Оскар Лутс - Весна
– Да, скверное было дело, – подтвердил батрак. – Ищешь, ищешь, а его нигде нет. Прямо страху на нас нагнал. Если б тогда этот Март-дурачок не сказал, так и не нашли бы, пока мальчонка сам утром не явился бы. Где его будешь искать в темноте!
– Что вы старое вспоминаете, – заступилась бабушка за своего любимца. – Все это давно прошло, а что прошло, то забыто. Больше об этом и не напоминайте!
– Да нет, мы не потому… просто к слову пришлось, – промолвил Март.
Тогда Либле торжественно заявил:
– Вы за этого парня не бойтесь, он себя в обиду не даст. Водку пить он никогда не будет, я вам, если хотите, могу своей головой поручиться.
– А ну-ка, давай сюда голову, язвительно вставила Мари.
– Ну, тебе-то я ее не дам, – быстро отозвался Либле, через плечо взглянув на девушку. – В твои руки я ее не отдам. Тебе и свою-то голову лень причесать, погляди, на кого ты похожа!
И он продолжал прежним тоном:
– У этого мальчугана в голове больше ума, чем вы думаете. Как заведешь с ним разговор, так только рот разевай. И о чем он только не думает, чего не придумает, не всякий взрослый так сумеет. Да нет, какое там! Разве взрослый сумел бы со мною так толковать, как он вчера на колокольне! Что бы там ни было, о чем бы мы там ни говорили, а я ему еще вчера там же, наверху, сказал: такому мальчонке нужен умный человек, чтобы с ним поговорил, на все вопросы ответил, которые он… ну, те, что он мне задавал. Нет. нет, из этого парня большой толк выйдет, вы не думайте. А знаешь, Арно обратился он к мальчику, – а что если все-таки взять да совсем бросить водку, как ты вчера говорил, а? Не околею же я от этого, а если и околею, так что за беда!
– Смерть придет, так помрешь, от чего бы там ни было, а только от того, что водку бросишь, наверняка не умрешь, – сказал хозяин.
– Бросишь пить, Либле? спросила хозяйка. Как видно, ее обрадовало уже одно то, что Либле заговорил об этом. Она с минуту задумчиво смотрела на Либле, и в глазах ее можно было прочесть: вот было бы разумно, если бы ты бросил пить.
– Да нет, пусть пока все так и остается, сейчас я еще ничего не скажу, а потом видно будет, – уклончиво ответил Либле. Он не любил много о себе говорить и никогда не давал никаких обещаний.
Во всяком случае, такие речи от него сегодня слышали впервые. Он yе принадлежал к числу тех пьяниц, которые после каждой выпивки троклинают водку на чем свет стоит, а потом при первой же возможности опять напиваются. Когда окружающие принимались его журить, Либле обычно отвечал:
– Пью, конечно, пью; на свои собственные деньги пью. До самой смерти пить буду.
Арно появился из другой комнаты, взглянул на Либле и спросил:
– Либле, ты умеешь играть на скрипке?
– На скрипке? Чуть-чуть умею. А что?
– У меня есть скрипка.
– Ну-у?
– Да, учитель подарил.
Арно принес из горницы скрипку и осторожно положил ее на стол перед Либле. Все, кроме бабушки, столпились вокруг.
– Ну разве я не говорил! – воскликнул Либле. – Мари, пошли ты свою хворь ко всем чертям, идем танцевать. Ну, давай танцевать!
Он потащил Мари плясать, и ей бы, наверное, пришлось несладко, но тут во дворе залаяли собаки, послышались шаги и шум в передней. Дверь распахнулась, и в комнату вошли гости с хутора Рая, а вместе с ними толстощекий румяный мальчуган. Это был Тыниссон.
Радостная дрожь пробежала по телу Арно. Мгновенно забылись все горести, и у мальчика появилось такое чувство, словно их никогда и не бывало, словно с осени до самого рождества все было одним сплошным веселым праздником…
Так и все мы оглядываемся иногда на пережитые горести, и какое-то одно счастливое мгновение может вдруг заставит нас забыть все, что было в прошлом печального…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Вскоре после рождества, холодным январским днем, в школе появились два новых ученика. Они, видимо, были из одной деревни, так как привезли их вместе и, как потом выяснилось, у них был на двоих только один шкафчик для книг и прочих вещей; обычно же у каждого ученика был свой отдельный шкаф. Новички подъехали к школе в то время, когда здесь шел третий урок, и им пришлось подождать в передней, пока начнется перемена и они смогут внести свои вещи. Запорошенные снегом спины приезжих и их раскрасневшиеся от мороза лица свидетельствовали о том, что приехали они издалека. Сначала все трое стояли молча. Мальчики притопывали носами, чтобы согреться, а их возница, горбоносый старик с реденькой бородкой и глубоко запавшими глазами, курил трубку. Потом один из мальчиков, тот, что был повыше, светловолосый и голубоглазый, сказал:
– Интересно, какой у них сейчас урок. – Он, улыбаясь, вопросительно взглянул на товарища. – Должно быть, второй или третий, во всяком случае не первый. Узнать бы, который час.
– У них урок русского языка, – ответил другой, низенький и тщедушный мальчонка с острым личиком и черными глазами. Разговаривая, он как-то странно морщил нос, как будто ему что-то не нравилось.
– Откуда ты знаешь? – спросил голубоглазый.
– Так слышно же, – буркнул в ответ тщедушный мальчонка, снова сморщил нос и, резко повернувшись спиной к собеседнику, пошел к дверям.
– Можно бы сейчас снять с дровней кровати и шкаф, – сказал он, потом меньше с ними возни будет. – Пойдем, отец, снимем.
С этими словами он шагнул к саням и стал развязывать веревки.
На нем был поношенный серый тулупчик, узкий в плечах и слишком широкий у колен, делавший его фигуру похожей на кисточку, большие женские резиновые сапоги и такие огромные варежки, что в один палец легко умещалась вся его рука. Не трудно было догадаться, что одежда на нем с чужого плеча. Сразу видно было, что это сын бедных родителей.
– Ну иди же, – почти сердито крикнул он, видя, что отец замешкался.
Они сняли с дровней кровати, шкаф и котомки с провизией, а голубоглазый мальчуган ограничился тем, что осторожно взял под мышку какой-то завернутый в материю предмет и стал смотреть, как его спутники продолжают возиться у саней.
Урок кончился, и ребята с шумом и гамом высыпали во двор. Увидев приезжих, они столпились вокруг, вопросительно поглядывая то на мальчиков, то на возницу.
– В школу приехали? – спросил кое-кто из ребят, и несколько человек сразу вызвались внести в дом кровати и шкаф.
– В спальне, правда, тесновато, но две кровати, может, у окна и уместятся, – осипшим голосом пояснил один из мальчиков и закашлялся так, что у него слезы на глазах выступили.
– Издалека будете? – спросил другой и, узнав, что новички приехали из Тыукре, сказал, что у него там есть родственники.
И эту минуту к приезжим подошел и Тоотс, почему-то задержавшийся в классной дольше, чем обычно. Взглядом знатока оценил он их пожитки, осведомился, имеется ли ключ от шкафа, предложил новичкам купить у него ручку для пера и конек и пообещал, если сделка состоится, уступить им место в спальной рядом с его койкой. Одна только вещь не давала Тоотсу покоя – узелок, который с такой нежностью держал под мышкой голубоглазый мальчик. В узелке, наверное, скрывалось нечто необычное – иначе почему почему бы мальчуган так бережно с ним обращался. Тоотс даже потрогал этот таинственный предмет рукой. В узелке что-то странно забренчало, и теперь Тоотс прямо сгорал от любопытства.
– Что там такое? – спросил он, от нетерпения засовывая палец в рот. Он не мог дождаться, когда же этот, видимо, довольно медлительный и неразговорчивый мальчуган заговорит.
– Каннель,[5] – добродушно улыбаясь, ответил приезжий и еще глубже засунул узелок под мышку. – А ты умеешь играть?
– Конечно, умею, отчего же не уметь, – отозвался Тоотс, широко расставив ноги. – Я на таком инструменте немало игрывал, у меня их было сразу целых три штуки, но мальчишка из Палу так пристал, что я ему их продал. Да мне сейчас каннель и не нужен, я собираюсь себе граммофон купить.
И, становясь с новичком совсем на дружескую ногу, он добавил:
– Пойдем в комнату. Как тебя зовут?
– Яан Имелик, – ответил тот.
– Какая странная фамилия![6]
– Такая она и есть, – ответил Имелик и в сопровождении Тоотса, улыбаясь, вошел в дом, как будто кровати, шкаф и мешки – все это его не касалось. Его, по-видимому, интересовал только каннель, он продолжал его держать в руках даже тогда, когда старик и ребята, кряхтя и пыхтя, втащили в комнату его кровать и тюфяк. Никто еще даже не знал, как будут размещены их вещи, но едва внесли через порог и поставили на пол кровать Имелика, как он и Тоотс мгновенно уселись на нее и стали разворачивать каннель.
– Ого, так это же прямо замечательная штука! – с восхищением воскликнул Тоотс, увидев инструмент. – Ну-ка, сыграй!
Яан Имелик был, как видно, паренек сговорчивый —он несколько раз провел рукой по струнам, прислушался, настроен ли каннель, и заиграл. Постепенно вокруг них собрались почти все ребята, только несколько человек помогали второму новичку и вознице освобождать место для кроватей. Тоотс прямо сиял от удовольствия, как будто и его заслуга была в том, что Имелик так хорошо играет на каннеле. На лице Тоотса можно было ясно прочесть: «Вот мы какие!» И все время, пока черноглазый мальчуган, морщась, устанавливал на место вторую кровать и шкаф, по комнате плыли тихие, нежные звуки каннеля. Арно и Тыниссон стояли за спиной у ребят и молча слушали музыку.
