Анри Мишо - Портрет А

Дело было к финалу сраженья конечностей. В этот раз, — говорил я себе, — я пройду, мне мешала гордыня, но в этот раз я пройду, я уже… Невероятно просто! Как же я раньше не догадался?.. Цыпленок без затей вылупляется как новенький из беспомощной скорлупы…

Дело было во время сгущенья Большого Экрана. Я ВИДЕЛ! «Может быть, — говорил я себе, — может быть, в самом деле, вот так и можно взлететь над собой?»

Дело было в конце пути, между центром и нигде, на Эврике, там, где гнездятся пузыри…{102}

Я вам пишу из далекой страны

(пер. Т. Баскаковой)

Здесь у нас, говорит она, солнце бывает только раз в месяц, да и то недолго. За много дней до его появления мы уже протираем глаза. Но напрасно. Время неумолимо. Солнце не придет раньше своего часа.

Накапливается уйма дел, которые нужно переделать, пока светло, и нам едва хватает времени, чтобы хоть немного посмотреть друг на друга.

Досадно, когда приходится работать в темноте, но без этого не обойтись: у нас постоянно рождаются карлики.

Когда идешь куда-то по равнине, продолжает она, бывает, встречаешь на своем пути огромные глыбы. Это горы, и рано или поздно начинаешь склонять перед ними колени. Идти на прямых ногах дальше бессмысленно — не выйдет, как ни старайся.

Не для того, чтобы обидеть, говорю я это. Захоти я вас обидеть, могла бы рассказать кое о чем еще.

Рассветы здесь серые, сетует она. Так было не всегда. Мы не знаем, кого винить.

В темноте скотина громко мычит — издает протяжные, на излете очень нежные звуки. Ее жалко, но что тут поделаешь?

Нас окружает аромат эвкалиптов: в нем благо и безмятежность, но и он не спасает от всех напастей — или вы думаете, что все-таки может спасти?

Добавлю еще пару слов — или, скорее, вопрос.

Скажите, в вашей стране вода тоже течет? (Не помню, упоминали ли вы об этом.) И от нее — если это и впрямь от нее — вас тоже бросает в озноб?

Люблю ли я ее? Не знаю. В ней чувствуешь себя такой одинокой, если она холодная. Когда она теплая, все совсем по-другому. Что же выходит? Не знаешь, что и думать. Скажите мне, что о ней говорят там, у вас, когда разговор идет без притворства, начистоту?

Я пишу вам с самого края света. Вам следует это знать. Часто деревья дрожат. Тогда мы собираем листья. На них безумно много прожилок. Но зачем? Уже ничто не связывает их с деревьями, и мы расходимся в смущении.

Разве жизнь на земле не могла бы продолжаться без ветра? Или так нужно, чтобы все дрожало — всегда, всегда?..

Еще бывает, что земля сотрясается, и, когда ты в доме, кажется, будто кто-то рассвирепел, какие-то суровые существа хотят вытрясти неведомые признания.

Мы видим только то, что видеть не так уж и важно. И все равно дрожим. Но почему?

Мы все здесь живем с комком в горле. Знаете, я, хоть и очень молода, когда-то была еще моложе, как и мои подруги. Вы спросите, зачем я об этом? Тут, несомненно, есть что-то ужасное.

В те времена, когда, как я уже вам говорила, мы были еще моложе, нам было страшно. Нашим замешательством воспользовались. Нам сказали: «Ну вот, пора вас хоронить. Время пришло». Правда, нас могут похоронить хоть сегодня, думали мы, — если решат, что время пришло.

И мы боялись быстро бегать: запыхавшись, налетишь с разбегу на разверстую могилу — не успеешь ни слова сказать, ни вздохнуть.

Объясните мне, в чем тут загадка?

В деревне, пишет она дальше, между домами вечно разгуливают львы, нимало не смущаясь. До тех пор, пока на них не обращают внимания, они тоже не обращают внимания на нас.

Но стоит какой-нибудь девчушке броситься наутек, они уж не спустят ей этого порыва. Как бы не так! Тут же ее сожрут.

Именно поэтому львы постоянно разгуливают по деревне, где им совершенно нечего делать, — ведь они зевали бы от скуки и в других местах, правда?

Давным-давно, признается она ему, мы не в ладах с морем.

Иногда — очень редко, — глядя на ласкающую глаз синеву, мы готовы поверить, что оно с нами помирилось. Но перемирие не бывает долгим. Это ясно и по запаху моря — оно пахнет гнилью — и по горькому вкусу.

Здесь я должна объяснить, как обстоит дело с волнами. Все это безумно сложно, но море… Я вас прошу, верьте мне. Разве мне пришло бы в голову вас обманывать? Море — не просто слово и не просто наши страхи. Оно существует, я вам клянусь; оно всегда на виду.

У кого на виду? Да у нас же. Оно приходит из дальнего далека, чтобы сутяжничать и запугивать нас.

Когда вы приедете, вы тоже его увидите и будете изумлены. И воскликнете: «Вот это да!» — потому что оно действительно ошеломляет.

Мы посмотрим на него вместе. И я уверена, что не буду больше испытывать перед ним страха. Скажите, неужели я этого так никогда и не дождусь?

Не могу позволить, продолжает она, чтобы вы сомневались в моих словах, не доверяли мне. Я бы хотела вернуться к разговору о море. Но меня смущает одна вещь. Ручьи текут вперед, а море — нет. Послушайте, не сердитесь на меня, клянусь, я и не думала вас обманывать! Оно в самом деле такое. Как бы сильно ни колыхалось, ему не перехлестнуть узкой полоски песка. Большое, а не может. Наверняка оно бы не прочь двинуться дальше, но — не тут-то было.

Когда-нибудь позже, может быть, оно все-таки стронется с места.

«Мы сейчас как никогда прежде окружены муравьями», — говорится в ее письме. Приникнув к земле, они без устали волокут волоконца. До нас им дела нет.

Ни один из них не поднимает головы.

Их общество — самое замкнутое на свете, хотя они постоянно снуют среди других. Неважно, какие у них заботы и планы… они чувствуют себя как дома… везде.

И вплоть до сегодняшнего дня ни один из них так и не поднял головы, чтобы взглянуть на нас. Они скорее предпочтут быть раздавленными.

И еще она пишет ему:

«Вам и не снилось, что делается на небе, такое надо увидеть самому, иначе не поверишь. Вот, например, эти… но я пока не стану их называть».

Хотя кажется, что они ужасно тяжелые и занимают чуть ли не все небо, они — при своих громадных размерах — весят не больше, чем новорожденный младенец.

Мы называем их облаками.

Это правда, что из них льется вода — но не потому, что их сжимают или толкут. Это ничего бы не дало — воды в них очень мало.

Просто они становятся все длиннее и длиннее, шире и шире, опускаются ниже и ниже, одновременно набухая, и в конце концов начинают ронять капельки воды — да, воды. И тогда промокаешь насквозь. Мы бросаемся наутек, в ярости, что позволили застигнуть себя врасплох; потому что никто не может заранее угадать, когда облака начнут выпускать свои капли; иногда они и за несколько дней не выпустят ни одной. Но сидеть дома и ждать, пока набухшие облака проплывут мимо, бессмысленно.

Озноб, содрогания, колыхания — преподавание этих дисциплин в здешних краях поставлено плохо. Нам неведомы истинные законы, и когда происходит нечто подобное, оно застает нас врасплох.

Тут, несомненно, дело в Ритме. (А у вас — тоже так?) Просто нужно чуть-чуть его опережать — я хочу сказать, успевать заранее, на какой-то миг раньше. Вы слышали историю о блохе в ящике комода? Слышали, конечно. Как в ней все верно подмечено, не правда ли? Даже не знаю, что вам еще сказать. Когда же мы наконец встретимся?

Стихи

Передышка в гóре

(пер. А. Поповой)

Горе, мой старый трудяга,Горе, присядь,Передохни,Передохнем немного — и я, и ты,Передохни,Ты меня обнаружишь, накажешь, свое превосходство докажешь.Я пепелище твое.

Мой старый театр, моя привязь и пристань,Мой погреб добра,Мое грядущее, мой горизонт, мой верный друг,В твоих раскатах, в твоих разливах, в твоих кошмарахЯ растворюсь.

Девушка из Будапешта

(пер. В. Козового)

В девическом влажном тумане дыхания я отыскал свое место.Я ушел, я исчез, я не тронулся с места.Руки ее невесомы. Коснешься их — будто вода.В ее взгляде увядшее тает. Одни остаются глаза.Гибкие травы, цветы молодые на лугу поднимались у нас.На груди моей легкая тяжесть — это ты на нее оперлась.Всею тяжестью ты оперлась — теперь, когда ты испарилась.

На пути к смерти

(пер. В. Козового)

На пути к СмертиМать столкнулась с ледовой глыбой-горой;Слово молвить пыталась,А слов не осталось;С ледовой, в охлопках, горой.

Тут она посмотрела на нас, — я был с братом,—И прослезилась, узнав.

Мы сказали ей — чушь, разумеется, дикая,—что, мол, чувствуем и сознаем.И она тогда вдруг так прелестно, такой нежнойзарделась улыбкой —Вся, как девочка, в ней расцвела;Такой детской улыбкой, почти шаловливой;Потом ее скрыла Тьма.

Старость