Фокусник - Эрвин Лазар
Я не смел взглянуть в угол. За моей спиной члены жюри обменивались первыми впечатлениями, но я слышал только обрывки фраз. Голоса проплывали мимо. Я пытался не обращать на них внимания, однако помимо воли прислушивался. Иштван Вижо, вероятно, тоже ее заметил, но молчал. Говорили только Мелцер и Бокрош, да время от времени равнодушно вставлял пустые реплики Ферко Раи.
— Начнем, пожалуй, — сказал Вижо.
Стало тихо.
— Да, — согласился я, — можно начинать.
Скульптура стояла в углу.
Читала мама в очках — старых, затертых. Их подарил ей сумасшедший граф.
— Примерьте-ка, с ними-то лучше будет, — сказал он и, пошарив в кармане, смущенно добавил: — Одна дужка, правда, отломалась…
— Бинокль, да и только, господин граф, — радостно отозвалась мама, придерживая очки рукой, чтобы не упали с носа.
— Вы к ним ниточку привяжите, или сынишка ваш проволоку вместо дужки приладит. Правда, сынок?
— Правда, — поспешно пробормотал я, не смея поднять на него глаза.
Сейчас уже сердце мое не сжимается, когда я думаю о сумасшедшем графе. Я понимаю его. Вернее, понял как следует только теперь. Быть может, он вовсе и не был графом, хотя однажды за ним приезжала машина с фамильным гербом. Супруга хотела забрать сумасшедшего графа домой, но он даже не впустил ее к себе. Так, во всяком случае, говорили в деревне. А машину с гербом я и сам видел. Видел, правда, мельком, и женщину на заднем сиденье — ее голубое платье и профиль. Я так отчетливо их запомнил, что впоследствии она не раз, словно видение, возникала перед моими глазами. Да и теперь еще я порой останавливаюсь как вкопанный, если мимо проносится такой же загадочный автомобиль. Потому что бывают загадочные автомобили. Я разыскиваю жену сумасшедшего графа, ту женщину в голубом платье и с тонким лицом, которую он не впустил к себе.
А может, он все же был графом.
Только нищим.
Появившись однажды в деревне, он в тот же день купил у Иштвана Сюра ветхий домишко на самой окраине, а назавтра уже побирался.
— Подайте сумасшедшему графу, — просил он, возникая на пороге в неизменных клетчатых брюках и сконфуженно усмехаясь.
Как-то раз, когда я был еще маленьким, я увидел его на станции.
— Смотрите-ка, сумасшедший граф пожаловал, — сказал кто-то.
Все засмеялись.
Он прошел к кассе и склонился перед окошком:
— Мне бы до Пешта… Один билет, если можно…
— Почему же нельзя, господин граф? Для вас — все что угодно, — расплывшись в ехидной ухмылке, ответил розовощекий дежурный по станции и, порывшись в бумагах, сунул ему в руку билет.
— Спасибо, — пролепетал граф. — Большое спасибо…
Растроганный, он стоял посреди зала ожиданий.
— У вас билет с дыркой, — шепнул ему какой-то мальчишка и прыснул со смеху.
Сумасшедший граф посмотрел на билет. Тот действительно оказался дырявым. Он беспомощно огляделся вокруг, но повсюду плясали одни осклабившиеся в злорадных усмешках физиономии.
— Далеко ли собрались, господин граф? — раздалось из толпы.
И пока сконфуженный обладатель клетчатых брюк неуклюже вертел головой, кто-то, подкравшись сзади, заткнул ему за ленту шляпы цветок.
Прибыл поезд. Люди хлынули на перрон, а граф все стоял, изумленно уставившись на дырявый билет. Цветок с обломившимся стеблем болтался у него над ухом.
В зале остались только мы двое.
— Дяденька! — сказал я, но он не услышал, и я повторил: — Дяденька! У вас цветок на шляпе.
— И правда… — пробормотал он и, медленно подняв руку, сбросил цветок.
Мама в ту ночь разбудила меня:
— Что ты вскрикиваешь, сынок? Приснилось что-нибудь страшное?
— Да, — ответил я и зарыдал.
Смотреть работы мы стали от двери. Первой была «Молодая танцовщица».
— Вечная тьма, — язвительно скривив губы, заметил Бокрош. — Вариация в духе социализма.
— Разумеется, раз это Каллои, — пренебрежительно вставил Мелцер. — Как твое мнение? — обратился он ко мне.
— Посмотрим, — буркнул я.
Статуя была мертва. Но слово, которого от меня ждут, решающее, и это естественно: ведь я председатель жюри.
Раи уже перешел к следующей скульптуре.
— Как тебе эта танцовщица? — окликнул его Бокрош. Раи обернулся, но посмотрел не на нас, а куда-то мимо.
— Однажды я видел танцовщицу, — сказал он. — Уж не припомню, кто ее вылепил…
«Рик Уотерс, — подумал я. — Это была статуя Рика Уотерса».
— Посмотри, сынок, что за девушка! — сказала мама, протягивая мне газету. — Да посмотри же какая!..
На снимке была скульптура «Молодая танцовщица».
— Уже видел, — равнодушно ответил я. — Фотография какой-то скульптуры.
Прошло несколько минут, прежде чем я заметил, что мама обиделась. Она разбирала постели, и движения ее были неловкими, угловатыми, как всегда, когда она обижалась. Я стал наблюдать за ней, но мама легла спать, так и не взглянув на меня. Газету она бережно положила рядом с кроватью на стул, как бы подчеркивая: «Газета — моя. Тебе все равно не понять эту девушку, как не понять и меня».
Мне давно следовало бы привыкнуть к ее причудам, но она всякий раз удивляла меня. Теперь еще эта девушка! Вечно у моей матушки какая-нибудь навязчивая идея. Ну что там особенного? Обыкновенная статуя полуодетой молодой женщины. Я принужденно ухмыльнулся. Полуодетой? Снимок я видел лишь мельком, когда просматривал газету. Впрочем, я уже не был уверен, что девушка полуодета. Проще всего — встать да посмотреть. Но нет, надо постараться воспроизвести снимок мысленно.
Мне бывает достаточно вскользь посмотреть на предмет, чтобы позднее представить его во всех деталях. Если очень сосредоточиться, могу вспомнить даже самые незначительные подробности.
Эта фотография, однако, начисто вылетела из памяти. Я видел подпись под снимком, видел вокруг него жирную рамку, причем левая сторона ее обрывалась посередине — вероятно, типографский брак. Подпись была набрана курсивом. Мало-помалу я мысленно воспроизвел всю страницу газеты, и только на месте клише зияло белое пятно.
Мама уже спала.
Я вглядывался что было сил. Девушка! А ведь все началось с желания выяснить, голая она или нет. И тут я увидел линию. Сейчас уже трудно сказать, узнал ли я ее тогда, впоследствии же помнил отчетливо: то была еще смутная, но гармоничная линия руки и приподнятой ноги. Временами она расплывалась, однако во мне уже поселилась уверенность: эта линия совершенна. Абстракция жеста, которая сразу и меньше и больше, чем сам этот жест. Было в ней
