, она выбрасывает нас на гребень волны, а потом снова вниз головой в омут. (Наклоняется и целует ее.) Вот в этих глазках закон иной.

Луиза. Уедем.

Дантон (рассеянно). Да, да, мы поедем домой.

Камилл. Остановиться на полпути – малодушие.

Дантон. Бороться? Я устал. Я дал слово этому ребенку стать добрым буржуа. Я устал, вы понимаете это слово? В этом мое преступление. Робеспьер еще борется, еще барахтается в грязи и крови, потому что верит в силу идей и слов. А впрочем, и он не верит. Врет.

Филиппо (подходит близко к Дантону, говорит так, чтобы другие не слышали). Я пришел тебя предупредить: тебя ищут. Я видел трех сыщиков, – один стоит на углу, другой перед окнами, третий висит на решетке. Тебе нужно бежать.

Дантон (громко). Мне нужно бежать? Куда? За границу? Что же? Ты думаешь, я могу унести родину на подошвах башмаков?

Луиза. Вот так всегда он отвечает, когда друзья его предупреждают об опасности. Не нужно было приезжать в Париж. (Закрыла лицо платком.)

Люси. Разве опасность так велика?

Филиппо. Да, велика.

Геро. У меня третий день болит шея от этих разговоров.

Камилл. В Шарантоне на обеде у Паниса мы устроили встречу его с Робеспьером. Хотели их помирить.

Дантон (хохочет). Я дал ему понюхать вот эту ладонь: что, Робеспьер, пахнет? Чем пахнет? Кровью? А ведь я только что надушил ее духами Луизы. (Хохочет.) У него еще длиннее вытянулся нос. Он понюхал, ха-ха, понюхал!

Камилл. Робеспьер сказал: «Хорошими гражданами не могут считаться те, кто пытается разоружить республику в разгар борьбы, и те, кто хочет быть снисходительным и милосердным. Только железная диктатура может спасти Францию».

Люси. Это правда, Дантон?

Дантон. Они не посмеют тронуть меня. Мой час еще не настал. О, черт, у меня болит голова, мне надоела политика. Неужели нет места на земле, где можно было бы забыть на минуту самого себя.

За окнами слышен нарастающий шум голосов, крики.

Луиза (вскакивает). Боже мой!

Все прислушиваются. Филиппо подходит и тушит канделябр. Остается одна свеча.

Дантон. Что это? Вы слышите?

Камилл. Уличная драка.

Луиза. Не уходи.

Дантон. Камилл, ты помнишь эти крики? Эти страшные крики, эти звериные вопли, эту кровь, факелы, пронзительные вопли с той стороны Сены? Ты их забыл? забыл? (Быстро идет к двери, за ним Филиппо.)

Луиза. Ты уходишь?

Дантон. Будь здесь, жди, я вернусь.

Картина вторая

Перекресток двух парижских узеньких улиц. Мрачные дома, выступающие вперед этажами. Дверь грязного кабачка. На углу, на железном кронштейне, – фонарь. В дверях кабачка возня, крики.

Симон. Ведьма, ведьма проклятая, ведьма!

Жена Симона. Помогите, помогите!

Симон. Нет, я тебя живой не выпущу. Вот тебе, вот тебе!

Жена Симона в растерзанном платье выскакивает на улицу. Из-за углов, из дверей высовываются граждане.

Голоса. Симон! Симон! Опять этот Симон! Разнимите их!

Жена Симона. Граждане, меня убили!

Симон. Я должен ей расколотить башку, она ведьма!

Жена Симона. Ты у меня заплатишь за эти слова, старый пьяница!

Симон. Вы видели, слышали? (Кидается на жену.)

Граждане оттаскивают его. Гул голосов.

Граждане, где моя дочь? Пусть она скажет, ведьма, где моя девочка. Нет, она уже теперь не девочка. Ты слышишь, окаянная ведьма? Ни девочка, ни дама и ни женщина. Уличная потаскушка моя дочь!

Гражданин в красном колпаке. Помолчи, помолчи, Симон.

Симон. У меня больше нет дочери!.. (С воплем валится на мостовую.)

Жена Симона. Симон, Симон, что с тобой? Он, граждане, очень хороший человек, покуда не напьется.

Гражданин в черной шапочке. Надо отнести его в дом.

Гражданин в красном колпаке. Что у вас произошло, я спрашиваю?

Жена Симона. Моя дочь, видите ли, добрая девочка. Ей жалко видеть, что у ее родителей часто не бывает ни хлеба, ни вина. Она, видите ли, пошла на улицу.

Симон. Ага, ты призналась!

Жена Симона. Ах ты, пивная бочка, Иуда, паршивый верблюд! Да ведь если бы моя дочь, ангел кротости и невинности, – я в этом клянусь, граждане, – не приводила с улицы гостей, что бы ты пил, что бы ты жрал, старый грязный вонючка? Нет, подумайте, дочь на него работает, а он…

Симон. Дайте нож, я зарежу эту сводню!

Гражданин в красном колпаке. Нож нужен не для твоей несчастной жены, Симон, а для тех нужен острый нож, кто развратничает с твоей дочерью, покупает ее тело.

Голоса. Верно, верно, верно!

Гражданин в красном колпаке. Горе бездельникам, горе развратникам, горе богачам! Мы голодны, у нас нет хлеба, нет мяса, нет вина. Когда мы протягиваем руки, стеная от голода и жажды, – эти бездельники, эти развратники, эти нажившиеся на революции богачи, эти негодяи говорят: «Продайте нам ваших дочерей». Вот для кого нужен нож.

Голоса. Хорошо сказал! Правильно! Резать, резать!

Гражданин в черной шапочке. Нам говорили: «дворяне пьют народную кровь», – мы повесили аристократов. Нам говорили: «жирондисты заставляют народ голодать», – мы отрубили головы жирондистам. Но мы голодаем не меньше, у нас нет дров, нет хлеба, нет соли. Кто пользуется нашими титаническими трудами, нашими нечеловеческими муками? Долой тех, кто наживается на революции! Долой богачей! Смерть всем, кто одет не в лохмотья!

Голоса. Смерть, смерть всем, кто одет не в лохмотья.

Гражданин в черной шапочке. Смерть всем, кто богаче нас!

Гражданин в красном колпаке. Смерть всем, у кого чистое белье!

Голоса. Смерть, смерть!..

Выкатывается из-за угла толпа, тащит к фонарю молодого человека.

Голоса. У него носовой платок! Смотрите, носовой платок! Он сморкается в носовой платок! Аристократ! На фонарь, на фонарь, на фонарь!