Густав Майринк - Белый Доминиканец
— Господин барон просил меня не приходить к нему в дом, — объяснил он мне, — он сказал, что Вам необходимо некоторое время побыть одному. Я свято исполнял его не совсем понятное мне желание…
Я казался себе человеком, вернувшимся в свой родной город после долгого отсутствия: я встречал взрослых людей, которых знал детьми, я видел серьезные лица там, где раньше блуждала юношеская улыбка; цветущие девушки стали озабоченными супругами…
Я бы не сказал, что чувство внутреннего оцепенения покинуло меня тогда. Но к нему прибавилась какая-то тонкая пелена, которая позволила мне смотреть на окружающий мир более человеческим взглядом. Я объяснял себе это влиянием животной силы жизни, которая, как завещание, перешла мне от отца.
Когда капеллан инстинктивно ощутил это влияние, он проникся ко мне большой симпатией и стал часто бывать у меня по вечерам.
«Всегда, когда я рядом с Вами, — говорил он, — мне кажется, что предо мной сидит мой старый друг».
При случае он мне обстоятельно рассказывал, что произошло в городе за эти годы.
И я снова вызывал к жизни прошлое.
— Помните, Христофор, как Вы маленьким мальчиком говорили, что Вас исповедовал Белый Доминиканец? Я сначала не был уверен, что это правда, я думал, что это игра Вашего воображения, потому что то, что Вы рассказывали, превосходило силу моей веры. Я долго колебался между сомнением и предположением, что это могло быть дьявольским призраком или одержимостью, если для Вас это более приемлемо. Но когда произошло уже столько неслыханных чудес, у меня для всего этого есть только одно объяснение: наш город накануне великого чуда!
— А что же, собственно, произошло? — спросил я. — Ведь, как Вы знаете, половину своей человеческой жизни я, был отрезан от мира.
Капеллан задумался.
— Лучше всего я коснусь сразу последних событий; я не знаю, правда, с чего начать. Итак, началось с того, что все больше людей стали утверждать, что они собственными глазами видели в новолуние какую-то белую тень, отбрасываемую нашей церковью, что подтверждает предание. Я старался опровергнуть эти слухи, пока, наконец, я сам — да, я сам! — не стал свидетелем этого события. Но пойдем дальше! Я испытываю глубочайшее волнение всегда, когда начинаю говорить об этом. Однако достаточно предисловий: я сам видел Доминиканца! Избавьте меня от описаний — ведь то, что я пережил, является для меня самым священным событием, которое я могу себе только представить!
— Вы считаете Белого Доминиканца — человеком, стяжавшим особенную силу, или Вы думаете, Ваше Преподобие, что он — нечто, напоминающее явление духов?
Капеллан медлил с ответом. — Честно говоря, я не знаю! Мне показалось, что он был облачен в папскую мантию. Я думаю… да, я знаю твердо: это был светлый лик, устремленный в будущее. У меня было видение грядущего Великого Папы, который будет зваться «FLOS FLORUM»… Пожалуйста, не спрашивайте меня больше ни о чем! Позднее пошли разговоры, что точильщик Мутшелькнаус из тоски, что его дочь пропала без вести, сошел с ума. Я занялся выяснением этого обстоятельства и хотел его утешить. Но… это он утешил меня. Я увидел очень скоро, что передо мной блаженный. А сегодня мы все уже знаем, что он — чудотворец.
— Точильщик — чудотворец? спросил я, потрясенный.
— Да, так Вы ведь не знаете, что сейчас наш маленький городок на прямом пути к спасению и стал местом паломничества! — вскричал капеллан, ошеломленный. — Господи, неужели Вы проспали все это время, как монах до весенней капели. Разве Вы не видели статую Богородицы в саду?
— Да, я видел ее, — начал я, — но при каких обстоятельствах она появилась?? Я пока не заметил, чтобы люди совершали туда паломничество!
Это потому, — объяснил капеллан, — что в это время старик Мутшелькнаус странствует и наложением рук исцеляет больных. Люди стекаются к нему толпами. Вот почему город сейчас как будто вымер. Завтра в праздник Успения Богородицы он снова вернется в город.
— А он Вам никогда не рассказывал, что он присутствовал на спиритическом сеансе? — спросил я осторожно.
— Только в самом начале он был спиритом. Сейчас он далеко отошел от этого. Я думаю, для него это был переходный период. Но то, что эта секта чрезмерно разрослась сегодня, к сожалению, правда. Я говорю «к сожалению», хотя надо заметить, что вообще-то учение этих людей извращает учение церкви! Кроме того, я часто спрашиваю себя: что лучше — чума материализма, которая распространилась среди человечества, или эта фанатическая вера, которая произрастает из бездны и угрожает все поглотить? Действительно, здесь выбор — или Сцилла или Харибда.
Капеллан посмотрел на меня вопросительно и, казалось, ожидал от меня ответа. Я молчал — я снова думал о голове Медузы.
— Однажды меня оторвали от службы, — продолжал он. — «Старик Мутшелькнаус идет по улицам! Он воскресил мертвого!» — кричали все друг другу взволнованно.
Произошло очень странное событие. По городу ехала повозка с покойником. Вдруг старик Мутшелькнаус приказал кучеру остановиться. «Снимите гроб!» — приказал он громким голосом. Как загипнотизированные, люди повиновались ему без сопротивления. Затем он сам открыл крышку. В нем лежал труп калеки, которого Вы знали, — ребенком он всегда бегал со своими костылями впереди свадебных процессий. Старик склонился над ним и сказал, как однажды Иисус: «Встань и иди!». И… и… — капеллан прослезился от умиления и восторга, — и калека очнулся от смертного сна! Я спрашивал потом Мутшелькнауса, как все это произошло. Вы, наверное, знаете, Христофор, что вытащить из него что-либо почти невозможно; он пребывает в состоянии непрерывного экстаза, которое с каждым месяцем становится все глубже и глубже. Сегодня он вообще перестал отвечать на вопросы.
Тогда мне удалось кое-что от него узнать. «Мне явилась Богородица, — сказал он, когда я разговорил его, — она поднялась из земли перед скамьей в саду, где растет акация». И когда я уговаривал его описать мне, как выглядит святая, он сказал мне со странной блаженной улыбкой: «Точно как моя Офелия». «А как Вы пришли к мысли остановить повозку с покойником, любезный Мутшелькнаус?» — допытывался я. — «Вам приказала Богородица?» — «Нет, я узнал, что калека мертв лишь по-видимости». — «Но как Вы могли узнать об этом? Даже врач не знал об этом!» — «Я это узнал, поскольку был сам однажды заживо погребен», — последовал странный ответ старика. И я не мог заставить его понять всю нелогичность подобного объяснения. — «То, что человек испытывает на себе, он может увидеть и в других. Дева Мария оказала мне милость тем, что меня еще ребенком чуть было заживо не погребли, иначе бы я никогда не узнал, что калека мертв лишь по-видимости…» — повторял он во всевозможных вариантах, но так и не дошел до сути дела, до которой я докапывался. Мы говорили, не понимая друг друга!
— А что стало с калекой? — спросил я капеллана. — Он все еще жив? — Нет! И странно, что смерть настигла его в тот же час.
Лошади испугались шума толпы, понесли по Рыночной площади, опрокинули калеку на землю, и колесо сломало ему позвоночник.
Капеллан рассказал мне еще о многих других замечательных исцелениях точильщика. Он красноречиво описал, как весть о появлении Богородицы разнеслась по всей стране, вопреки насмешкам и издевательствам так называемых просвещенных людей; как появились благочестивые легенды и, наконец, как акация в саду стала центром всех этих чудес. Сотни людей, прикоснувшиеся к ней, выздоравливали, тысячи внутренне отпавших, раскаявшись, возвращались к вере.
Дальше я слушал все это не слишком внимательно. Мне казалось, что я разглядываю в лупу крошечные и в то же время всемогущие приводные колеса цепи духовных событий в мире. Калека, чудом возвращенный к жизни и в тот же час заново возвратившийся к смерти, как бы подавал нам знак, что здесь действует какая-то слепая, сама по себе ущербная и все-таки на удивление активная невидимая сила. И потом, рассуждение точильщика! Внешне детское, нелогичное — внутренне осмысленное, обнажающее бездну мудрости. И каким чудесным простым образом старик избежал сетей Медузы — этого обманчивого света спиритизма: Офелия, идеальный образ, которому он отдал всю свою душу, стала для него милосердной святой, частью его самого. Отделившись от него, она вернула ему тысячекратно все жертвы, которые он принес ради нее, совершила для него чудеса, просветила его, возвела его к небу и открылась ему как божество! Душа, вознаградившая саму себя! Чистота сердца как проводница к сверхчеловеческому, носительница всех священных сил. И как духовная субстанция переносится его живая и обретшая форму вера на безмолвные творения растительного мира, и древо акации исцеляет больных… Но здесь есть и одна загадка, чье решение я могу лишь смутно предугадать: почему именно то место, где покоится прах Офелии, а не какое-нибудь другое, стало источником всех целительных сил? Почему именно то дерево, которое я посадил с желанием обогатить мир жизни, избрано быть отправной точкой всех чудесных событий? Глубокое сомнение у меня вызывало также то, что превращение Офелии в Богоматерь совершилось по магическим законам, подобным законам спиритического сеанса. «А где же смертоносное влияние головы Медузы?» — спрашивал я себя. — «Неужели Бог и Сатана, понимаемые с философской точки зрения, в последней истине и в последнем парадоксе, это одно и то же — созидетель и разрушитель в одном лице?»
