Песнь Бернадетте. Черная месса - Франц Верфель
Внезапно один желтый жрец поднимается на высокую кафедру помоста. Он тощий и высокий. Его гладковыбритый череп блестит, как зеркало.
Жестом он призывает людей к молчанию. Затем начинает говорить – и я слышу голос доктора Грау:
«Она, богиня Астарот, ведающая священной тайной превращения крови в молоко, она, мягко отнимающая и приемлющая, растущая и исчезающая, наполняющая и опорожняющая в своей бесконечной, всепонимающей любви, она, хранящая средоточие вселенной – брызжущий источник всего, в сиянии которого, как на празднике лучников, подскакивает и подпрыгивает первичное яйцо, – Астарот, богиня, говорит моими устами:
Ослабло мое счастливое дыхание, ослабло мое благое лоно, что отдавалось днем мужским морям и бурям, дабы к ночи мог родиться поток милых преходящих образов и напитаться сладкими моими сосцами.
Бесплодной я стала, и не действует больше на меня семя брата. О, как слаба я, как жалка! Не могу я больше всем серебром своим смягчить суровое безветрие и львиное дыхание пустынь! Вода – пожертвованная смертным существам кровь богов – иссякает, и наши сердца слабеют. Гордые собой ежемесячные и ежегодные кольца дерев не появляются больше, огромными скалами плавает по поверхности жирного, пресытившегося моря нерастворимая соль. Не в силах я больше умягчать ветви мирта для тех, кто бродит, обнявшись, в зарослях. Не могу я уже придавать густоту теням колонн, не отбрасывает больше столп мужчины суровую и сильную тень на женщину. Слишком устала я и слаба, чтобы ночью бодрствовать ради рождения детей и благословлять крики блаженства.
О, как слаба я, как жалка! И вы тоже, любимые дети, которых я, мать, родила, изнываете от жары и сохнете, как рано сморщившийся инжир! Я хотела бы отдать вам всю мою любовь, вечное счастье моей страсти и моей удовлетворенности, чтобы вечно могли вы шествовать в беспрерывных танцах, сочетаться и расходиться, погибать и появляться на свет без грехов, без боли, ревности, без жажды и мучений покинутого любовника или избранника.
Я хотела подготовить вас к никогда не утомляющему празднику ночи и бодрствующего утра, чтобы усилить его блистательными битвами.
О, как слаба я! О, как я жалка!
Тяжелая рука играет мной и давит на меня. Рука необузданного своевольного возницы. Но для вас, ради вашей пользы и блага я унижусь, я смирюсь перед этой дланью, дабы простерла она над вами свое милосердие.
Я посылаю мою любимую дочь, мою первую жрицу – Иезавель, жену Ахава. Я, с трепещущим сердцем, посылаю Иезавель, чтобы смирилась она во Имя мое перед диким богом, повелителем, которого тут называют Яхве. Я посылаю Иезавель, мою любимую дочь, закутанную в драгоценное покрывало, служить денно и нощно пророку бога Яхве, избраннику повелителя. Так говорит богиня. Слушайте ее и поклоняйтесь ей!»
Едва жрец выговорил имя Иезавели, как медленно в толпе все усиливающимся гулом поднимается неописуемый рокот одобрения. Потрясение настолько велико, что кафедра с ее высокими воздушными узорными лесами под напором тесно обступившей ее толпы подкашивается, раскалывается и рушится, а желтый жрец летит вниз.
Я вижу мужчин, раздирающих себе грудь гвоздями; женщины рвут на груди свои платья, другие зарываются головами в траву, старики всхлипывают и задыхаются, дети, потерянные матерями, визжат в суматохе. Мы, пилигримы, стоим в стороне, насмешливо и неподвижно. В глазах некоторых вспыхивает скрываемое еще торжество.
Вот!
Обрушивается буря голосов! Медь, басы, тромбоны, литавры – одна и та же фраза в едином ритме маячит вдалеке.
Широкая улица захвачена тупой человеческой массой.
Однако мы стоим прямо и с достоинством, ожидая в конце этой улицы.
Железные двери цоколя алтаря Астарот раскрываются. Три фигуры отделяются от темноты: одна – в сияющем облаке, две желтые жрицы следуют за нею. Мерцающая фигура приближается, обе других держатся в отдалении.
Я слышу крик: «Иезавель!»
Насмешливые гримасы на лицах моих братьев словно застыли.
Я делаю три шага вперед.
Священное фиалковое покрывало богини видением падает на мою сетчатку. На неизвестной ткани светятся нежно очерченные знаки зодиака, корабли, храмы, города, спящие пары влюбленных – все явления жизни вышиты на этой волшебной ткани. Все ближе парит это очарование. Ястреб под куполом моего сознания трижды коротко вскрикивает: слабым сиянием пробуждается во мне отпечаток английского приветствия:
«Хвала тебе, Мария, мать всех милостей!» Я пытаюсь проговорить эти слова, но воспоминание уже миновало.
Теперь я различаю фигуру идущей женщины.
Она – будто дуновение, огненный вздох, затерянный в широком облаке покрывала. В красные, сильно раскачивающиеся туфли с золотыми каблучками обуты ее усталые ноги, словно не привыкшие к ходьбе и беспомощно переступающие. Ее непокрытые рыжие волосы увенчивает шапочка кабиров[152]. До середины лба свисает выточенный в форме яйца, бесстыдно сияющий рубин.
Ах! На мне – фальшивая борода? Пахнет пылью кулис? Что это за музыка?
Кто она – та, что подходит ко мне?
Ястреб ликует.
Это Лючия ди Ламмермур.
Это Иезавель.
Это Лейла!
Мне в грудь вцепляется какой-то противный арфист. Язык мой дрожит и ощущает кислоту железной проволоки под электрическим током.
Не кого-то другого выбирает она, именно меня. Надо мной она парит с опущенной головой, с закрытыми, багровым цветом накрашенными веками; ресницы погружаются в черноту под глазами.
Это она! О! Сегодня я – певец, сегодня я стою в освещенном рампой сне. Выдержать еще секунду! Молчи, ястреб!
Она близко – Лейла!
Я расправляю руки. Душа моя раскачивается, как пловец, что собирается с высокого парапета прыгнуть в море.
Теперь…
Меня отбрасывает множество рук.
Из нашей толпы выходит мужчина, широкоплечий и высокий. На нем короткая меховая куртка, опоясанная вокруг бедер веревкой, и черный плащ на плечах. В руке он держит узловатую палку. Ступни его босы, в струпьях и кровавой пыли. Лица его я не вижу, так как, медленно и боком шагая, он поворачивается к нам спиной.
Возгласы в толпе:
«Илия! Пророк из Фисбы Галаадской!»
Уже звучит гимн пилигримов. Дико поют они свою походную песнь и торжествующе топают ногами:
«Не хотим быть как язычники, как иноземцы, не хотим язычниками быть!»
Теперь высокий волосатый мужчина стоит напротив нее, Иезавели – Лейлы. Мое тело корнями врастает в землю. Лейла дрожит, готовая упасть, наконец успокаивается, снимает покрывало и держит его обеими руками перед фисбеянином.
Поднимается слабый ветерок. В этом дуновении легко, отбиваясь, что-то пойманное, порхает покрывало богини. Солнце клонится к закату.
Глубокий голос:
«Я отвергаю тебя, Астарот!»
Крики ужаса.
Мужчина медленно снимает черный плащ.
Поднимает его за нижний конец.
