Синклер Льюис - Кингсблад, потомок королей
— Сколько тебе лет, сынок? — спросила она негромко.
— Тридцать, почти тридцать один, миссис Вулкейп.
Он чуть не назвал ее «мама».
— Не так-то просто в эти годы вдруг увидеть мир, как он есть. А нам, цветным, чтобы не попасть в беду, нужно хорошо знать и свой мир и мир белых. Ну, вот что, — миссис Вулкейп перешла на деловой, трезвый тон: — оставайтесь-ка с нами обедать. Жена не рассердится? Вот телефон, позвоните ей.
Вестл сказала: «Пожалуйста» и «ну как там, у ветеранов, весело?»
Выяснилось, что в одном отношении Мэри Вулкейп оправдывала миф о «типичной негритянке»: стряпала она великолепно. Но Нийл еще не освободился от первобытных представлений, и потому его удивило, что в меню воскресного обеда фигурировали не жареные куры и арбуз, а самый обыкновенный арийский ростбиф.
Эмерсон потел обедать домой. На прощание он сказал Нийлу:
— О том, что вы нам рассказали, капитан, я никому говорить не буду, пока вы сами этого не пожелаете. Но приходите в наш клуб. Бассейна для плавания там, правда, нет, но народ симпатичный.
Они пожали друг другу руки. Они стали друзьями с опозданием на двадцать лет.
Джон вздохнул.
— Райан опять опаздывает. Эти нынешние революционеры, пожалуй, и на баррикады опоздают. Ну, не будем ждать его, Мэри! Давай садиться за стол.
Так в этот день Нийл впервые разделил трапезу со своими новыми друзьями — самый древний и самый распространенный символ равенства.
Вероятно, чтобы он скорей почувствовал себя как дома, Вулкейпы стали рассказывать ему историю семьи.
Джон Вулкейп был «цветной» и при этом внешне «белый», то есть обладал кожей розовато-коричневато-сероватого оттенка, и ни разу в жизни он не бывал южнее Айовы или восточное Чикаго. Родился он в Северной Дакоте, где семья его была единственной «негритянской» семьей в округе. Его отец служил на железной дороге старшим путевым обходчиком, отец его отца был в Джорджии рабом, а после Гражданской войны батрачил во Флориде, которая ему едва ли казалась раем рулетки и пляжных зонтиков.
Джон с детства тоже работал на ферме, мечтал о колледже или сельскохозяйственных курсах, но когда он только что перешел из начальной школы в среднюю, отец его умер, попав под колеса оторвавшегося товарного вагона, и Джон поступил подмастерьем к деревенскому парикмахеру. Парикмахерское ремесло привело его в 1902 году в Гранд-Рипаблик, и здесь, в двадцать два года, он впервые узнал, что значит быть негром.
До этих пор дипломатическое искусство, к которому жизнь обязывает цветных людей, было ему так же чуждо, как какому-нибудь Нийлу Кингсбладу. Сын набожного баптиста и исправного железнодорожника, старшего над десятком ирландцев и шведов, Джон никогда не слыхал о том, что он низшая биологическая особь, и его непросвещенные белые друзья, юноши и девушки, не знали, что его прикосновение нечисто.
Девушки, во всяком случае.
Находились, правда, в далекой дакотской деревушке люди, недовольно ворчавшие что-то насчет дегтя, но это были чудаки и брюзги, и Джону злоба их оставалась непонятной.
Утвердившись в Гранд-Рипаблик как белый человек и мастер своего дела, он совсем позабыл о смутных намеках покойного отца на то, что их семья причастна к какой-то страшной тайне, именуемой «расовым вопросом». Скажи кто-нибудь Джону в то время: «Ты чернокожий», — это показалось бы ему не более осмысленным, чем если бы сказали: «Ты гидроидный полип», — ведь кожа у него и не была черная. Да и вообще его очень мало трогало, «черный» он или «белый», — были бы клиенты довольны да любила бы милая.
Но вот попал в город заезжий человек из его родной дакотской деревушки и что-то шепнул хозяину парикмахерской, а тот спросил Джона:
«Ты что ж это, оказывается, негритянской крови?»
«Кажется. А что?»
«Да мне-то, собственно, ничего, а вот клиентам может не понравиться. Обидятся и не станут ходить».
«До сих пор не обижались?»
«До сих пор нет, а все-таки… Лучше не рисковать. Такого мастера, как ты, у меня не бывало, тут ничего не скажешь, но лучше не рисковать».
Уже в 1904 году сложилась эта формула осторожности, которой во всем ее косном самодовольстве, тупости и трусости суждено было дожить до середины Века Демократии и Просвещения.
Джон стал мыкаться с места на место, и ни разу его не уволили за плохую работу или по жалобе клиента, — во всяком случае, никто из клиентов не жаловался, покуда ему не шепнут на ухо о Важном Обстоятельстве. Случалось и так, что Джон сам швырял им в лицо это Обстоятельство потому, что ему был противен прогорклый елей дядитомовщины, и потому, что за две минуты разговора с первым хозяином, изобличившим и уволившим его, он стал Негром и патриотом своей расы.
Его милая, белокурая горничная швейцарка, которую он учил английскому языку, приняла великую новость равнодушно, но ирландские и скандинавские подруги объяснили ей, что как истинная гражданка Страны Демократии она должна тотчас же прогнать его.
Джон первым из «цветных жителей» Гранд-Рипаблик услыхал об организации НАСПЦН — Национальной Ассоциации Содействия Прогрессу Цветного Населения, — и на съезде в Миннеаполисе он повстречал Мэри, такую же условно «цветную», как и он сам.
Она получила образование в Оберлин-колледже, была дочерью ветеринара из Айовы, довольно удачно ставившего научные опыты над индейками, курами и гусями. Встретившись, Джон и Мэри сразу почувствовали взаимную неприязнь, потому что у обоих была белая кожа, и они заподозрили друг друга в склонности этим гордиться. Но оказалось, что ни он, ни она не жаждут уподобиться белым тиранам, и это сблизило их. А с тех пор эту близость поддерживала свойственная им обоим честность и чувство юмора.
Джон открыл собственную парикмахерскую, но дело не пошло: не потому, что он был негр, — большинство клиентов не смущалось наличием в нем африканской крови, — но потому, что он не пожелал запереть свои двери для черных посетителей, а уж этого никакой белый, пекущийся о благе общества, не мог потерпеть.
Тогда Джон решил попытать счастья как механик — ему от природы легко давалась всякая техника. Но он не имел подготовки, технических школ было мало, и в них тоже соблюдалась сегрегация. Одно время он и Мэри думали переехать в какой-нибудь большой промышленный город, где он мог бы учиться, но потом их сбили с толку рекламные заверения агентов по продаже недвижимости, что всякий труженик, который показал себя добрым членом городской общины, приобретя в собственность домик и обзаведясь семьей, вправе рассчитывать на почет и уважение.
Они приобрели домик и обзавелись семьей в лице Баярда, и потому они застряли в Гранд-Рипаблик, должно быть, уже навсегда, и Джон стал дворником, и рад был такой удаче, а Мэри помогала ему тем, что пекла пирожки на продажу и нанималась прислуживать за столом на званых обедах.
— Я много раз видела вас, капитан, и у Хавоков и у миссис Дедрик, когда там бывали гости, но вы-то меня, понятно, не замечали, — сказала она, и хотя в ее словах не было укора — она была слишком умна и слишком по-матерински чутка для этого, — Нийлу стало стыдно.
Он не сомневался, что при наличии ярлычка «белый» и тестя вроде Мортона Бихауса Джон Вулкейп мог бы сейчас занимать пост директора Второго Национального Банка, и точно так же при соответствующих обстоятельствах Джон Уильям Пратт служил бы дворником и истопником. С той только разницей, что мистер Пратт идеально топил бы котел парового отопления, со вкусом подметал полы и выносил пустые бутылки, а мистер Вулкейп, ублажая крупных вкладчиков, был бы менее счастлив и уж, конечно, менее исполнен достоинства, чем сейчас.
Под конец обеда, отбросив сдержанность, они занялись обсуждением вопроса, следует ли негру Нийлу сделаться негром.
— Я только одно могу вам посоветовать, мистер Кингсблад: не спешите, — сказал Джон.
Эти люди сейчас стали Нийлу ближе, чем его родные отец и мать; смысл и цели их жизни были ему, во всяком случае, понятней. Ему хотелось, чтоб они называли его Нийл, но они только изменили официальное «капитан» на более мягкое «мистер» да изредка допускали ласковое «сынок».
— Не увлекайтесь ролью мученика, — настаивал Джон. — Чтобы понять, в чем ваш долг или хотя бы чего вам хочется, вы должны прочесть много книг о моем народе, тех самых книг, которые я, необразованный человек, читаю вот уже тридцать лет. Мне, впрочем, повезло в этом деле. Скамеечка у топки котла — самое подходящее место для серьезного чтения.
Может быть, почитав и подумав как следует, вы решите, что открываться не стоит. Народу нашему это никакой пользы не принесет, а для вашей матери, жены и дочки может оказаться ужасно. Я лично горжусь тем, что я негр. Среди моих братьев по крови я знаю много простых рядовых людей, которые не уступают великим поэтам и героям библии. Но белые дельцы не любят, когда маленькие люди проявляют героизм — безразлично, черные ли это или свой брат, белый. Они беспощадны с нами. И, так или иначе, вы не вправе требовать от ваших близких, чтобы они разделили вашу жертву. Вряд ли много найдется женщин, которых привлекает мученический венец. Для этого у них слишком много здравого смысла.
