Маргарет Митчелл - Унесенные ветром
Словно прочитав ее мысли, Ретт с такою силой схватил ее за руку, что наверняка потом будет синяк, – схватил грубо, как чужой человек.
– Никогда еще не встречал трусов среди ирландцев. Где же ваша знаменитая храбрость?
– Ретт, пожалуйста, отпустите меня домой, я все вам объясню.
– У вас будет целая вечность для объяснений, но всего одна ночь, чтобы выступить как мученица на арене. Вылезайте, моя дорогая, и я посмотрю, как набросятся на вас львы. Вылезайте же.
Она не помнила, как прошла по аллее, опираясь на руку Ретта, крепкую и твердую, как гранит, – рука эта придавала ей храбрости. Честное слово, она может предстать перед ними всеми и предстанет. Ну, что они такое – свора мяукающих, царапающихся кошек, завидующих ей! Она им всем покажет. Плевать, что они о ней думают. Вот только Мелани… только Мелани.
Они поднялись на крыльцо, и Ретт, держа в руке шляпу, уже раскланивался направо и налево, голос его звучал мягко, спокойно. Когда они вошли, музыка как раз умолкла, и в смятенном сознании Скарлетт гул толпы вдруг возрос, обрушился на нее словно грохот прибоя и отступил, замирая, все дальше и дальше. Неужели сейчас все набросятся на нее? Ну, чтоб вам пропасть – попробуйте! Она вздернула подбородок, изобразила улыбку, прищурила глаза.
Но не успела она повернуться к тем, кто стоял у двери, и сказать хоть слово, как почувствовала, что толпа раздается, пропуская кого-то. Наступила странная тишина, и сердце у Скарлетт остановилось. Она увидела Мелани – маленькие ножки быстро-быстро шагали по проходу: она спешила встретить Скарлетт у двери, первой приветствовать ее. Мелани шагала, распрямив узенькие плечики, чуть выдвинув вперед подбородок и всем своим видом показывая возмущение, – точно для нее существовала одна Скарлетт, а других гостей вовсе не было. Она подошла к Скарлетт и обняла ее за талию.
– Какое прелестное платье, дорогая, – сказала она звонким, тоненьким голоском. – Будь ангелом! Индия не смогла прийти, чтобы помочь мне. Ты не согласилась бы принимать со мной гостей?
Глава LIV
Снова очутившись в безопасности и уединении своей комнаты, Скарлетт бросилась на постель как была – в муаровом платье, не заботясь о его турнюре и розах. Какое-то время она лежала неподвижно, не в силах думать ни о чем, кроме того, как она стояла между Мелани и Эшли и принимала гостей. Какой ужас! Да она готова скорее встретиться лицом к лицу со всей армией Шермана, чем повторить такое! Наконец она поднялась и нервно зашагала по комнате, сбрасывая с себя на ходу одежду.
После напряжения наступила реакция, и ее затрясло. Шпильки вываливались у нее из пальцев и со звоном падали на пол, а когда она попыталась по обыкновению расчесать волосы, то больно ударила себя щеткой по виску. Раз десять она подходила на цыпочках к двери, чтобы послушать, что происходит внизу, но в холле, точно в бездонном колодце, царила тишина.
Когда праздник окончился, Ретт отослал ее домой в коляске, и она благодарила бога за эту передышку. Сам Ретт еще не вернулся. Слава богу, еще нет. Она просто не в силах предстать перед ним сегодня – опозоренная, испуганная, трясущаяся. Но где все-таки он? Скорее всего, у этой твари. Впервые Скарлетт была рада, что на свете существует Красотка Уотлинг, была рада, что, кроме этого дома, у Ретта есть другое прибежище, где он может побыть, пока у него не пройдет этот приступ холодной светскости, граничащей с жестокостью. Плохо, конечно, радоваться тому, что твой муж находится у проститутки, но она ничего не могла с собой поделать. Она бы предпочла видеть его мертвым, лишь бы это избавило ее от сегодняшней встречи с ним.
Завтра – ну, завтра это уже другое дело. Завтра она сможет придумать какое-то оправдание, какие-то ответные обвинения, какой-то способ свалить на него всю вину. Завтра воспоминания об этом жутком вечере уже не будут вызывать у нее такой дрожи. Завтра ее уже не будет преследовать лицо Эшли, воспоминание о его сломленной гордости и позоре-позоре, который навлекла на него она, тогда как он был ни в чем не повинен. Неужели он теперь возненавидит ее – он, ее дорогой благородный Эшли, – за то, что она опозорила его? Конечно, возненавидит – тем более что спасла их Мелани своими возмущенно распрямленными плечиками, любовью и доверием, какие звучали в ее голосе, когда она, скользнув к Скарлетт по натертому полу, обняла ее и стала с ней рядом, лицом к любопытно-ехидной, скрыто враждебной толпе. Как она точно заклеила прорезь, сквозь которую мог ворваться скандал, продержав возле себя Скарлетт весь этот страшный вечер. Люди были холодны с ней, несколько ошарашены, но – вежливы.
Ах, как это унизительно – спасаться за юбками Мелани от тех, кто так ненавидит ее, кто разорвал бы ее на куски своим перешептыванием! Спасаться с помощью слепой веры Мелани – именно Мелани!
При мысли об этом по телу Скарлетт пробежал озноб. Она должна выпить, выпить как следует, прежде чем сможет лечь и попытается уснуть. Она накинула поверх капота на плечи шаль и поспешила вниз, в темный холл, – ее ночные туфли без пяток громко хлопали в тишине. Она была уже на середине лестницы, когда увидела тоненькую полоску света, пробивавшуюся из-под закрытой двери в столовую. Сердце у нее на секунду перестало биться. Свет уже горел там, когда она вернулась домой, а она была слишком расстроена и не заметила? Или же Ретт все-таки дома? Он ведь мог войти потихоньку, через кухонную дверь. Если Ретт дома, она тотчас же на цыпочках вернется к себе и ляжет в постель без коньяка, хоть ей и очень нужно было бы выпить. Тогда ей не придется встречаться с Реттом. У себя в комнате она будет в безопасности: можно ведь запереть дверь.
Но только она нагнулась, чтобы снять ночные туфли и тихонько вернуться назад, как дверь в столовую распахнулась и при неверном свете свечи в проеме возник силуэт Ретта. Он казался огромным, необычайно широкоплечим – жуткая черная безликая фигура, которая стояла и слегка покачивалась.
– Прошу вас, составьте мне компанию, миссис Батлер, – сказал он, и голос его звучал чуть хрипло.
Он был пьян, и это бросалось в глаза, а она никогда еще не видела, чтобы Ретт был так пьян, что это бросалось в глаза. Она в нерешительности медлила, и, поскольку не говорила ни «да», ни «нет», он повелительно взмахнул рукой.
– Да идите же сюда, черт бы вас побрал! – грубо рявкнул он.
«Должно быть, он очень пьян», – подумала она, и сердце ее отчаянно заколотилось. Обычно чем больше он пил, тем вежливее становился. Чаще язвил, больнее жалил словами, но держался при этом всегда церемонно – подчеркнуто церемонно.
«Я не должна показывать ему, что боюсь», – подумала она и, плотнее закутавшись в шаль, пошла вниз по лестнице, высоко подняв голову, громко стуча каблуками.
Он отступил в сторону и с поклоном пропустил ее в дверь, – в этом поклоне была такая издевка, что она внутренне содрогнулась. Она увидела, что он снял фрак и развязал галстук – концы его болтались по обеим сторонам распахнутого воротничка. Из-под расстегнутой на груди рубашки торчала густая черная шерсть. Волосы у него были взъерошены, налитые кровью глаза прищурены. На столе горела свеча-маленькая точка света, громоздившая тени в высокой комнате, превращая массивные шкафы и буфет в застывшие, притаившиеся чудовища. На столе стоял серебряный поднос; на нем – хрустальный графин с лежавшей рядом пробкой и рюмки.
– Садитесь, – отрывисто приказал Ретт, проходя следом за ней в комнату.
Новый, неведомый дотоле страх овладел Скарлетт, – страх, по сравнению с которым боязнь встретиться с Реттом лицом к лицу казалась ерундой. Он выглядел, и говорил, и вел себя сейчас, как чужой человек. Перед ней был Ретт-грубиян – таким она прежде никогда его не видела. Никогда, даже в самые интимные минуты, он не был таким – в худшем случае проявлял к ней небрежение. Даже в гневе он был мягок и ехиден, а виски обычно лишь обостряло его ехидство. Сначала Скарлетт злилась и пыталась сломить его небрежение, но вскоре смирилась – ее это даже устраивало. Долгое время она считала, что ему все безразлично и что ко всему в жизни, включая ее, он относится не всерьез, а как к шутке. Но сейчас, глядя на него через стол, она поняла – и у нее засосало под ложечкой, – что наконец появилось что-то ему небезразличное, далеко не безразличное.
– Не вижу оснований, почему бы вам не выпить на ночь, даже если я плохо воспитан и сегодня явился ночевать домой, – сказал он. – Налить?
– Я вовсе не собиралась пить, – сухо ответила она. – Просто услышала шум и спустилась.
– Ничего вы не слышали. И не стали бы вы спускаться, если б знали, что я дома. А я сидел здесь и слушал, как вы бегаете у себя по комнате. Вам, видно, очень нужно выпить. Так выпейте.
– Я вовсе не…
Он взял графин и плеснул в рюмку коньяку, так что перелилось через край.
– Держите, – сказал он, всовывая ей рюмку в руку. – Вас всю трясет. Да перестаньте прикидываться. Я знаю, что вы втихую пьете, и знаю сколько. Я уже давно собирался вам сказать, чтоб вы перестали притворяться и пили в открытую, если вам охота. Вы что, думаете, меня хоть сколько-нибудь занимает то, что вы пристрастились к коньячку?
