Август Стриндберг - Жители острова Хемсё
— Этого я не понимаю,— упорно возражала старуха, как будто боясь, что смерть придет и унесет ее.— Ведь не может же быть…
— Нет, совершенно безразлично, когда оно ни случится! Не так ли? Я ничего не знаю. Но во всяком случае — пиши!
Когда Карлсон говорил в заключение свое: «Я ничего не знаю», ей казалось, что он ей надевает петлю на шею. Старуха уже не знала, что ей делать, и наконец поддалась.
— Ну, чего же ты хочешь? — спросила она его, утомленная долгими пересудами.
— Анна-Ева, ты должна подумать о своих наследниках, так как это первая обязанность людей. Поэтому-то тебе и следует писать.
В эту минуту Клара отворила кухонную дверь и окликнула Густава. Но последний не захотел выдать себя и ничего не ответил, но не мог расслышать того, что дальше происходило в комнате.
Клара вернулась в кухню, а Густав спустился с лестницы, остановившись еще на минуту перед дверью в комнату, чтобы расслышать последние слова Карлсона; они дали ему основание предположить, что старуха подписала, что от нее требовалось, и что завещание составлено.
Когда Густав вернулся в кухню, все поняли, что с ним что-то случилось. Он в таинственных выражениях объявил, что поймает лисицу, крики которой он слышал; что лучше уйти на море, чем предоставить себя дома на съедение вшам; что белый порошок, подсыпанный в корм, может придать бодрости коню, но и может причинить смерть, если его чересчур много.
Карлсон был, наоборот, за ужином особенно жизнерадостен и любезен. Он осведомился о планах занятий Густава и об его видах на охоту. Принес песочные часы и дал течь белому песку, приговаривая:
— Минуты драгоценны. Мы должны пить и есть, потому что завтра можем умереть.
Долго в эту ночь лежал Густав и не мог заснуть. Много мрачных мыслей и темных планов кружились в его голове. Но он не был сильною натурой, которая могла бы по-своему изменить обстоятельства, превратить мысли в действие. Обдумав какую-нибудь вещь, он оставлял ее, как будто все уже было исполнено.
Проспав несколько часов, причем ему снились совсем другие предметы, он проснулся веселый, утешая себя избитыми и старыми народными изречениями: придет время и научит что делать; право пойдет своей дорожкой.
* * *Опять пришла весна. Ласточки поправили свои гнезда, и профессор вернулся на дачу.
За истекший год Карлсон успел окружить его стугу садом, насадил жасмин, фруктовые деревья, ягодные кусты, достав отводки и черенки от священника, посыпал дорожки песком, устроил беседки. Усадьба начала принимать барский вид.
Никто не мог бы отрицать, что пришелец повлиял на благосостояние мызы, увеличил урожай, улучшил скотоводство, довел до процветания усадьбу. Он даже возвысил в городе цену на рыбу и вошел в соглашение с пароходом, чтобы избежать требующих много времени поездок в город.
Теперь же, когда он устал, убавил рвение, занялся постройкой своей стуги,— поднялось всеобщее недовольство.
— Делайте сами,— отвечал Карлсон,— тогда увидите, как это легко. Каждый за себя, а Бог для всех!
Вскоре он покрыл свою собственную стугу, начал разводить сад, сажать кусты, проводить дорожки. Он с таким вкусом выстроил себе стугу, что она затмевала остальные. В ней было всего лишь две комнаты и кухня, но она казалась красивей прежних домов, и нельзя было бы определить, от чего это зависело. Оттого ли, что он высоко вывел стропила и что кровельные желоба выступали у него далеко от стены; от распятия ли, которое он выпилил в досках под самой крышей, или от веранды с несколькими ступеньками, которую он пристроил перед входной дверью? Не было ничего роскошного, но домик напоминал виллу. Вся стуга была красная, как рыжая корова, но углы были черные, обшитые деревом; окна были выкрашены в белый цвет, а веранда, состоящая из легонькой крыши на четырех столбах, была голубая.
Он сумел выбрать и самое место: непосредственно у самого подножия горы и так, что прямо перед стугой стояли два старых дуба, образуя как бы начало насаженной аллеи или парка. Сидя на веранде, можно было любоваться самым прекрасным видом на бухту с тростниковыми отмелями и на обширные заливные луга; благодаря понижению забора телячьего загона, видны были вдали в проливе снующие лодки.
Густав глядел исподлобья на все это, желал бы уничтожить стугу, видел в Карлсоне осу, которая лепит свое гнездо под крышей; он с наслаждением спугнул бы ее раньше, чем она снесет яичек и, того гляди, прикрепится окончательно со своим выводком. Но прогнать ее у него не хватало силы, и потому она спокойно засела.
Старуха хворала и ничему не препятствовала. В предвидении той путаницы, которая неминуемо должна была произойти после ее смерти, она видела не без удовольствия, что у мужа ее, так как все же он ей был таковым, будет крыша над головой и что ему не придется скитаться, подобно нищему. Она ничего не смыслила в судебных делах, но сознавала смутно, что при вводе во владение при разделе может оказаться, что завещание не вполне правильно составлено; но уж это было делом другим, только бы ей в это не вмешиваться. Когда-нибудь это должно было разразиться, и если не ранее, то во всяком случае в день, когда Густав вздумает жениться. А видно было, что кто-то ему внушил тревожные опасения, потому что он стал на себя не похожим и ходил мрачный и задумчивый.
Однажды в конце мая Карлсон стоял в своей новой кухне и мазал печь, как вдруг вбежала Клара.
— Карлсон, Карлсон,— крикнула она,— пришел профессор с каким-то немецким господином, который желает переговорить с Карлсоном.
Карлсон снял с себя кожаный фартук, вытер руки и приготовился встретить гостя, удивляясь причине такого необычного посещения.
Выйдя на веранду, он столкнулся с профессором, которого сопровождал господин с длинной черной бородой, решительного вида.
— Директор Дитгоф хотел бы поговорить с вами, Карлсон,— сказал профессор, указывая на своего спутника.
Карлсон вытер скамейку, стоящую на веранде, и попросил сесть.
Директору некогда было сидеть, но стоя он сразу осведомился, продается ли гора Роггенхольм.
Карлсон заинтересовался узнать, с какой целью хотели купить эту гору, так как в ней не более трех моргенов, она бугриста, покрыта незначительным сосновым лесом и лишь небольшим лугом, годным для пастбища овец.
— Для промышленных целей,— ответил директор и осведомился о цене.
Карлсон сразу решить этого вопроса не мог и попросил подумать, пока не узнает, что вдруг могло придать цену горе.
Но, видимо, открыть ему это сразу не входило в виды директора; он повторил вопрос о том, что́ стоит гора. При этом он дотронулся рукой до сильно вздутого бокового кармана.
— Дорого она оценена быть не может,— заметил Карлсон,— но я должен прежде всего переговорить со старухой и с сыном.
С этими словами он побежал вниз к стуге, оставался там довольно продолжительное время и затем вернулся. Он казался смущенным, будто ему трудно было высказать свои требования.
— Скажите, сколько вы желаете дать, господин директор? — промолвил он наконец.
Но этого директор не желал.
— Ну-с, а если я скажу пять, то вы не найдете это слишком дорогой ценой? — высказал наконец Карлсон, которому дух захватило и у которого пот показался на лбу.
Директор Дитгоф вынул из сюртука бумажник и отсчитал десять бумажек в сто крон каждая.
— Вот пока задаток, а четыре тысячи крон получите осенью. Согласны вы?
Карлсон чуть было не сделал глупости, но ему все же удалось сдержать свое волнение и более или менее спокойно ответить, что он согласен. На самом деле он хотел сказать не пять тысяч крон, а только пятьсот.
Затем направились к старухе и к сыну, чтобы подписать купчую крепость и получить расписку в получении денег.
Карлсон мигнул старухе и Густаву, чтоб они поддержали его, но они ничего не понимали,
Наконец старуха надела очки и, подписав бумагу, прочла.
— Пять тысяч! — вскрикнула она.— Что тут написано? Ведь Карлсон говорил — пятьсот?
— Нет, это ты, вероятно, ослышалась, Анна-Ева. Не сказал ли я пять тысяч, Густав?
При этом он так мигнул, что директор не мог этого не заметить.
— Да, мне кажется, что он сказал пять тысяч,— поддержал Густав, насколько мог убедительней.
Когда подписана была купчая, директор объявил, что рассчитывает на средства своего общества заняться на горе Роггенхольм разработкой полевого шпата.
Никому не было известно, что такое полевой шпат, и никто не думал об этом сокровище, кроме Карлсона; он уверял, что давно об этом думал, но не имел необходимого капитала.
Директор сообщил, что полевой шпат — это красная порода камня, употребляемая на фарфоровых заводах. Через неделю будет построен дом управляющего, уже заказанный плотникам; через две недели будет стоять деревянная казарма для рабочих, и тогда с тридцатью рабочими приступят к работе.
