Бернард Маламуд - Рассказы

— Долларов, так надо понимать? Это просто неслыханно.

— Венец будет из чистого серебра. Заказчик платит нам серебряных долларов. Ну а мы даем их в расплавку: на большой венец идет больше долларов, на средний — меньше.

— А на маленький?

— Маленьких венцов не имеем. Какая польза от маленького венца?

— Не мне судить, но вы, по всей видимости, исходите из предположения, что чем больше венец, тем он лучше. Скажите мне, пожалуйста, какими преимуществами обладает венец за девятьсот восемьдесят шесть долларов перед венцом за четыреста один доллар? Обеспечивает ли большой венец пациенту более быстрое выздоровление? Ускоряет ли величина венца его действие?

Раввин — он чесал пятерней в жидкой бороденке — подтвердил.

— Предполагаются ли добавочные расходы?

— Расходы?

— Кроме и сверх вышеупомянутой цены?

— Цена есть цена, поверх нее мы ничего не берем. Мы берем эту цену за серебро, за работу и за благословение.

— А теперь, если допустить, что я решусь заключить с вами сделку, не будете ли вы любезны просветить меня, где бы я мог раздобыть четыреста один серебряный доллар? Или, если я остановил бы свой выбор на изделии за девятьсот восемьдесят шесть долларов, где мне разжиться такой уймой серебряных монет? Предполагаю, что сейчас такого количества серебра не держит в наличности ни один банк Бронкса. Бронкс — это вам уже давно не дикий запад, рабби Лифшиц. И что гораздо более существенно, насколько я могу судить, серебряные доллары уже давно чеканят не из чистого серебра?

— Не из чистого, так не из чистого, мы будем покупать серебро оптом. Вы будете давать мне наличные, я буду заказывать серебро у оптовика — вам же лучше, не надо идти в банк. Вы будете иметь столько же серебра, но в брусочках, я буду вешать его при ваших глазах.

— И еще один вопрос. Не согласитесь ли вы, чтобы я уплатил вам чеком? Я мог бы выдать его сразу, едва приму окончательное решение.

— Э, если б я мог, мистер Ганс, — сказал раввин, нервно ероша бороденку рукой в набухших венах, — но когда вы имеете такого тяжелого больного, лучше получать наличные, чтобы приступать к работе не промедляя. Чек могут возвратить, или он потеряется в банке, и тогда венец не будет иметь действия.

Альберт не спросил почему: он подозревал, что дело не в неоплаченных и не в затерявшихся чеках. Скорее всего кое-кто из заказчиков по зрелом размышлении давал приказ банку отменить оплату чека. Пока учитель обдумывал, что ему делать — стоит или не стоит согласиться? и какие соображения перевешивают: рациональные или сентиментальные? — старый раввин сидел в кресле, торопливо бегая глазами по страницам мистического томика, губы его беззвучно спешили вслед за глазами.

Наконец Альберт поднялся.

— Сегодня вечером я приму окончательное решение по этому вопросу. Если я сочту возможным прибегнуть к венцу и связать себя обязательствами, я доставлю вам деньги завтра же после рабочего дня.

— Чтобы вы у меня были здоровы! — сказал раввин. Снял очки, вытер один, потом другой глаз платком.

"Пустил слезу или притворяется?" — подумал учитель.

Когда Альберт закрыл за собой парадную дверь, он скорее был склонен испытать венец, и у него было легко, едва ли не радостно на душе.

Но всю ночь он проворочался, и к утру в его настроении произошел полный переворот. Его обуяли тоска и раздражение, от злости кидало то в жар, то в холод. Бросить деньги на ветер, иначе это не назовешь. Я попал в руки ловкого мошенника, тут не может быть двух мнений, но почему-то готов идти у него на поводу. Может быть, подсознание велит мне плыть по течению и заказать венец. А там посмотреть, что из этого выйдет — то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет. Ничего путного наверняка не выйдет, но, что бы ни было, совесть моя чиста.

И все же когда учитель на следующий день посетил раввина Лифшица в той же самой загроможденной пустыми стульями комнате, хоть у него и лежала в бумажнике необходимая сумма, он с тяжелым сердцем готовился расстаться с нею.

— Куда идут венцы после того, как их пустят в дело и пациент выздоровеет? — задал он раввину коварный вопрос.

— Я очень рад, что вы меня об этом спрашивали, — не растерялся раввин он опустил распухшее веко. — Венцов мы отдаем в расплавку, а серебро отдаем бедным. Mizvah[35] для одного — это и mizvah для другого.

— Как, как — бедным?

— Бедных людей, мистер Ганс, всегда хватает. Им тоже бывает нужно венцов для больных — для жены, я знаю, для ребенка. Ну а где они будут брать серебро?

— Я понимаю, вы говорите о повторном использовании серебра, но разве нельзя вторично применить венец, как есть? А я говорю вот о чем: выжидаете ли вы какое-то время, прежде чем пустить венец в переплавку? Что, если умирающий выздоровеет, а по прошествии какого-то времени снова серьезно заболеет?

— Для новой болезни надо делать новый венец. Завтра мир не такой, как сегодня, хотя Бог слушает нас теми же ушами.

— Вот что, рабби Лифшиц, — прервал его Альберт. — Не стану скрывать, я постепенно склоняюсь к тому, чтобы заказать венец, но мне было бы во всех отношениях легче принять решение, если б вы дали мне мельком глянуть на один из них — это займет секунд пять, не больше, — на венец, который вы в данный момент изготовляете для другого заказчика.

— И много вы будете видеть за пять секунд?

— Достаточно. Я по виду предмета определю, смогу ли я поверить в его действенность, стоит ли он хлопот и отнюдь не малых сумм, которые я в него вложу.

— Мистер Ганс, — ответил раввин. — Витрины имеют магазины, у нас не магазин. И вы покупаете у меня не новую модель «шевроле». Ваш папа прямо сейчас умирает в больнице. Вы любите его, вы хотите заказать мне венец, чтобы он стал здоровый?

Учитель дал волю гневу:

— Не валяйте дурака, рабби, вы об этом уже спрашивали. Я бы вас попросил не уводить меня в сторону. Вы играете на моем чувстве вины перед папой, чтобы отвлечь от вполне основательных сомнений, которые вызывает у меня ваше не внушающее особого доверия предприятие. Напрасный труд.

Они испепеляли друг друга глазами. У раввина тряслась бороденка. Альберт скрипел зубами.

В соседней комнате взвыла Рифкеле.

Раввин возбужденно засопел, но тут же смягчился.

— Вы будете видеть венец, — вздохнул он.

— Извините, я погорячился. Извинения были приняты.

— Ну а теперь, пожалуйста, скажите мне, чем болен ваш папа?

— Никто толком не знает, — сказал Альберт. — Однажды он лег в постель, повернулся лицом к стене и сказал: "Я заболел". Сначала у него подозревали лейкемию, но анализами этот диагноз не подтвердился.

— Ну а с врачами вы поговорили?

— С какими только врачами я не говорил. Просто чудо, что у меня язык не отнялся. Все до одного невежды, — сказал учитель срывающимся голосом. — Так или иначе, только никто не знает, что с ним. У него предполагают и редкую болезнь крови, и чуть ли не карциному неких эндокринных желез. Словом, чего только у него не находят, и притом всегда с осложнениями типа болезни Паркинсона, а то и Аддисона, рассеянного склероза или чего-то в этом роде, иногда одну болезнь, а иногда целый букет. Словом, сплошная загадка, темна вода во облацах.

— Значит, вам надо делать совсем особенный венец, — сказал раввин.

Учитель вскипел:

— Что значит — особенный? И в какую цену такой венец обойдется мне?

— Он обойдется вам в ту же цену, — отрезал раввин. — Но и фасон будет другой, и благословение другое. Когда такое темное дело, нужен совсем особенный венец, и венец побольше.

— И как он действует?

— Как два вихря, когда они летят по небу навстречу друг другу. Белый вихрь и синий вихрь. Синий говорит: "Я не только синий, а внутри я еще и лиловый, и огненный". И тогда белый улетает. А что ему остается делать?

— Если вы сумеете изготовить такой венец за ту же цену, я не против.

Раввин Лифшиц опустил зеленые шторы на обоих окнах, закрыл дверь — в комнате стало темно.

— Садитесь, — раздался в кромешной тьме его голос. — Я буду вам показывать венец.

— Я и так сижу.

— Ну так и сидите, где сидите, только поворачивайтесь к той стене, где зеркало.

— Но зачем такая темень?

— Вы будете видеть свет.

Раввин чиркнул спичкой, спичка вспыхнула, и тени свечей и стульев заплясали на полу между пустыми стульями.

— Теперь посмотрите в зеркало.

— Смотрю.

— И что вы там видите?

— Ничего.

— А вы глазами смотрите.

Серебряный канделябр, сначала с тремя, потом с пятью, а там и с семью хилыми горящими свечами, подобно призрачным пальцам с охваченными огнем кончиками, возник в овальном зеркале. В лицо Альберту пахнуло жаром, на минуту он опешил.

Но тут же вспомнил розыгрыши, которыми увлекался в детстве, и подумал: не на того напали. Иллюзионистских трюков вроде этого я в детстве навидался. Раз так, только меня здесь и видели. Тайны — это еще куда ни шло, но магические фокусы и раввины-фокусники — это уже слишком.