Иоганнес Бехер - Прощание
— Ты просто обязан помочь мне! Окажись ты в моем положении, разве я хоть секунду колебался бы?! Никогда, никогда, никогда я не допустил бы, чтобы мой друг, может быть по моей вине, прямо с Гроссгесселоэского моста… Нет, ты не покинешь меня в беде!
Он умоляюще таращил на меня глаза, глотал слюну и дергал меня за рукав.
Мне наконец стало ясно, куда гнет Фек, но я прикинулся дурачком, желая его помучить.
— Ты, что же, хочешь, чтобы я отбил у тебя Дузель?
Он облизнул уголки рта, еще сильнее дернул меня за рукав и затанцевал передо мной на цыпочках.
— Об этом и. не мечтай, куда тебе! Дело в том, что у тебя есть бабушка!
„Танцуй, танцуй, — думал я, — стану я для тебя воровать, как бы не так!“
— У тебя тоже есть и бабушка и мать, у каждого из нас, в конце концов, куча родни.
Он схватил меня за плечи и тряхнул что есть силы.
— Значит, ты никогда серьезно не относился к нашей дружбе! Предатель! Ну, а что ты скажешь, если я тебе признаюсь, что заложил обручальное кольцо матери в ломбарде на Амалиенштрассе и что завтра я должен его во что бы то ни стало выкупить, иначе… Теперь тебе ясно, да?
— К сожалению, бабушка вчера уехала, — солгал я.
Фек изобразил передо мной танец отчаяния, он кружился, бил себя кулаками в грудь и кричал:
— Неблагодарный! Скотина ты! Зверь, чудовище! Никогда не думал, что ты такой трус!
„Трус“, — я на лету подхватил это слово. — Погоди ты у меня, я тебе докажу, что я не трус». Я сжал кулак, но кулак тотчас же раскрылся, и неожиданно для себя я положил руку ему на плечо:
— Мы еще посмотрим, кто из нас трус!
Фек стал гладить меня по рукаву.
— Кстати, скоро и осенняя ярмарка, тебе самому понадобятся деньги, ты разве не слышал, что в этом году ожидается множество аттракционов, а тогдашняя твоя история с золотым была так давно, что ни одна душа о ней больше не помнит.
Фек взял меня под руку.
— Одним разом больше или меньше — это уже не имеет значения. Ты сам рассказывал, что в шкафчике у нее целая куча десятимарковых золотых. Куда ей, старухе, такая уйма денег? И деньги-то я верну непременно, даю слово, и, значит, тебе не придется больше таскать у нее.
— Но «труса» ты возьмешь обратно! — воскликнул я в бешенстве и толкнул его.
— Ну, брось, — шепотом успокаивал меня Фек, — я пошутил.
Я сдался, хотя бы для того, чтобы освободиться от Фека, который с какой-то очень неприятной пылкостью прижимался ко мне; и я даже был рад его просьбе.
Он прав, я действительно чуть не позабыл про осеннюю ярмарку.
Бабушка варила шоколад. Старомодный шкафчик стоял покрытый кружевной салфеточкой. Как сверкающая дароносица в алтаре, манило к себе его содержимое.
Шкафчик рассказывал о золотоискателях. Золотом пылает солнце, даже в воздухе есть золото. Люди делали себе богов из золота, еще и поныне человечество молится на золото. У святых золотые венчики. Поезда, нашептывал мне шкафчик, перевозят золотые слитки, корабли с золотым грузом бороздят моря. Деньги — серебро, медяки, бумажки- то же золото. Американские горки, лодки-качели — все рождено золотом и стремится вновь' стать золотом…
Чуть приоткрыв дверь, я прислушался к тому, как бабушка хозяйничает в кухне, потом выдвинул ящик и с опаской сунул в карман два золотых. Усевшись в кресло-качалку, я взял альбом «Города и ландшафты Германии» и закрылся им. Покачиваясь в кресле, я на миг оторвался от картинок, в сумраке елового леса передо мной мелькнул образ фрейлейн Клерхен, я заколебался — не положить ли золотые обратно в шкафчик? Но тут в комнату вошла бабушка, неся душистый шоколад.
Мне почудилось, что шкафчик рассказал бабушке о воровстве, потому что лицо ее приняло озабоченное, огорченное выражение и она несколько раз оглянулась на шкафчик. Выпив шоколад, я еще с час сидел и слушал клопштоковскую «Мес-сиаду», которую бабущка читала мне вслух. Как и в тот раз, рука моя сама собой погружалась в карман, мне хотелось ощущать золотые под пальцами, а в то же время какая-то сила толкала меня выложить украденное сокровище на стол перед бабушкой. Ее комната представилась мне святилищем, где среди прекрасных картин проходила бабушкина жизнь.
Что-то дергало меня за рукав… «Я не трус», — отвечал я на это дерганье.
Бабушка села за пианино, звуки музыки проникали мне в самое сердце… Гартингера я заставлял ртом ловить пфенниги, а этому… этому сразу целый золотой… Да, черт возьми, как же так?… Ты совсем запутался… Все, все, что угодно, — только не трус.
Когда я собрался уходить, бабушка вынула из кошелька пятьдесят пфеннигов, я смущенно отказывался, тогда она сунула мне деньги в карман, и монета тихо звякнула, ударившись о золотые.
Я кубарем скатился с лестницы, я хотел скорее скрыться от бабушки в дождь, в ливень, который только что зашумел на улице, я рад был промокнуть до костей, точно дождевые потоки могли смыть с меня всю муть. Еще можно положить обратно в шкафчик украденные деньги; погулять часок, а потом под каким-нибудь предлогом опять зайти к бабушке. Бабушка возится по хозяйству в кухне…
Но тут меня дернули за рукав, и я сказал, вздрогнув, как от удара:.
— Ты что, бегаешь за мной по пятам и шпионишь? Мне жандармы не нужны.
Фек сразу заюлил:
— Что ты! Что ты! У меня этого и в мыслях не было! Я просто хотел тебя выручить, чтобы тебе не пришлось носить в кармане такую крупную сумму. Я ведь знал, что ты не трус… Радуйся, чудак! Ты наш брат. Ты — наш.
— Нет у меня ничего, шкафчик оказался запертым, а ключа нигде не было.
Фек сладенько улыбнулся, глядя на мою опущенную в карман руку.
— Шутишь, палач!
Это подействовало на меня, как заклинание. Я уже давно не слышал своей клички; Фек и Фрейшлаг, единственные в классе, знали о ней, и от них зависело разгласить ее или не разгласить.
Только не трус…
Фек потащил меня за рукав в подворотню, чтобы укрыться от дождя.
— На… на… на… — Мне хотелось заставить Фека ртом поймать золотой, но я сам судорожно разинул рот, я давился словом «палач». Неожиданно для себя я сунул ему в руку золотой, и Фек тотчас же рассыпался в благодарностях:
— А что касается «палача», то это, конечно, останется между нами, я и Фрейшлагу скажу. Кому какое дело до твоей клички, это наша тайна…
— Я тебе не лакей, — вырвалось у меня.
— Не горячись! — Фек сжал в кулаке золотой. — Такие, как ты…
Расстроенный шел я домой под проливным дождем и не заметил, что отец стоит на балконе и караулит меня. Даже когда поджидавшая меня в передней мама бросила мне: «Марш в столовую!», я все еще был целиком поглощен воспоминанием о «палаче» и до бешенства негодовал на себя за то, что так легко поддался на уговоры Фека. Я не сомневался, что он будет меня шантажировать, пользуясь историей с моей кличкой, и в конце концов разгласит ее.
Только не палач. Только не трус. Мне это стоило недешево… Такие, как я…
Лишь когда я увидел бабушку рядом с отцом у письменного стола и когда мама закрыла дверь в гостиную, я понял, что предстоит нечто ужасное.
Отец повернулся в своем кресле, протер пенсне и испытующе уставился на меня. Все словно намеревались просверлить меня глазами. Вдруг бабушка зарыдала, и отец с матерью принялись хлопотать вокруг нее, а я, тотчас же сделав вид, что сморкаюсь, ухитрился сунуть в рот оставшуюся монету. Золотой был уже у меня во рту, когда отец принялся обыскивать мои карманы. Я боялся проглотить монету и прикусил ее зубами.
— Сейчас же верни украденные деньги!
Я только и мог что помотать головой, монета мешала мне говорить.
— Держу пари, что тут опять замешана какая-нибудь юбка!.. — После безуспешного обыска отец ретировался в свое кресло.
— Наглая тварь! — как эхо, откликнулась мама, а отец скомандовал:
— Говори! Кто эта баба?
Золотой чуть было не выскочил у меня изо рта, и я лязгнул зубами, чтобы его удержать, совсем как когда-то Гартингер.
— Что ты скрежещешь зубами? Что ты жуешь? Говори правду! Виданное ли дело? Ну и мерзавец! Какой бес вселился в него! Какой только бес в него вселился!
Отец тряс меня, точно хотел вытрясти монету. Потом закатил мне такую пощечину, что я упал на колени и выплюнул золотой на ковер, прямо бабушке под ноги.
Я держался стойко и не выдал Фека, так что родители остались при убеждении, что во всем виновата какая-то подлая баба, которой я отдал вторую монету. Исходя из этого, они придумали мне наказание.
Через Христину мне стало известно, что меня решили отдать в исправительное заведение, что отец уже написал в несколько таких мест и со дня на день ждет ответа. Отец побывал и в гимназии, советовался там с инспектором и с учителем Зильверио, в результате меня изолировали от всего класса и посадили на отдельную скамью в самом последнем ряду.
Фек расхваливал меня Фрейшлагу:
