Франсуаза Саган - Поводок
Я вернулся домой и начал собираться. Хотя я и чувствовал себя рассеянным, но на душе у меня было легко. Ничего особенно умного или прекрасного в своем вызове обществу я не видел, но по крайней мере чувство, которому я поддался, казалось непреодолимым. Не успеешь раскинуть мозгами, как чувства уже втянут тебя бог знает во что – ну и чего, собственно, еще ожидать от них? Я укладывал вещи в чемодан и засомневался, брать ли ядовито-зеленый костюм, первый, который мне Лоранс купила и которого я когда-то так стыдился. Но и его уложил вместе с остальными. Не тот момент, чтобы нос воротить. Протестовать надо было сразу, еще в примерочной кабинке, правда, тогда я не мог себе позволить отказаться от теплого костюма, мне бы это даже и в голову не пришло. А теперь слишком поздно – хороший вкус не позволяет: лучше уж никогда, чем слишком поздно.
Я спешил, понимая, что не смогу при Лоранс складывать и перекладывать эти будущие сувениры, даже если они из габардина. Время от времени, чтобы увериться, что имею право на свои действия, наклонялся к еженедельнику, который лежал раскрытым на моей кровати, и вычитывал из ее интервью что-нибудь наугад: «Хотя она теряла все: семью, друзей, мир, – молодая женщина никогда об этом не жалела; она знала, что этот мужчина заменит ей все, как и она ему все заменит». Ну и что она хотела этим сказать? Неужели она воображала, что «заменила для меня весь мир» и, кроме нее, мне больше ничего не нужно? Я никогда не считал себя способным заменить собой весь мир для кого бы то ни было и не думал никогда, что кто-нибудь вообще на такое способен, к тому же в некотором роде я бы себе этого и не пожелал. Ее идиотская претензия страшно меня взбесила. Я перелистнул страницу: «Они встретились в одном кафе на Монпарнасе. Она увидела одинокого худого и молчаливого юношу, в которого сразу же влюбилась, как и он в нее, – с первого взгляда».
Действительно, мы встретились в кафе на Монпарнасе, где я на всю катушку развлекался с моими приятелями-весельчаками, бренча на пианино. Она пришла со своей подружкой, флиртовавшей с кем-то из нас, и Лоранс буквально присосалась к нашей компании; она из кожи вон лезла, чтобы за нами увязаться, и, по правде говоря, мы не знали, как от нее избавиться. Мы с Корнелиусом даже разыграли ее в кости, эту дорогую Лоранс, и я ее выиграл (если я могу назвать это выигрышем). Да, она влюбилась в меня с первого взгляда, но мне понадобились недели, чтобы разглядеть ее и попривыкнуть. Первый раз я с недоверием лег с ней в постель, настолько она мне показалась воплощенным архетипом дамочки из буржуазной среды, так что темперамент Лоранс оказался для меня счастливым сюрпризом...
Я упаковал рубашки, книги, шейные платки, пластинки, фотоаппарат, лотерейные билеты, карточки лото. Оставил лишь «Стейнвей» и несколько пар слишком теплых носков, все равно я их терпеть не могу. Оба чемодана закрылись без особого напряжения: у меня полный комплект одежды, но ничего лишнего. И без малейшего угрызения совести я забрал четыре пары запонок, булавку для галстука и часы – мои военные трофеи. Прихвачу и машину (с упоением, что страховка за нее заплачена и на полгода я лишен забот по этому поводу). «Уж миллиона долларов за все это вполне достаточно», – подумал |я, не без удовольствия ощущая всю свою гнусность.
Собравшись, упаковавшись, я натянул знаменитый коричневый костюм в стиле Аль Капоне и посмотрел на себя в зеркало. И мне показалось, что я уже помолодел. Я подошел к фортепиано – единственное, чего мне здесь было жаль, – и стал меланхолично наигрывать странный мотивчик на основе привязавшегося ко мне аккорда. Пока я так и сяк обыгрывал эти три ноты, в окно забарабанил дождь и, словно град пощечин и поцелуев, обрушился настоящий ливень. Я распахнул окно, высунулся – теплые струи омыли мне лицо, и целую минуту я смотрел на дождь, слушал его шум, потом аккуратно и тщательно закрыл створки, чтобы не испортить ковер. Развернулся, взял свои чемоданы и вышел в коридор. Я бы предпочел попрощаться с Лоранс, но дожидаться ее у меня не хватило бы терпения. В любом случае, мне безразлично все, что она могла бы сказать; и без малейшего удовольствия я услышал, как она меня окликнула из своей комнаты:
– Венсан?
Я вздохнул, поставил чемоданы и вошел к ней. В комнате горел только ночник, словно обещая ночь любви, и по-прежнему все обволакивал аромат ее духов. Я глубоко вдохнул его, будто хотел удостовериться, что эти чары надо мной уже не властны. Семь лет я прожил в этой вязкой атмосфере... как странно...
– Да?
Лоранс в белом свитере, который ей очень шел, сидела на постели, поджав ноги, и мяла в руках летний пестренький платочек.
– Присядь, пожалуйста, – сказала она. – Ты куда собрался?
– Ухожу, – объявил я ровным голосом, присаживаясь на кровать. – Мои чемоданы у дверей, и я рад, что застал тебя, мне самому не хотелось уйти, не предупредив.
– Уходишь, ты уходишь?
Ее лицо страшно исказилось от изумления. Оно буквально оцепенело, и прямо на моих глазах, как это бывает в романах или фильмах, гримаса животного страха обезобразила его.
– Послушай, – сказал я, – ты ведь читала этот журнал, «Л'Эбдомадэр»...
Она кивнула головой, не сводя с меня глаз, словно я был статуей Командора.
– Да-да, – пробормотала она, – да, читала конечно. Ну и что? И что? Что это значит? О чем ты?
Теперь настала моя очередь удивляться. Неужели же она сама не понимала, что значат ее небылицы и побасенки?
– Ведь ты читала. Ты давала это интервью, значит – читала. Это постыдно, тошнотворно, лживо и потом... ну какая разница! Я ухожу, и все тут. Наши отношения стали вымученными, враждебными, мне это ненавистно.
– Но это ты! Ты сделал их такими! – Она почти кричала. – Ты! Я ненавижу тебя такого! Ты с отсутствующим лицом, неприступный куда-то идешь, возвращаешься неизвестно когда, а я вынуждена уходить из дома, чтобы не торчать тут, ожидая тебя часами, и ты думаешь, что мне этого хочется? Но ты же меня мучаешь, Венсан! Все эти дни ты меня мучаешь, целую неделю. Я неделю уже не спала и больше не знаю, кто я!
Я смотрел на нее оторопело. Казалось, она говорит искренне и была на грани нервного срыва. Нужно немедленно уходить, не пытаясь оспорить ее запутанное и смутное понимание вещей, все равно мне это не удастся, мы только заставим друг друга страдать, так что бесполезно...
– Хорошо. – Я встал. – Хорошо, пусть я виноват. Прости меня. А теперь я ухожу.
– Нет, нет!
Лоранс привстала на кровати и неловко вцепилась в мою руку; она почти падала и была готова броситься вперед – так нелепо и гротескно, что на это было невыносимо смотреть. Вдруг я успокоился. Теперь я видел в ней не бывшую супругу, не врага, не тем более чужую, а только жуткую неврастеничку, от которой надо бежать как можно скорее. Она медленно разжала пальцы, освобождая мой рукав, словно мое намерение было всего лишь хитростью. Она откинулась назад, кровь прилила к ее щекам, только теперь я понял, какой же бледной она была до этого.
– Боже... – сказала она, – ты меня напугал...
Я с ужасом увидел, как слезы хлынули у нее из глаз – еще один ливень, такой же подлинный, как и тот, что шумит за окном; теперь ее лицо обезобразит гримаса, она закусит губу, уткнется в ладони, и от рыданий задрожат ее затылок и плечи.
– Но где же ты был? Что делал? Третий день я ни жива ни мертва, это ужасно! Ах, Венсан, какой это кошмар! Где ты был? Я вся извелась, думая: где он? что делает? чего хочет? Ужасно! Но что же делать, Венсан? Эта история омерзительна!..
Я смотрел на нее подавленно и равнодушно. Потянулся к ее плечу, как сделал бы всякий вежливый мужчина при виде женщины в слезах, но вовремя спохватился. Прикоснуться к ней, обнять ее было бы теперь жестоко. Лоранс вне себя, она все видит в ложном свете, рассудок ей отказывает, душа у нее молчит, глаза не видят – и нельзя подавать ей повод для новых заблуждений. Наконец я разобрал, что она там еще бормочет.
– Куда же ты пойдешь? Что ты умеешь делать? Ничего, ты ничего не умеешь. И как это мерзко – бросить меня, едва у тебя завелось немного денег. Ты будешь всем мерзок, ты подумал об этом? Тебе некуда будет приткнуться, никто тебе не поможет. И что с тобой станет? – спросила она с такой неподдельной тревогой в голосе, что я чуть было не расхохотался.
– Вполне может быть, но кто виноват? Она пожала плечами, словно это было самое последнее дело, незначительная мелочь.
– Не важно, чья вина, – сказала она, – но это так. Ты умрешь от голода, холода... что ты будешь делать?
– Не знаю, – ответил я твердо, – во всяком случае, не вернусь.
– Я знаю, – произнесла она тихо, – знаю, ты не вернешься... это ужасно. Семь лет я жду, что ты вот-вот уйдешь; семь лет каждое утро смотрю, здесь ли ты; каждый вечер проверяю, рядом ли ты. Семь лет я только этого и боялась. И вот оно, вот! Боже мой, это невозможно! Ты не отдаешь себе отчета!..
Последняя фраза прозвучала так естественно, что я посмотрел на нее даже с любопытством. Она подняла на меня совершенно распухшие от слез глаза, лицо ее было неузнаваемо – такой Лоранс я еще никогда не видел.
