Мартин Нексе - Дитте - дитя человеческое
Сэрине не ответила.
Перед тем как уехать, он наклонился над Дитте, которая спала, как маленькая мамаша, посредине, обнимая одною рукою братишку, другою — сестренку.
— Славную девчонку ты нам подарила, — сказал он, выпрямляясь.
— Она лгунья! — промолвила Сэрине, стоя у печки.
— Ну, это поневоле… Слушай, Сэрине! Мой род не из почтенных и, пожалуй, не стоит того, чтобы с ним считались. Но нас, детей, никогда не били, скажу я тебе. И я твердо помню слова отца на смертном одре. Он взглянул на свои руки и сказал: «За многое, многое брались они, но никогда рука Живодера не подымалась на беззащитного!» И мне бы хотелось иметь право сказать в свой последний час то же самое. Советую и тебе пораздумать об этом.
Он уехал. Сэрине поставила фонарь на подоконник, чтобы мужу легко было выбраться на дорогу. Потом снова улеглась в постель, но не могла заснуть. Ларc Петер заставил ее впервые призадуматься. Она разглядела в нем теперь что-то новое, чего раньше и не подозревала и что заставило ее насторожиться. Она считала мужа простодушным чудаком, каких много. И вдруг… Какой он страшный в гневе! Вспомнить — так в дрожь кидает. Надо остерегаться наступать ему на ногу!
XV
ДОЖДЬ И ВЁДРО
В свободные от школы дни у Дитте была масса работы. Весь уход за детьми лежал на ней. И, кроме того, она смотрела и за овцами и за курами и должна была ежедневно набирать полный мешок крапивы для поросенка. А когда Ларсу Петеру не везло и он привозил нераспроданную рыбу домой, Дитте сидела вместе с родителями до двух часов ночи, чистила рыбу, чтобы она не испортилась. Сэрине была из тех хозяек, что вечно суетятся, а дела делают не так уж много. И она видеть не могла, чтобы девочка посидела хоть с минуту спокойно, — тотчас же находила ей дело и гоняла то за одним, то за другим. Иногда Дитте так утомлялась за целый день, что, ложась спать, не сразу могла заснуть.
Сэрине отличалась поразительной способностью отравлять детям жизнь. Лучше им не попадаться ей на дороге, она расправлялась с ними по-свойски, и вдогонку ей раздавались детские крики и плач. Дитте, отправляясь за ягодами или за хворостом, тащила за собою малышей, чтобы не оставлять их возле взбалмошной матери. Порою Сэрине была довольно покладистой, но по-настоящему доброю и веселою она никогда не бывала, иногда же она становилась просто бешеной, — и тут уж дети старались не попадаться ей на глаза, они прятались от нее и показывались только, когда возвращался отец.
: Сэрине теперь остерегалась бить Дитте и, не желая еще раз увидеть Ларса Петера таким, как в тот вечер, старалась вовремя отправлять ее в школу. Но она не любила девочку. Сэрине стремилась выбиться в люди, мечтала построить новый дом, прикупить земли, скота и сравняться с женами хотя бы мелких окрестных хуторян.
Девочка же была пятном на ее прошлом, и она при каждом взгляде на дочь вспоминала, что «по милости этой девчонки» другие женщины задирают перед нею нос!
Однако дело у девчонки так и спорилось в руках. Сэрине неохотно признавала это в разговоре с Ларсом Петером, но про себя не могла не сознаться, что у Дитте были и впрямь золотые руки. Девочка отлично пахтала масло — сначала в бутылке, которую приходилось трясти часами, прежде чем масло сбивалось, а потом в новой маслобойке. Самой Сэрине просто невмочь было стоять и без конца бить пахталкой, — ей делалось дурно. Дитте собирала голубику, которую продавала потом на рынке. Дитте бегала за покупками, таскала воду и топливо, пасла овец, и все это, не спуская с рук маленького, толстенького Поуля. Он плакал, если не висел у нее на руке, и Дитте стала совсем кособокой, таская его.
Осень для детей была самым тяжелым временем года. Большие косяки сельдей появлялись у берегов, и тогда отец подолгу находился в рыбацких поселках — иногда целый месяц подряд — и принимал участие в самом лове. Сэрине в это время года была особенно раздражительной. Она становилась сговорчивее, только когда Дитте грозилась сбежать. Осенью из мужчин в окрестности оставались дома очень немногие, и Сэрине боялась бродяг. Отворять дверь на стук в вечернюю пору она всегда посылала Дитте. Та была вообще не из робких. Бесстрашие девочки и ее расторопность давали ей моральный перевес над матерью, и Дитте не боялась теперь огрызаться. Она гораздо проворнее Сэрине плела ивовые корзины и вязала веники, и они получались у нее красивее, чем у матери.
Весь заработок от продажи таких домашних изделий Сэрине могла оставлять себе. И она не тратила из них ни единого эре откладывала скиллинг за скиллингом на постройку дома. Она хотела добиться того, чтобы Ларc Петер перестал мотаться по дорогам и торговать, пусть остается дома и обрабатывает землю. Пока у людей есть основание называть его Живодером, нечего и ожидать от них уважения. Нужно прикупить пахотной земли, а на это требуются деньги.
Деньги! Деньги! Это слово звенит у Сэрине в ушах, постоянно кипит в ее мозгу. Она копит скиллинг за скиллингом, но цель все так же далека. Только какой-нибудь счастливый случай может приблизить ее. Но какой же?.. Только один — если мать вздумает помереть. Что же, она довольно пожила на свете и была в тягость другим. Сэрине кажется, что старухе пора бы и честь знать. Да, как же, дождешься от нее этого!..
Случалось, что Ларc Петер возвращался домой уже вскоре после полудня. Его готовую рассыпаться телегу слышно было издалека, — колеса при каждом повороте скрипели, тарахтели, телега кряхтела, прыгала и тряслась. Похоже было, что все ее части разговаривали или распевали наперегонки. Заслышав знакомые звуки где-то вдали на дороге, ребятишки бежали навстречу, вне себя от радости. Большой Кляус, становившийся все более и более похожим на ходячий кожаный мешок, кое-как набитый костями, тоже подавал свой голос: то как будто чихал, то пофыркивал, а то в брюхе у него урчало и бухало, словно там бушевали ветры со всех четырех сторон света. И к этому хору прибавлялось веселое басистое рокотанье голоса Ларса Петера.
Завидев ребятишек, Большой Кляус ржал, Ларc Петер выпрямлял спину, переставал петь и останавливал телегу. Потом брал в охапку троих, а то и всех четверых ребят, поднимал высоко в воздух и сажал в телегу так бережно, как будто они были из хрупкого стекла. Вожжи доставались тому, кто первый заметил отца.
Заставая жену рассвирепевшей, а дом в хаотическом беспорядке, Ларc Петер не терял своего обычного благодушия и быстро настраивал всех на веселый лад. Он всегда привозил домой какие-нибудь гостинцы, подарочки — детям леденцы, Сэрине новый платок, а Дитте иной раз и особый поклон от бабушки, который передавал шепотом, незаметно для Сэрине. Его веселое расположение духа заражало всех, дети забывали пережитые неприятности, и даже Сэрине невольно смеялась. И так же, как дети, радовались Ларсу Петеру домашние животные. Завидев его, они радостно подавали свой голос и устремлялись к нему. Он мог выманить поросенка из хлева и заставить носиться за собою уморительным галопом по всему полю.
Как бы поздно и каким бы усталым ни вернулся Ларc Петер домой, он никогда не укладывался спать, пока не осмотрит всего своего хозяйства и не убедится, что и скотина и птица накормлены. Сэрине ничего не стоило забыть о них, и нередко они оставались без корма. Заслышав его шаги, куры слетали с насеста, поросенок с хрюканьем кидался к своему корыту, а кошка терлась об ноги хозяина.
Ларс Петер приносил с собою домой радость и счастье; пожалуй, на много миль кругом не сыскать было человека такого счастливого, каким он сам себя чувствовал. Он был доволен своей женой, какова бы она ни была, — пусть скорее суетливая, чем дельная, все равно он считал ее молодцом, чертовски способной женщиной! Он был в восторге от ребятишек, которых она ему подарила, — как от тех, которым сам приходился отцом, так и от Дитте. Пожалуй, даже ее он любил больше всех.
Ларс Петер был человек такого склада, что готов был подбирать то, что другие бросали. Перенесенные неудачи и беды не ожесточили, но даже смягчили его сердце, он невольно сочувствовал всем несчастным существам, обиженным судьбой. Может быть, именно эта его склонность браться всегда за самое трудное и внушила людям мысль, что ему ни в чем не везет. Земля на его участке была никудышная — болото да песок, который никто другой не стал бы пахать плугом; жена у него была такая, что никто ему не завидовал, а большинство мелкой скотины, стоявшей теперь в его хлеву, он спас от неминуемой смерти во время своих разъездов по окрестным хуторам и дворам. Но он умел быть счастливым и довольным тем, что имел, и свое достояние ценил больше, чем чье бы то ни было, никому не завидовал, ни с кем не согласился бы поменяться.
По воскресеньям Большому Кляусу полагался отдых, да и не годилось в праздник путаться по дорогам и вести торговлю. Ларc Петер забирался на сеновал и отсыпался за всю неделю. Слишком часто недосыпал он в будни, поэтому в праздник готов был проспать хоть до вечера, и Дитте изо всех сил старалась держать ребятишек подальше от сеновала: они так и норовили побегать около и поднять шум, словно случайно, в надежде разбудить отца и поиграть с ним. Но Дитте заботливо охраняла его покой.
