Ричард Олдингтон - Семеро против Ривза
Наконец грохот вроде бы прекратился. Но, может быть, это еще один пассаж пианиссимо? Мистер Ривз слегка приоткрыл ухо и послушал. Однако рояль молчал, а в комнате стоял гул голосов. Благодарный, счастливый, мистер Ривз распрямился, похлопал глазами, вытянул ноги и глубоко перевел дух. Ах, вот бы сейчас таблетку-другую аспирина! Он заметил, что женщина-обезьяна с короной на голове повернулась в его сторону, и перегнулся к ней.
— Вы шлышали? — низким, грудным голосом задала она совершенно излишний, по мнению мистера Ривза, вопрос. — Потррясающе, прравда?
— М-м, — помедлил мистер Ривз. — Мне бы это больше понравилось, будь там побольше мелодии.
Женщина-обезьяна высокомерно и презрительно воззрилась на него.
— В хоррошей мужике не бывает меллодии! — безапелляционно заявила она и повернулась к нему спиной.
А огорченный мистер Ривз снова поспешно уполз в свой угол.
Как и все вечера, даже самые унылые, этот вечер тоже пришел к концу, и мистер Ривз, утомленный, но счастливый, поднялся наверх, к себе в спальню. Он принял две таблетки аспирина и, не раздеваясь, сразу же лег.
— Что с тобой, душа моя? — мгновенно став вся нежность и внимание, спросила миссис Ривз. — Ты себя плохо чувствуешь?
— Голова болит, — отрезал мистер Ривз.
— Ах, как мне тебя жаль! Хочешь, я смочу платок одеколоном и положу на твою бедную голову? Нет? Вот ведь обида! Эта головная боль, наверно, испортила тебе все удовольствие от этой дивной музыки.
— Как раз от этого чертова грохота, который ты называешь «музыкой», она у меня и разболелась, — раздраженно заявил мистер Ривз.
— Ах, душа моя, как ты можешь так говорить? — За этот вечер миссис Ривз явно подверглась изрядной обработке и, будучи обработанной, стремилась теперь обработать и мужа.
— Могу, потому что это правда, — огрызнулся мистер Ривз.
— А я уверена, что ты ошибаешься, душа моя. Если бы ты лучше себя чувствовал, я уверена, что тебе бы это понравилось. Это было дивно,
— Тебе это понравилось? — в изумлении спросил мистер Ривз.
— Конечно, понравилось! Как и всем остальным, — все говорили, что он поразительный гений.
— Хм, — сказал мистер Ривз, — о вкусах не спорят. Я же считаю, что это самый отвратительный идиотский грохот, какой я когда-либо слышал.
— Джон! — Миссис Ривз была шокирована, ибо она была искренне убеждена, что музыка ей понравилась. — Да ведь все эти люди, которые были сегодня здесь, знатоки в музыке…
— Тогда мне жаль музыку.
— Но, Джон, душа моя, как же ты можешь свой неискушенный вкус сравнивать с их вкусом? Ты ведь знаешь, какая мы отсталая в музыкальном отношения нация…
— Вот как? Я знаю только одно: мне это не нравится, и мне не нравится этот мистер Хиггинс Как-Бишь-Его.
— Ну, хорошо, душа моя, не будем сейчас об этом спорить, — примирительно сказала миссис Ривз. — Раздевайся, ложись в постель и постарайся как следует отдохнуть. А завтра мы с тобой поговорим. — И, сгорая от нетерпения, она неосмотрительно добавила: — И тогда, я уверена, ты согласишься со мной, что мы должны помочь этому великому английскому гению…
— Что?! — воскликнул мистер Ривз, садясь в постели. — Еще и денег ему давать?
— Ну да, дружок. Подумай только, какая это будет для нас честь, когда он станет мировой знаменитостью. Подумай только…
— Ни за что! — гневно заявил мистер Ривз, ударяя кулаком по подушке. — Ни за что! Ни за что!…
ВОСЕМЬ
В воскресенье мистер Ривз спустился к завтраку, уже несколько поколебленный в своем решении. Еще пока он был в постели, ему пришлось выдержать новое, сладкозвучно-ядовитое наступление Джейн. Сначала она объяснила ему, какой он эгоист, какой упрямый, какой неблагодарный, как он не ценит то, что для него делается; слова свои она подкрепляла фактами, — об одних мистер Ривз начисто забыл и потому ничего не мог возразить, а другие были, по его мнению, столь фантастически искажены, что от удивления он не мог слова вымолвить. Мимоходом Джейн ловко ввернула, что он понятия не имеет, куда потратить свой досуг, — этого он не мог отрицать. Тогда она снова — хотя все так же тщетно — попыталась пробудить в мистере Ривзе интерес к светской жизни. При этом она особо остановилась на одном из тезисов Энси о необходимости приобщения к культуре. «Путем снабжения деньгами его и его дружков?» — саркастически осведомился мистер Ривз. Миссис Ривз сказала, что он скареда, если не просто плохой человек. Она напомнила ему, что он ведь ровным счетом ни в чем не разбирается, кроме своих дел, еды и гольфа. Ни один защитник ортодоксального мнения не мог бы с большим пылом обличать порочность противопоставления своих личных суждений единодушным высказываниям собравшихся у Фэддимен-Фишей знатоков. Ну, неужели он не пожертвует какую-нибудь сумму в фонд Хиггинс-Рэгга хотя бы для того, чтобы доставить ей удовольствие?
Мистер Ривз снова ответил отрицательно, но уже с меньшим пылом.
После завтрака он выскользнул из дома и принялся в одиночестве бесцельно бродить по саду. В нос ему ударил острый запах свинарника, и он решил зайти туда, чтобы взглянуть еще раз на свиней. Теперь при домике его мечты, что «вдали от всей этой суеты», уютно разместится еще и свинарник. Отвалившись от сытного завтрака, свиньи лежали на солнце — одни щурились, а другие спали, легонько похрюкивая и вознося хвалу поставщику помоев и творцу солнечного тепла. Одна огромная свинья лежала вытянувшись, раздутая, словно гигантская богиня материнства, в то время как многочисленный выводок пищал и дрался вокруг ее сосцов.
— В высшей степени философская картина, — произнес чей-то интеллигентный голос.
Мистер Ривз стремительно обернулся и увидел долговязого человека, чье академически строгое, сухое лицо сразу напомнило ему карикатуры на покойного президента Вильсона. Пришелец длинной палкой задумчиво скреб и почесывал спину свиньи, и та откликалась сладострастным похрюкиваньем.
— Вот здесь, — сказал интеллигентный голос, — перед вами осуществленный идеал, к которому стремится большая часть человечества: жить вечно (а люди уверены в своем бессмертии), вечно на грани сна и пресыщения, без всяких усилий, без всякой ответственности, ибо новые божества — Машины и Плановое производство — обеспечивают удовлетворение их простейших животных потребностей. Если бы эти скоты могли голосовать, если бы у свиней было всеобщее избирательное право, разве они выбрали бы иную жизнь?
— Возможно, они проголосовали бы за то, чтобы из них не делали свинины и бекона, — заметил мистер Ривз.
— Для этого потребовалось бы воображение и предвидение, — устало и мягко заметил худощавый человек, — то есть качества, явно отсутствующие у избирателей и свиней. Если бы свиньи обладали этими качествами, мы сидели бы сейчас в человеческих хлевах и либо удовлетворяли бы тупое любопытство бездельников-свиней, либо служили им лакомством.
— Какая отвратительная мысль, — содрогнувшись, сказал мистер Ривз.
— А если бы избиратели обладали этими качествами, они не сажали бы себе на шею правителей, которые либо ведут их на бойню, либо тешат мечтами о почти свинской Утопии.
Долговязый снова почесал палкой свинью, оставив на ее щетинистой шкуре след в виде полоски белой перхоти и вызвав новый взрыв хрюканья.
— Epicuri de grege porcus [28], — прошептал он.
Тут мистера Ривза осенило, что это, должно быть, один из мудрецов. Он представился и выяснил, что зовут долговязого — Ундервуд и что, да, он член ученой корпорации. Мистер Ривз мгновенно почувствовал острую тягу к знанию. Поразительный человек, этот малый. Вот он, мистер Ривз, никогда бы не додумался до столь глубоких обобщений при виде какого-то свинарника. А этот деятель, в общем-то, удалился от мира, «от всей этой суеты», и предался своему увлекательнейшему занятию, за которое ему еще и платят, — возможно, он и золотые медали получал за какие-то непонятные открытия, о которых сообщалось в нечитабельных журналах. Ученость всегда повергала в трепет мистера Ривза.
— Завидую я вашей жизни, — грустно заметил он. — Я свою провел в Сити. Преуспел. Нажил капитал. Но, — добавил он с несвойственной ему приниженностью, — я знаю, что я невежда…
— Это — первый этап Познания, — мягко сказал мистер Ундервуд, — и, пожалуй, последний. Мы всю жизнь только и делаем что обнаруживаем, как мало мы знаем из того, что надо знать.
— Но вы же экспериментируете, — не отступался мистер Ривз, — вы открываете то, что меняет нашу жизнь.
Мистер Ундервуд покачал головой.
— Большая часть моего времени уходит на бесплодные попытки привить любовь к Науке молодым людям, которые жаждут лишь получить хорошее, спокойное место, — печально сказал он. — А тот небольшой вклад в Науку, который я сделал, прошел незамеченным, совершенно незамеченным.
