Джон Пристли - Добрые друзья
— Большая Энни. Держит «Кирквортский трактир», — услышал он голос Нобби, отвечавшего на какой-то вопрос Фреда. — Ты это место знаешь, сейчас сам увидишь. Энни — наш человек, зуб даю.
Следующие полтора часа они медленно и безрадостно колесили по узким проселочным дорогам, то и дело возвращаясь к пропущенным поворотам. Мистеру Окройду очень хотелось спать, но он продрог до костей, живот был пуст, как барабан, и беспокойный сон одолевал его только на минуту-другую. От прежних восторгов не осталось и следа, и мистер Окройд уже не раз мечтал очутиться в своей постели. Трясясь в кузове сквозь угрюмую ночную тьму, он невольно жалел, что вообще сел в треклятый грузовик.
Наконец они подъехали к «Кирквортскому трактиру» — одинокому дому на перекрестке, с широкими воротами, ведущими в боковой двор, — но легче мистеру Окройду не стало. Трактир пялился на них сквозь мрак слепыми черными глазами, а дверей как будто нигде не было. Тем не менее мистер Окройд вылез из машины вместе с остальными и посмотрел на закрытые ставнями окна.
— Нас точно не сдадут? — с тревогой спросил Фред. — А то скажем, кто мы такие, — глядишь, с утреца-то и повяжут.
Нобби не разделял его страхов.
— Положись на меня, друг. Я знаю Энни, а она знает меня. Все будет хорошо. — Он храбро подошел к двери и постучал. Никто не отозвался, и через пару минут он стукнул снова. Где-то открыли окно, и злой женский голос крикнул:
— Хто там? Чего расшумелись? Чего надо?
— Это ты, Энни? — откликнулся Нобби. — Это я, Нобби Кларк! Помнишь меня?
— Кто-кто? — прохрипела Энни.
— Нобби Кларк! Ты меня знаешь, я здесь был с Чаффи, Стивом и их компашкой. Помнишь ярмутское дело, Энни?
— А, вон ты кто! Терь поняла. На кой явился среди ночи?
— Спускайся, я те все расскажу, Энни. Зубы так стучат, что язык не ворочается.
Хозяйка что-то пробурчала и отошла от окна, а через минуту дверь отворилась, и Нобби вошел внутрь.
— Щас он мигом все уладит, — радостно сказал Фред мистеру Окройду. — Как только она пошла вниз, я сразу смекнул: голодными не останемся. Нобби кого угодно уболтает. Язык у него будь здоров! — И Фред громко сплюнул в знак одобрения, а потом задымил полудюймовым окурком.
Через несколько минут на улицу выскочил довольный Нобби.
— Все путем, други! Пошли, нас пустили на ночлег. Загони-ка развалюху на задний двор, Фред. А ты с ним, мистер. Оба с черного хода зайдете.
Мистер Окройд потопал за грузовиком во двор, вытащил из кузова корзинку и сумку с инструментами, а потом вместе с Фредом вошел на кухню, где уже горел свет. Нобби — высоченный обрюзгший верзила с короткими волосами, багровыми щеками и толстыми обвислыми губами, — орудовал гигантскими мехами и раздувал огонь в печке. Кухня была грязная и неряшливая, а ее хозяйка — невероятных размеров женщина, закутанная в бесконечные ярды засаленной фланели, — еще грязней и неряшливей.
— Это Энни, миссис Краучер, — сказал Нобби, отложив мехи. — А это Фред… Фред…
— Смит, — нашелся джентльмен, внешний вид которого внушал даже меньше доверия, чем его слова. Лицо у него было вытянутое, худое и будто бы съехавшее набок; возраст неопределенный — от двадцати пяти до сорока пяти.
— Фред Смит, — любезно подхватил Нобби. — Мы с ним вместе работаем, а этот малый с нами по ошибке оказался. — Он вопросительно взглянул на мистера Окройда.
— Меня зовут Окройд.
— Его зовут Окройд, и он — честный человек, иначе бы его тут не было. — Нобби стал опять раздувать огонь, и скоро дрова занялись.
— Ну, чего изволите, ребятки? — вопросила Энни. — Ежли стейков с картошкой да перин пуховых — не мечтайте, сразу говорю.
— Как тебе угодно, Энни, как угодно! — запричитал Нобби, — Кусок хлеба да немного мяса, если есть. И выпить чего-нить. Что выпьем, друг? Пиво шибко холодное. Вот что я скажу: хорошо бы чашку чая с капелькой рома, а? Старого доброго сержант-майорского!
— Хорошо придумал, друг, — хмыкнул Фред.
— И я не откажусь, — сказал мистер Окройд, который уже начал согреваться, но изнутри его по-прежнему глодала пустота. Он с надеждой поглядел на грозную Энни.
— Как пожелаете, — ответила Энни. — Я тоже с вами тяпну. Ну-ка, Нобби, ставь чайник.
Она вынула из буфета остатки говядины, хлеб, сливочное масло, четыре полупинтовые чашки и бутылку рома. Они с Нобби заварили чай, Фред набросился на говядину, а мистер Окройд, чтобы не оставаться в стороне, отрезал от хлеба дюжину толстых ломтей. На душе у него вновь стало веселее. Да, компания его окружала та еще, зато потом будет что вспомнить и рассказать. Нобби поставил на стол горячий чайник, а хозяйка, которая даже в столь поздний час не теряла бдительности, отлила в кувшин четверть пинты рома.
Гости яростно накинулись на бутерброды, запивая их чаем — очень крепким, очень сладким и от души сдобренным ромом. Проглотив горячую смесь, в которой спиртного и чая было примерно поровну, Энни развалила у потрескивающего огня свою массивную, завернутую во фланель тушу, подбоченилась и смерила гостей снисходительным, почти материнским взглядом.
— Смотрю, вы малость ожили, — самодовольно проговорила она. — Что дальше, молодчики?
— Сон-час, — заявил Фред из глубин огромного бутерброда.
— Дело говоришь, — кивнул Нобби. — Передай-ка сюда вон тот коричневый кувшинчик, мистер. Подолью себе еще рома. Да, нам бы вздремнуть маленько, Энни.
— Спать будете прямо здесь, — сказала та. — Подкинем дров — авось не озябнете.
— Разберемся, Энни. Ну-ка, теперь самое вкусное! — Нобби поднял кружку и опустошил ее в честь гостеприимной хозяйки. — Уважила ты нас, родная! Все хорошо, мы тут сами управимся.
— Еще бы, — кивнула Энни. — Я на боковую. Утром расскажете все новости. И ради Бога, не зажигайте свет в передней! Так, подсчитаем убытки… С вас шесть шиллингов — это еще по-божески, вон вы сколько рому выдули.
— По рукам. — Нобби стал рыться в карманах.
Тут мистер Окройд, полный чая, рома, мяса и хлеба, сытый, довольный и сонный, сделал глупость.
— Ну-ка! — вскричал он. — Я вам обязан, так что плачу за всех! Шесть шиллингов, а? — Он сунул руку в карман, но там одиноко лежала монета в шесть пенсов. Видимо, вместе с недельным жалованьем он отдал жене все деньги. Зато в нагрудном кармане у него лежали четыре пятифунтовые банкноты. — Минутку… — По неосторожности мистер Окройд вытащил из старого конверта сразу все бумажки.
— Ну дела! — Фред подался вперед. — Кого это мы подцепили? Мистер Рокфеллер, черт тебя дери! Ты, часом, не банк ограбил?
Мистер Окройд заметил, как все взгляды застыли на его банкнотах, и спешно засунул три бумажки обратно в карман, а одну протянул Энни:
— Разменяете, миссис?
— Еще чего! — озлилась та. — Не разменяла бы, даже если б могла! Мне ваши грязные деньги не нужны. Неплохо устроились, а?
— Спокойно, мистер. Спокойно, Энни. Я заплачу, — ласково вставил Нобби. — Шесть шиллингов так шесть шиллингов.
— Ну, будьте паиньками. Как уляжетесь, сразу погасите свет. — Энни убрала со стола ром, заперла дверцу бара и ушла к себе. Гости дружно зевнули и по совету Нобби («Ботинки в постель не тащите») сняли обувь. После осмотра комнаты и дальнейших обсуждений мистеру Окройду, как ни странно, выделили старый диван в углу.
— Тебе там поуютней будет, мистер, — серьезно проговорил Нобби. — А честному человеку положен уют, верно я говорю, Фред?
— Так и быть, уступлю, — пробормотал тот и растянулся на двух стульях.
Мистер Окройд с удовольствием покурил бы на ночь «Моряцкого» и послушал байки о Чаффи, Большой Энни, ярмутском деле и Великой северной дороге, но он так устал, так согрелся и так уютно устроился на диване, чувствуя внутри теплое свечение рома, что веки его мгновенно налились свинцом. В полудреме он заметил, как Нобби задул лампу. В темноте поблескивал лишь очаг; мистер Окройд будто бы вновь очутился в тряском кузове — на короткий миг перед ним мелькнула Великая северная дорога, и он сразу же уснул.
IIХриплый истошный визг огласил кухню. Мистер Окройд заворчал, приоткрыл глаза и зажмурился. На несколько секунд в комнате воцарилась благодатная тишь. Потом опять раздался голос, пронзительный и скрежещущий, как плохая циркулярная пила. На сей раз мистер Окройд пошевелился, встряхнулся и широко распахнул глаза. Увиденное его поразило. Много лет подряд, просыпаясь, он видел перед собой спальню дома 51 по Огден-стрит, Браддерсфорд, и теперь минуту-две не мог сообразить, куда попал. Через некоторое время к нему вернулась память о последних событиях: он сообразил, что настало первое утро его странствий и, вдобавок, последний вторник сентября. Душа его еще дремала, а проснувшаяся ее часть была лишь порождением привычек: чувство оторванности от родного дома не принесло мистеру Окройду ни малейшего удовольствия. И он по-прежнему мучился от недосыпа — голова чуть болела, по затекшему телу разлилась болезненная тяжесть. Словом, пробуждение было не из приятных. Мистер Окройд засыпал в атмосфере дружеского уюта, теперь все было иначе. Он приподнялся, выглянул из-за стола и уперся взглядом в огромную спину хозяйки, выходившей из кухни в коридор. Со двора в комнату вошла чумазая девчушка.
