Чарльз Диккенс - Большие надежды (без указания переводчика)
— Ну, что жь, хозяинъ?
— Что жь, одумался? спросилъ его Джо.
— Ну, одумался, сказалъ угрюмый старый Долджъ.
— Такъ теперь я тебѣ скажу: за то, что ты всегда прилежно работаешь, пусть будетъ по-твоему, пусть всѣмъ будетъ полупразднякъ.
Сестра моя все это время стояла на-дворѣ. Подслушивать и шпіонничать было ей ни почемъ и она тотчасъ же просунулась въ одно изъ оконъ.
— Похоже на тебя, болванъ! сказала она Джо: — давать праздники такой лѣнивой и неповоротливой скотинѣ. Видно, ты очень-богатъ, что можешь такъ бросать деньги. Желала бъ я быть его хозяиномъ.
— Мало ли надъ кѣмъ ты желала бы командовать, когда бы только смѣла, отозвался Орликъ съ злобной усмѣшкой.
— Оставь ее, сказалъ Джо.
— Да, я съумѣла бы справиться со всякимъ мерзавцемъ, возразила моя сестра. Ее начинало уже разбирать. — И съ перваго бы началѣ съ моего муженька, который глава всѣмъ мерзавцамъ; да и ты не ушелъ бы у меня, ты самая подлая тварь отсюда и до Франціи — вотъ что!
— Гнусная ты вѣдьма, тётка Гарджери, какъ посмотрю, проворчалъ Орликъ.
— Да ну же, оставь ее! сказалъ Джо.
— Что ты сказалъ? принялась кричать она. — Что ты сказалъ? Что онъ сказалъ, Пипъ? какъ онъ меня назвалъ, и то при моемъ мужѣ? О-о-о!
Каждое изъ этихъ восклицаній было пронзительнымъ визгомъ. Я долженъ замѣтить, что поведеніе моей сестры, какъ и вообще всякой горячей женщины, нельзя извинить вспыльчивостью, потому-что она не безсознательно увлекалась порывами гнѣва, но сознательно и съ разсчетомъ настроивала себя и постепенно доходила до бѣшенства.
— Какъ обозвалъ онъ меня при этомъ подлецѣ, который клялся защищать меня, продолжала она. — О! о! поддержите меня. О!..
— Ага! бормоталъ сквозь зубы работникъ. — Я поддержалъ бы тебя, была бы ты только моя жена, я поддержалъ бы тебя! Подъ насосомъ всю бы дурь-то выгналъ изъ тебя.
— Говорятъ тебѣ, оставь ее! сказалъ Джо.
— И слушать это!.. завизжала моя сестра, всплеснувъ руками. Это была ужь вторая степень ярости. — И слушать, какъ онъ меня ругаетъ, этотъ мерзавецъ Орликъ, въ моемъ собственномъ домѣ, меня, замужнюю женщину, и передъ мужемъ!.. О-о!
Съ этими словами она принялась снова визжать и бить себя въ грудь, швырнула въ сторону свою шляпку и растрепала волосы. Это было послѣднею степенью бѣшенства. Съ этимъ она бросилась къ двери, которую я только-что передъ тѣмъ заперъ.
Что оставалось дѣлать несчастному Джо послѣ его неуваженныхъ, выраженныхъ какъ-бы въ скобкахъ, увѣщаній, какъ не спросить у своего работника: на какомъ основаніи онъ осмѣливается вмѣшиваться между нимъ и женою, и чувствуетъ ли онъ въ себѣ довольно храбрости, чтобъ выйдти съ нимъ за кулачки. Старый Орликъ понималъ, что обстоятельства не допускали иного исхода, кромѣ потасовки, и потому тотчасъ же сталъ въ оборонительное положеніе. Не скидывая даже своихъ прожженныхъ фартуковъ, они сошлись, какъ два богатыря. Но я не зналъ человѣка, который бы могъ устоять противъ Джо. Орликъ — какъ будто-бы онъ былъ не лучше моего блѣднаго джентльмена — скоро уже валялся въ угольной пыли и, казалось, не очень-то торопился вставать. Тогда Джо отперъ дверь, подобралъ мою сестру, которая упала безъ чувствъ у окна (конечно, уже насладясь зрѣлищемъ драки), отнесъ ее въ домъ и положилъ на постель, совѣтуя ей очнуться; но она знала только металась и судорожно запускала руки въ его волоса.
Тогда, какъ обыкновенно послѣ подобныхъ вспышекъ, наступила въ домѣ такая тишина, такое спокойствіе, съ которымъ я привыкъ соединять понятіе о воскресеньи или о томъ, что въ дому покойникъ. Я пошелъ наверхъ одѣваться.
Когда я сошелъ внизъ, Джо и Орликъ подметали соръ. Не было замѣтно никакихъ признаковъ раздора, кромѣ некрасиваго шрама на одной ноздрѣ у Орлика. Кружка пива появилась отъ «Лихихъ Бурлаковъ», и они хлебали изъ нея поочередно самымъ мирнымъ образомъ. Эта тишина имѣла успокоительное и философское вліяніе на Джо; онъ проводилъ меня на дорогу и сказалъ мнѣ, въ видѣ полезнаго напутствія:
— На сцену и вонъ со сцены, Пипъ — такова ужь жизнь!
Какъ дики были мои ощущенія, когда я очутился на дорогѣ къ миссъ Гавишамъ — никому до того нѣтъ дѣла. Никого также не интересуетъ, какъ долго я ходилъ взадъ и впередъ передъ калиткою прежде, чѣмъ рѣшился позвонить и какъ я боролся самъ съ собою, звонить ли мнѣ или удалиться и, безъ-сомнѣнія, удалился бы, еслибъ мнѣ было время возвратиться въ другой разъ.
Миссъ Сара Покетъ отворила калитку. Эстеллы не было видно.
— Это еще что? Ты опять здѣсь? сказала миссъ Покетъ. — Чего тебѣ надо?
Когда я сказалъ, что пришелъ только узнать, какъ поживаетъ миссъ Гавишамъ, Сара очевидно пришла въ сомнѣніе, впустить ли меня или отправить прогуляться. Но, не желая взять этого на свою отвѣтственность, она впустила меня и чрезъ нѣсколько времени возвратилась съ рѣзкимъ отвѣтомъ, что я могу взойти наверхъ.
Все было попрежнему, но миссъ Гавишамъ была одна дома.
— Ну, сказала она: — надѣюсь, ты не намѣренъ чего-нибудь просить. Ничего не получишь.
— Я вовсе не за тѣмъ пришелъ, миссъ. Я только хотѣлъ вамъ сообщить, что я очень-хорошо поживаю въ ученьи и очень вамъ благодаренъ.
— Хорошо, хорошо! И она сдѣлала нетерпѣливое движеніе старою, костлявою рукою. — Заходи отъ времени до времени; приходи въ твое рожденье… Ага! вдругъ замѣтила она, поворачиваясь съ кресломъ ко мнѣ: — ты ищешь Эстеллу — а?
Я дѣйствительно оглядывался, въ надеждѣ увидѣть Эстеллу и пробормоталъ, что надѣюсь, что она здорова.
— Уѣхала въ чужіе края, сказала миссъ Гавишамъ: — чтобъ окончить свое образованіе, какъ прилично порядочной барышнѣ; ужъ теперь она далеко; все та же красавица; всѣхъ съ ума сводитъ. А жалко тебѣ ее?
Она произнесла эти слова съ такимъ злобнымъ удовольствіемъ и разразилась такимъ непріятнымъ смѣхомъ, что я не зналъ, что и отвѣчать. Она избавила меня отъ этого, отпустивъ меня. Когда Сара захлопнула за мною ворота, я былъ болѣе, чѣмъ когда, недоволенъ своимъ домомъ, своимъ ремесломъ, всѣмъ на свѣтѣ — вотъ все, что я извлекъ изъ своего визита.
Проходя по большой улицѣ, я съ грустью смотрѣлъ въ окна магазиновъ, думая о томъ, что бы я купилъ, еслибъ былъ джентльменомъ, какъ вдругъ наткнулся на мистера Уопселя, выходившаго изъ книжной лавки. Мистеръ Уопсель держалъ въ рукахъ трогательную трагедію Джорджа Барнвеля, которую онъ только-что пріобрѣлъ за сикстпенсъ, въ намѣреніи излить всѣ ужасы ея на голову Пёмбельчука, къ которому шелъ пить чай. Какъ только завидѣлъ онъ меня, его, кажется, озарила мысль, что благое Провидѣніе посылаетъ ему ученика-болвана, надъ которымъ декламировать, и онъ присталъ ко мнѣ, прося меня идти съ нимъ въ Пёмбельчуку. Такъ-какъ я зналъ, что дома ожидаетъ меня нестерпимая скука, а ночь темна и путь однообразенъ, то я сообразилъ, что всякое общество было бы для меня находкою, и потому не очень противился. Мы вошли въ Пёмбельчуку, когда на улицахъ и въ магазинахъ начинали зажигать огни.
Такъ-какъ это было единственное представленіе Джорджа Барнвеля, которое мнѣ привелось видѣть, то я не могу судить, какъ долго оно обыкновенно продолжается; я знаю только, что въ этотъ вечеръ оно продолжалось до половины десятаго часа. Мистеръ Уопсель, попавъ въ Ньюгетъ, сталъ безмилосердо тянуть, такъ-что я уже начиналъ думать, что онъ никогда не дойдетъ до плахи. Мнѣ показались совсѣмъ-неумѣстными съ его стороны жалобы, что онъ сорванъ въ цвѣтѣ лѣтъ, когда онъ уже давно пошелъ въ сѣмя.
Я всего болѣе оскорблялся тѣмъ, что меня принимали за героя трагедіи. Когда Барнвель дѣлалъ что-нибудь беззаконное, Пёмбельчукъ бросалъ на меня такіе взоры, преисполненные негодованія, что мнѣ становилось неловко и я готовъ былъ извиняться. Уопсель также употреблялъ всѣ старанія, чтобъ выставить меня въ самомъ дурномъ свѣтѣ.
Кровожадный и, притомъ, тупоумный, я умертвилъ своего дядюшку безъ всякихъ смягчающихъ обстоятельствъ; Мильвудъ громилъ меня своими доводами на каждомъ шагу, и было бы прямымъ безумствомъ со стороны хозяйской дочери имѣть во мнѣ какое-нибудь расположеніе. Что жь касается моего поведенія въ роковое утро, то вопли и малодушіе доказало, что оно вполнѣ соотвѣтствовало моему слабому характеру. Даже и послѣ того, когда меня преблагополучно повѣсили и Уопсель закрылъ книгу, Пёмбельчукъ не сводилъ съ меня глазъ и говорилъ качая головой: «Пусть это послужитъ тебѣ примѣромъ», какъ-будто всѣмъ было извѣстно, что я не прочь умертвить самаго близкаго родственника, еслибъ онъ только имѣлъ слабость сдѣлаться моимъ благодѣтелемъ.
На дворѣ была уже ночь, когда все это кончилось и мы съ мистеромъ Уопселемь отправились домой. Выйдя за городъ, мы очутились въ тяжелой сырой мглѣ. Фонари на дорогѣ казались свѣтлыми пятнами въ густомъ туманѣ. Среди разсужденій о томъ, какъ туманъ подымается съ извѣстной части болота при перемѣнѣ вѣтра, мы наткнулись на человѣка, который плелся вдоль караульнаго дома.
