Август Стриндберг - Серебряное озеро
Тут в течении болезни произошел перелом. Рана стала гореть, боли усилились, и в психическом состоянии больного наступил новый период. Музейщику казалось, что боли в чем-то обвиняют его, отчего он начал упрекать себя и искать оправданий. В мозгу то и дело возникали новые тягостные воспоминания, пытки вынуждали больного к признанию вины, после чего он либо пытался объяснить свои поступки, приводя смягчающие обстоятельства, либо выносил приговор самому себе.
— Иногда ты совершаешь поступки, не поддающиеся объяснению, и теперь мне как раз вспомнилось одно такое дело. — У больного вдруг резко покраснели уши, это спазм сосудов не давал крови притекать к щекам. — Однажды знакомый художник показал мне небольшую картину, и мне безумно захотелось иметь это произведение искусства, захотелось настолько сильно, что желание мое превратилось в неодолимую страсть, какую человек испытывает от любви, а животное — от течки. Я знал, что не могу позволить такую покупку, но под воздействием своей настоятельной потребности внушил себе, что в скором времени у меня появятся деньги заплатить за холст. Такое состояние называют надеждой, вернее, чаяниями. Я попросил живописца продать мне картину в кредит и, когда тот согласился, уверовал, будто она моя. Мы часто обедали вместе, и мой приятель за несколько месяцев ни словом не обмолвился о долге. Я между тем способствовал получению художником одного заказа, за что тот меня душевно благодарил, и эта его благодарность притупила мое ощущение долга перед ним. Спустя полгода он смущенно и крайне осторожно напомнил мне про должок. Это напоминание задело меня за живое — не потому, что я считал долг отплаченным услугой, а скорее потому, что привык числить полотно своей собственностью. Теперь картина стала вызывать у меня отвращение, и я подарил ее, таким образом как бы списав долг со своего счета, в результате чего мы с художником умудрились еще года два встречаться, не заикаясь про сделку. Постепенно и картина, и долг выветрились из моего сознания. Когда же я со временем оказался при деньгах, живописца и след простыл. Но вот по прошествии еще нескольких лет я зашел поискать одного человека в кафе — и нашел своего добряка кредитора, сидевшего с другим моим знакомым. Я подсел к их столику, однако заметил, что либо я тут нежеланный гость, либо они только что говорили обо мне. Разговор продолжал идти помимо меня, и мой художник, вроде бы не имея в виду ничего конкретного, обрушился на людей, которые покупают картины, а потом за них не платят. «Чистое мошенство, правда?» — сказал он, обращаясь уже напрямую ко мне. «Ясное дело, мошенство!» — подхватил я, причем без всякой задней мысли, настолько я забыл про свою покупку. Художник пригляделся ко мне, видимо, пытаясь определить, что со мной: то ли я рехнулся, то ли проявляю циничную наглость. Я этого сразу не сообразил и даже не пошевелился, когда на меня с нехорошей ухмылкой воззрился и второй приятель. А потом они и дальше говорили так, будто меня там нет; почувствовав себя лишним, я встал и ушел. На улице мне не давала покоя одна-единственная мысль: за что они на меня рассердились?.. Тогда я так ничего и не понял, а дошло до меня лишь теперь, спустя двадцать лет! Отвратительно, просто отвратительно! То же самое можно сказать обо всем остальном. Понять только теперь, когда художник уже умер, причем умер в нищете, и заплатить ему долг слишком поздно!.. Я читал у Платона, что усопших пускают на тот берег, только если их простили люди, с которыми они поступили несправедливо. Как ты думаешь, Софи, он простил меня?
— У него там, милый, мысли заняты совсем другим, — отозвалась сиделка.
— Спасибо на добром слове… А я до сих пор вижу, как эти двое сидят за мраморным столиком и жгут спички, чтобы скрыть свое недоброжелательство. Почему мне вообще вспомнилась эта история? Как может память снова раскрыть ее после стольких лет? Ведь клеток, которые восприняли эти впечатления, давным-давно не существует. Где же тогда хранятся воспоминания? Где живет память? Разумеется, в душе, а душа — в теле. Тело постепенно заменяется, а душа остается прежней. Мой старший брат утверждает, что по характеру я и теперь, в сорок лет, точно такой, каким был в пять. Значит, человек вроде монеты. Но скажи мне, какой ты представляешь себе жизнь на той стороне, и тогда я поделюсь с тобой одной тайной.
— Точно про ту сторону никому не ведомо, — отвечала сиделка, — а о своих представлениях рассказать могу. Там все… настоящее… такое, каким кажется… не то что здесь, где все — сплошь наружность. Там общество действительно обустроено, тогда как здесь царит анархия, где богатый выжимает соки из бедного, где бесчестному везет, а благонравный идет ко дну. Там возлюбленные живут в любви, а не в ненависти, как здесь; там правда белая, а не черная, как здесь; там родители и дети по-настоящему привязаны друг к другу; там друзья сохраняют верность; там, если человек хочет жить правильной жизнью, он не погрязает в непотребстве, как здесь; иными словами, там все устроено так, как мы мечтаем в юности, когда мы счастливы и верим в добро. Такие мечты называют идеалами, но, скорее всего, это просто воспоминания о лучшей жизни, которую мы оставили, родившись в этом мире.
— Ты излагаешь учение Гераклита. Люди — это смертные боги, а боги — бессмертные люди. Пока мы живы, наши души мертвы и похоронены внутри нас, когда мы умираем, души пробуждаются к жизни!.. Теперь я открою тебе свою тайну, хотя ее можно прочитать в книге, в самом обыкновенном учебнике Клеве «Органическая химия». Представь себе, я даже помню страницу: у меня перед глазами стоит страница триста семьдесят девять, раздел «Гомологические ряды», который начинается с бензола и заканчивается идриалом[51]. Слушай и мотай на ус.
Идриал встречается в минерале идриалит, который содержит киноварь, или сернистую ртуть, извлекаемую с помощью бензола. В формулу идриала входят бензол и четыре инвертированных этилена, то есть 4С4Н2. Эти четыре молекулы С4Н2 имеют молекулярный вес двести, то есть такой же, как у ртути. А ртуть, да будет тебе известно, добывают в Идрии[52]. Кстати, поскольку ртуть еще называют живым серебром, я объясню, что такое серебро. В том же учебнике, на странице сто сорок шесть, написано, что серебро можно рассматривать как две молекулы С4Н5, то есть вывести его из аллантоинового серебра!..[53] Вот два величайших открытия, сделанных в области химии с тех пор, как Дальтон вывел закон кратных отношений! И совершил эти открытия я! Так и знай!
— Какое невероятное высокомерие!
— А знаешь, что говорил Лютер? Вот что: «Ни один епископ за тысячу лет не получал от Бога таких даров, какими Он вознаградил меня. Ибо хвалить за Господни дары следует прежде всего себя самого».
— Верно, но в другом месте он сказал иначе: «До сорокалетнего возраста человек не более чем дитя». Это про тебя.
Связь с реальным миром ослабла, и больной, перестав осознавать присутствие сиделки, возобновил монолог с вкраплениями диалога, в котором ответные реплики подавались невидимыми персонажами.
— Нет, ребенка я видеть не хочу. Зачем понапрасну мучить его? Это было бы бесчеловечно. Он уже отвык от меня и будет отвыкать все больше, таков закон природы, но, пожалуйста, следи за тем, чтобы люк в подвал был всегда закрыт и мальчик бы не провалился туда… Ну вот, внизу опять играют «Во прах обратились земные цветы», а Лютер говорит: «Жизнь наша устроена столь дурно, что нам доставляют страдания даже самые дорогие и любимые. Любящий денно и нощно терзает себя, а ежели прелестница захочет посадить его на поводок, то он кротко, как скотина, последует за ней. In summa[54], человеческая жизнь — сущая нелепость и убожество». И в другом месте: «Никто не должен брать себе жену, пока не уразумеет всех тягот, ожидающих его в браке и семейной жизни». Но он и прекословит сам себе: «Если Господь Бог создал вкуснейших крупных щук и вкуснейшие рейнские вина, значит, я могу есть и пить их. Если Господь Бог простит мне муки, которые я двадцать лет доставлял ему служением месс, значит, едва ли он будет держать на меня обиду за то, что я время от времени пропущу стаканчик-другой!»… Что это за стук такой ужасный? Не иначе как кровельщики стучат в новом доме. Дайте-ка я посмотрю в зеркало! Ага, на крыше уже и трубы есть, а зеленый глаз потух. Теперь, мой заклятый враг, надо погасить и твою ненависть. Сам я тяжело болен и не могу ненавидеть, у меня нет сил; у меня больше нет сил ни на любовь, ни на ненависть; сегодня все мои враги объединились и стали друзьями, завтра они снова разругаются, и тогда я смогу перевести дух. Однако и далее рассчитывать на их раздоры нельзя, потому как на следующей неделе они опять поладят и это отразится на мне… Я думал, в нижней квартире наступила вековечная тишина или же тамошние супруги развелись, а теперь там опять веселье и играют «Le Charme». Взад-вперед, туда-сюда, все меняется, все приходит и уходит, уходит и приходит.
