Чарльз Диккенс - Жизнь и приключения Мартина Чезлвита
— Можете себе представить, — продолжал Мартин, — он на это обиделся и начал говорить мне далеко не лестные вещи. И пошла беседа за беседой, слово за словом, как это всегда бывает; а клонилось все это к тому, чтобы я от нее отказался, а не то он от меня откажется. А надо вам знать, Пинч, что я не только страстно влюблен в нее (она хотя и не богата, но так красива и умна, что сделает честь кому угодно, какие бы ни были претензии у ее будущего мужа); мало того, главной чертой моего характера является…
— Упрямство, — предположил Том в простоте душевной. Но это предположение было встречено гораздо хуже, чем он ожидал, ибо молодой человек немедленно возразил с некоторой запальчивостью:
— Какой вы чудак, Пинч!
— Прошу извинения, — сказал Том, — я думал, вы ищете нужное слово.
— Это совсем не то слово, — ответил Мартин. — Ведь я же вам говорил, что у меня в характере нет упрямства, не так ли? Я хотел сказать, если бы вы меня не прервали, что главная черта моего характера — это твердость.
— О! — воскликнул Том, поджимая губы и кивая головой. — Да, да, я понимаю.
— И так как я тверд, — продолжал Мартин, — то, разумеется, я не собирался подчиниться ему или уступить хотя бы тысячную долю вершка.
— Да, да, — сказал Том.
— Наоборот, чем больше он настаивал, тем больше я сопротивлялся.
— Разумеется! — сказал Том.
— Ну вот, — заключил Мартин, откинувшись на спинку кресла и беззаботно махнув обеими руками, как будто с этим предметом было совсем покончено и разговаривать о нем больше не стоило, — тем дело и кончилось, вот я и очутился здесь!
Несколько минут мистер Пинч сидел, уставясь на огонь с озадаченным видом, как будто ему предложили труднейшую головоломку, которую он не в силах был разгадать. Наконец он сказал:
— Пекснифа вы, конечно, знали и раньше?
— Только по имени. Видеть его я никогда не видел, потому что дедушка не только сам держался поодаль от родственников, но и меня не пускал к ним. Мы расстались в одном городе соседнего графства. Оттуда я поехал в Солсбери, увидел там объявление Пекснифа и написал ему, так как у меня есть, кажется, врожденная склонность к занятиям подобного рода и я подумал, что это мне подойдет. Как только я узнал, что объявление дал Пексниф, мне вдвое больше захотелось поехать именно к нему, из-за того, что…
— Что он такой прекрасный человек, — подхватил Том, потирая руки. — Так оно и есть. Вы были совершенно правы.
— Нет, не столько из-за этого, говоря по правде. — возразил Мартин, — сколько потому, что дедушка терпеть его не может; а после того как старик обошелся со мной так круто, мне, естественно, захотелось насолить ему побольше. Ну вот я и очутился здесь, как уже говорил вам. Моя помолвка с той девушкой, о которой я рассказывал, вероятно затянется надолго: виды на будущее у нас с ней не блестящие, а я, конечно, и не подумаю жениться, пока у меня не будет средств. Для меня, видите ли, совсем неподходящее дело обрекать себя на убожество и нищету. Любовь в одной комнате, на четвертом этаже и тому подобное…
— Не говоря уже о ней, — тихим голосом заметил Том Пинч.
— Совершенно верно, — ответил Мартин, вставая, чтобы погреть спину, и прислоняясь к каминной доске. — Не говоря уже о ней. Хотя, разумеется, ей не так уж трудно подчиниться необходимости в данном случае: во-первых, она меня очень любит; а во-вторых, я тоже многим пожертвовал ради нее, мне могло бы и больше повезти, знаете ли.
Прошло очень много времени, прежде чем Том сказал: „Да, конечно“, — так много времени, что он мог бы вздремнуть в промежутке, но все же в конце концов он это сказал.
— Так вот, есть еще одно странное совпадение, которое связано с историей моей любви, — сказал Мартин, — и которым эта история заканчивается. Помните, вы мне рассказывали вчера вечером по дороге сюда про вашу хорошенькую незнакомку в церкви?
— Конечно, помню, — сказал Том, вставая со скамеечки и садясь в кресло, с которого только что поднялся Мартин, чтобы лучше видеть его лицо. — Разумеется.
— Это была она.
— Я так и знал, что вы это скажете! — ответил Том очень тихим голосом, пристально глядя на Мартина. — Неужели?
— Это была она, — повторил молодой человек. — После того, что я слышал от Пекснифа, у меня не осталось никаких сомнений, что это она приезжала и уехала вместе с моим дедушкой. Не пейте так много этого кислого вина, не то как бы вам не сделалось плохо, Пинч.
— Да, пожалуй, это вредно, — сказал Том, ставя на пол пустой стакан, который он долго держал в руках. — Так, значит, это была она?
Мартин утвердительно кивнул головой и, прибавив сердито и недовольно, что, будь это на несколько дней раньше, он бы ее увидел, а теперь она, может быть, за сотни миль от него, прошелся несколько раз по комнате, бросился в кресло и надулся, как избалованный ребенок.
Сердце у Тома Пинча было очень нежное, и он не мог смотреть равнодушно на чужое горе, а тем более на горе человека, к которому он чувствовал симпатию и который был к нему дружески расположен (в действительности или по предположению Тома) и желал ему добра. Каковы бы ни были его мысли несколько минут тому назад, — а судя по его лицу, они были совсем невеселы, — он постарался от них отделаться и преподал своему молодому другу наилучшие советы и утешения, какие только пришли ему в голову.
— Все уладится со временем, — говорил Том, — я не сомневаюсь, и после нынешних испытаний и несчастий вы еще сильнее привяжетесь друг к другу, когда настанут лучшие дни. Я читал, что так всегда бывает, да и чувство говорит мне, что это естественно и справедливо, и так оно и должно быть. Что долго не ладилось, — продолжал Том с улыбкой, которая, невзирая на его некрасивое лицо, была гораздо приятнее улыбки многих надменных красавиц, — что долго не ладилось, вряд ли может измениться так сразу, по нашему желанию; надо принимать жизнь как она есть и переделывать ее понемножку, вооружась терпением и бодростью. Я бессилен что-либо сделать, вы это хорошо знаете, зато намерения у меня самые лучшие, и если бы я мог быть полезен вам хоть чем-нибудь, как бы я был этому рад!
— Спасибо вам, — сказал Мартин, пожимая ему руку. — Вы хороший человек, клянусь честью; спасибо вам на добром слове. Разумеется, — прибавил он после минутной паузы, снова придвигая свой стул к огню, — я бы не постеснялся воспользоваться вашими услугами, если бы вы могли мне помочь. Но только, господи помилуй! — тут он сердито взъерошил волосы и посмотрел на Тома так, словно жалел, что это он, а не кто-нибудь другой, — помощи от вас не больше, чем от этой вилки или сковородки.
— Не считая желания помочь, — кротко заметил Том.
— О да, конечно. Я это и хотел сказать. Если бы желание что-нибудь значило, я бы не нуждался в помощниках. Хотя вот что вы можете сделать, если вам угодно, — и даже сейчас.
— Что именно? — спросил Том.
— Почитайте мне.
— Буду очень рад! — воскликнул Том, в восторге схватив подсвечник. — Извините, я оставлю вас на минутку в темноте, только сбегаю за книгой. Что бы вы хотели? Шекспира?
— Ну что ж, — отвечал его друг, зевая и потягиваясь. — И Шекспир годится. Я сегодня устал от новых впечатлений и всей этой сутолоки; а в таких случаях, я думаю, нет удовольствия лучше, как заснуть, слушая чтение. Вы ведь не обидитесь, если я усну?
— Нисколько! — воскликнул Том.
— Тогда начинайте поскорей. И не переставайте читать, если вам покажется, что я задремал (разве только устанете сами); это так приятно — то засыпать, то просыпаться, и опять слышать все те же звуки. Вам не приходилось это испытывать?
— Нет, никогда, — ответил Том.
— Ну что ж, можно попробовать как-нибудь на днях, когда мы оба будем в подходящем настроении. Ничего, оставьте меня в темноте. Только поскорее!
Мистер Пинч побежал, не теряя времени, и минуты через две возвратился с одним из драгоценных томиков, взяв его с полки над кроватью. Мартин тем временем устроился настолько удобно, насколько позволяли обстоятельства; соорудив перед огнем диван из трех стульев, он подложил скамеечку мисс Мерри вместо подушки и улегся, растянувшись во весь рост.
— Только, пожалуйста, не очень громко, — сказал он Пинчу.
— Нет, нет, — отвечал Том.
— А вам не холодно?
— Нисколько! — воскликнул Том.
— Ну, тогда я готов.
Мистер Пинч, перелистав книгу так бережно, как будто это было живое и горячо любимое существо, выбрал пьесу и начал читать. Не успел он прочесть и пятидесяти строк, как его друг уже захрапел.
— Бедняга! — тихо сказал Том, вытягивая шею, чтобы взглянуть на него через спинки стульев. — Он так еще молод, а у него столько горя. И с какой благородной доверчивостью он все рассказал мне. Неужели это была она?
И вдруг, вспомнив про их уговор, он снова принялся читать с того места, где остановился, и читал долго, совсем позабыв, что надо снимать нагар со свечи, так что фитиль стал похож на гриб. Он до того увлекся, что забыл подбрасывать уголь в камин, и вспомнил о своем упущения только тогда, когда Мартин Чезлвит часа через два проснулся и закричал, вздрагивая от холода:
