Сага о Форсайтах - Джон Голсуорси
Дверь его комнаты была открыта, свет зажжен. Мать, все в том же платье, в котором была за ужином, стояла у окна. Обернувшись, она сказала:
– Садись, Джон, давай поговорим.
Он сел на кровать, она сама – в амбразуру окна, к нему в профиль. Грациозность ее фигуры, нежная линия ее лба, носа и шеи, ее необычная, изысканная и как будто несколько отчужденная красота тронула Джона. Где бы мама ни была, окружение никогда ей не подходило. Всегда казалось, будто она пришла откуда-то издалека. Что она хотела сказать ему, когда он сам столько хотел сказать ей?
– Сегодня, я знаю, приезжала Флер. Меня это не удивило, – произнесла Ирэн и словно бы прибавила: «Дочь своего отца!» Сердце Джона затвердело. Она тихо продолжила: – Папино письмо у меня, дорогой. В ту ночь я подобрала листки и сохранила. Хочешь забрать их?
Джон покачал головой.
– Я, конечно, все прочла, даже раньше тебя. Письмо не вполне отдает должное тому, насколько я преступна.
– Мама! – сорвалось с губ Джона.
– Твой папа очень благосклонен ко мне, но я-то знаю, что, выйдя замуж за отца Флер без любви, я совершила ужасное преступление. Несчастливый брак, Джон, может разрушить не только жизнь того человека, который в него вступает, но и жизнь других людей. Ты очень молод, мой дорогой, и очень добр. Ты думаешь, ты можешь быть счастлив с этой девушкой?
Глядя в темные глаза матери, от боли ставшие еще темнее, Джон ответил:
– Да. О да! Только… если и ты могла бы быть счастлива.
Ирэн улыбнулась.
– Восхищение красотой и желание обладать – еще не любовь. Только бы тебе не повторить мою ошибку, Джон: когда глубокие чувства подавлены, а плоть соединяется с плотью, дух бунтует!
– С чего мне этого бояться, мама? Ты думаешь, что Флер такая же, как ее отец, но они не похожи. Я видел его.
Ирэн опять улыбнулась, и внутри у Джона что-то дрогнуло: столько иронии и опыта было в этой улыбке.
– Ты даешь, Джон, а она берет.
Снова эти недостойные сомнения, эта мучительная неотступная неуверенность! Джон яростно ответил:
– Неправда! Неправда! Я только не смогу терпеть, если ты будешь из-за меня несчастна, мама, теперь, когда отец… – он прижал кулаки ко лбу.
Ирэн встала.
– В ту ночь я сказала тебе, дорогой, чтобы ты на меня не оглядывался. Сказала не просто так. Думай о себе и своем счастье. С остальным я справлюсь – я это заслужила!
У Джона снова вырвалось:
– Мама!
Она подошла к нему и накрыла его руки своими.
– Что, милый? Болит голова?
Джон ответил молчаливым отрицанием: боль он чувствовал не в голове, а в груди, которую словно разрывали напополам две любви.
– Как бы ты ни поступил, Джон, я не стану меньше любить тебя. Ты ничего не потеряешь.
Она легко пригладила рукой его волосы и вышла. Как только дверь закрылась, он упал на кровать и лежал, стараясь не дышать, чтобы не дать вырваться ужасному чувству.
VII
Посольство
Когда пришло время вечернего чая, Сомс спросил, где Флер, и узнал, что в два она взяла машину и куда-то уехала. Прошло три часа! Куда она пропала? Отправилась в Лондон, ничего ему не сказав? Да еще и на автомобиле! Он сам с машинами так и не примирился. Будучи прирожденным эмпириком и к тому же Форсайтом, Сомс, конечно, принимал их в принципе – как всякий симптом прогресса: «Что ж поделаешь? Сейчас без них не обойтись!» При этом они оставались для него огромными, вонючими, рычащими штуковинами. Появлением своего авто с перламутровыми сиденьями, электрическим светом, маленькими зеркалами, пепельницами и цветочными вазами (все это провоняло бензином и стефанотисом) Сомс был обязан настойчивому требованию Аннет и смотрел на это приобретение примерно так же, как на своего зятя Монтегю Дарти. Металлическая штуковина словно вобрала в себя всю стремительность и ненадежность современного мира, до самого нутра пропитанного машинным маслом. Жизнь становилась быстрее, свободнее, моложе, а Сомс, старея, становился все медленнее и скованнее в мыслях и в речи – как в свое время его отец Джеймс. Он и сам почти осознавал это. Скорость и прогресс радовали его меньше и меньше. К тому же он не хотел, разъезжая на дорогом автомобиле, выставлять напоказ свой достаток, когда в обществе преобладали лейбористские настроения. Однажды Симс переехал единственный предмет собственности какого-то рабочего – собаку. Сомс хорошо запомнил, как повел себя тот малый, хозяин пса, хотя многие владельцы автомобилей даже не стали бы останавливаться, чтобы это терпеть. Сомсу было жаль животное, и он, пожалуй, принял бы его сторону, а не сторону собственной машины, если бы нахал работяга так не разбушевался.
Флер не вернулась и к пяти. Старая неприязнь к автомобильному транспорту, которую Сомс испытывал, как говорится, и лично, и по доверенности, забурлила в нем с новой силой, вызывая неприятное чувство на дне желудка. В семь он связался с Уинифрид по междугородному телефону. Нет! На Грин-стрит Флер не появлялась. Тогда где же она? Сомса стали тревожить картины ужасной катастрофы: его девочка лежит, бездыханная, красивое платьице все в крови и в пыли… Он зашел к ней в комнату и осторожно, как шпион, проверил вещи. Она ничего не забрала: несессер, украшения – все на месте. В каком-то смысле Сомс почувствовал облегчение, зато боязнь аварии возросла. Ужасно ощущать себя беспомощным, когда любимое существо пропадает неизвестно где, особенно если при этом ты не терпишь шума и не допускаешь никакой огласки! Что же делать, если к ночи Флер не вернется?
Без четверти восемь послышался шум мотора. Почувствовав себя так, будто огромная тяжесть свалилась с сердца, Сомс поспешил вниз. Дочь выходила из автомобиля, бледная и усталая, но невредимая. Он встретил ее в холле.
– Ты меня напугала. Где ты была?
– В Робин-Хилле. Извини, дорогой, мне нужно было туда съездить. Я потом тебе расскажу, – и, послав ему воздушный поцелуй, она взбежала по лестнице.
Сомс стал ждать ее в гостиной. Ездила в Робин-Хилл! Что это могло предвещать? Обсуждать такие предметы за ужином было нельзя – не позволяла впечатлительность дворецкого. Нервная агония Сомса стихла. Облегчение, испытанное им в момент возвращения Флер, смягчило его, и он уже не мог сердиться на нее за то, что дочь сделала, как не
