Ганс Андерсен - Всего лишь скрипач

Граф придвинулся к нему поближе.

— Значит, это ты играешь по вечерам в темной каюте? Что же ты больше любишь, море или музыку?

— Музыку! — ответил Кристиан, сверкнув глазами.

— Ну, если у тебя есть талант, а я думаю, что есть, то рано или поздно он пробьет себе дорогу. Не горюй, что ты беден. Бедное детство было у большинства великих артистов. Но и не возгордись, ежели паче чаяния когда-нибудь возвысишься до них. Если тысячи людей будут аплодировать тебе, у тебя может закружиться голова. И еще, — добавил граф уже более серьезно, — бедняку, чтобы возвыситься, нужен очень большой талант, и очень многому приходится учиться!

— Я буду делать все! — воскликнул Кристиан. — Все, что потребуется!

Разговор, казалось, забавлял господина графа; он рассказывал о выдающихся артистах, об их тяжелой судьбе, да и о том, сколь многие из них так и не узнали счастья и признания в своей земной жизни. Кристиан слушал, и ему мнилось, что его собственное будущее предстает перед его глазами в причудливых, но на диво реальных образах.

— О, сударь! — произнес он сдавленным голосом и не смог сдержать слез. — Я не знаю никого во всем городе, кто бы согласился мне помочь. Я хочу учиться музыке! О, я бы повторял про себя день и ночь то, чему бы меня учили.

И мальчик рассказал о своем доме, о том, как он одинок и всеми покинут.

Граф смотрел на пего участливо, а Кристиан прижал его руку к своим губам, оросил ее слезами и сказал, что готов служить ему, чистить ему башмаки и сапоги, быть у него на посылках, если только господин граф поможет ему учиться, чтобы стать артистом, подобно тем, о ком он рассказывал.

— Видишь ли, мой славный мальчик, — сказал граф, — это не так легко, как ты думаешь. Кроме того, нужен, как я сказал, большой талант, а есть ли он, покажет только время. Вспомни, что ты беден! Талант твой никуда не денется, если ты еще одну навигацию покувыркаешься по вантам. Per aspera ad astra[17]. Преодолевая трудности, ты очищаешь, облагораживаешь свой талант. Если что-то должно из тебя получиться, тебе поможет небесное провидение, можешь быть в этом уверен, я же ничего не могу сделать для тебя, у меня так много других забот!

Он открыл кошелек, дал Кристиану серебряный далер и еще раз повторил свои утешения: мол, истинный талант всегда пробьет себе дорогу. Затем поплотнее завернулся в плащ и прислонил голову к стене, чтобы поспать.

Граф прикрепил к плечам Кристиана Икаровы крылья, предназначенные для смелого полета, но слепленные воском. Слова его были старой песней, которую из поколения в поколение приходилось выслушивать артистам, и с различными вариациями она будет звучать еще тысячи лет, пока мир таков, каким он был, когда подносил Сократу чашу с ядом и надевал на голову Христа терновый венец.

Кристиан заснул только перед рассветом, но вскоре его разбудил Петер Вик, который сообщил, что ветер переменился, лед снова замерз и надо воспользоваться благоприятным моментом, чтобы добраться до Амагера. В возок запрягли лошадь и подготовили все к отъезду. Пастух погнал свое стадо впереди, потому что где могло пройти стадо, там лед наверняка выдержит легкий возок с гувернанткой и Наоми.

Процессия двинулась в путь. Лед вокруг трещал. Много раз им приходилось ехать в объезд, чтобы не попасть в зияющую щель; в других местах надо льдом стояла вода, которую надо было переходить вброд. Наоми от страха зажмурила глаза.

— Мы утонем, — шепнула она Кристиану, который поместился на заднем сиденье.

— О нет, Бог не допустит нашей смерти, — ответил он.

Сани накренялись, лед как будто качался. Лошади поднимали тучу брызг, и тогда Наоми сжимала обеими ладонями руку Кристиана. Гувернантка наклонялась в другую сторону, чтобы выровнять сани. Наконец они выехали на более ровный и крепкий лед.

— Ну, вот мы и снова на проселочной дороге, — сказал Петер Вик. — Никто не напишет о нас скорбную песнь, если только я не сочиню ее сам, но это не мой хлеб. Я лишь один раз занимался писаниной, и мое сочинение украсило надгробье моего закадычного друга на кладбище в Хольмене: «В 1801 году он встал на ноги и устоял, в 1807 году он слег и с тех пор лежит».

— Ты совсем не помнишь меня? — шепотом спросил Кристиан у Наоми, завидев церковь в Амагере, где им предстояло расстаться.

— Помню, — ответила Наоми, но так же тихо, и ее бледные щеки порозовели. — Это ведь ты вошел к нам в зал в мой день рождения.

— А в Свеннборге?… — начал он.

— Ах, тогда! — сказала она. — Это я помню очень хороню. — Она вдруг повернулась к гувернантке: — Скоро приедем! — И снова Кристиану: — Не разговаривай со мной. — И снова гувернантке: — Какой холод! — И Наоми крепче стянула платок вокруг лица.

Кристиан слез и пошел за санями. Сам не зная почему, он был удручен; ему хотелось лечь на лед и проспать много лет, как семеро юношей из легенды[18].

Теперь они уже видели людей на берегу, и скоро всем страхам пришел конец. Когда путники достигли суши, граф предложил Петеру Вику деньги.

— Нет, сударь, — ответил тот, — ведь не я перевозил вас на своей шхуне, и если уж кому и платить, так это мне и моему парнишке за честь побывать в таком высокопоставленном обществе.

Гувернантка протянула шкиперу руку, то же сделал граф, и Наоми последовала их примеру. Кристиан, сняв шляпу, второй раз в жизни смотрел, как подруга его детских игр важно катит по белу свету, покидая его.

— Мы поедем немного позже, на собственных подметках, — сказал Петер Вик.

II

Дитя, и мы с тобой знали

Веселого детства дни.

Давно миновали игры

И не вернутся вновь.

Только в последние годы наш глаз привык видеть на скачках прекрасное зрелище — лошадей в их естественной красоте. Таким образом мы можем отчетливее представить себе их вольный бег в родных степях. Наиболее наглядное описание этих животных мы находим в «Путешествии в прерии» Вашингтона Ирвинга. Он ведет нас в вековые леса, лозы дикого винограда, перекидываясь с дерева на дерево, образуют там изгородь длиною в много миль, а за ней мы можем видеть бесконечные равнины, где волнуются, как море, высокие травы и большие табуны диких лошадей с развевающимися гривами и сверкающими глазами смело скачут по равнине. Пусть бы всегда они пребывали в этом состоянии гордой свободы! Но охотники накидывают лассо на свободное, гордое животное, и оно встает на дыбы, изо всех сил стараясь вырваться из пут, но руки, которые держат веревку, сильнее; удар кнута обрушивается на спину лошади, и, взмыленная, с пеной на губах, она последний раз пытается напрячь все силы, но тщетно; она бросается на землю, притворяясь мертвой; еще один удар кнута — и она безропотно встает и следует на привязи за вьючной лошадью. Царица степей стала рабыней.

Есть нечто бесконечно грустное в этой метаморфозе. Между дикой лошадью в степи и жалкой рабочей клячей, впряженной в крестьянскую телегу, неизмеримое расстояние, но они из одного племени, и при самом блестящем начале возможен такой конец. Ни одно животное не имеет так много общего с человеком в переменчивости судьбы. Конь, носивший короля, привыкший к холе и ласке, если ему не повезет, становится собственностью простого драгуна, а кончает телегой живодера.

К размышлениям на эту тему особенно располагает в ясный морозный день, когда крепкий снежный наст сверкает и искрится, или вечером, в лунном свете, большая площадь в Копенгагене, носящая имя Конгенс Нюторв. Вокруг конной статуи короля, окруженного огромными бронзовыми фигурами, мчится ряд саней, которые здесь выдаются напрокат. Уличные мальчишки и самый простой люд отдают по два скиллинга, чтобы сделать два круга — объехать короля, как это здесь называется. Сани обычно старые и имеют самый жалкий вид, но еще более плачевно выглядят лошади: когда хозяин уже не может использовать их для работы, он впрягает их в эти сани для бедняков. И под ударами кнута изнуренная кляча трогает с места, а возвратившись, стоит, взмыленная и забрызганная грязью, на жгучем морозе, пока очередной седок снова не пустит ее в галоп. Часто кончается тем, что лошадь падает, и это, безусловно, большое счастье для нее.

Был ужё поздний вечер; упомянутые сани мчались вокруг бронзового коня, звенели бубенчики, щелкали кнуты, раздавались ликующие возгласы мальчишек-возниц. Большинство прохожих делали большой крюк, лишь немногие решались пересечь площадь; эти смельчаки зорко следили за санями и быстро лавировали между ними.

Среди смельчаков был господин в широком плаще — знакомый нам граф. Он легко проскользнул перед несколькими санями; приближались еще одни — в них сидели два развеселых матроса и мальчик; граф остановился, чтобы пропустить их, но поздно: они повернули и покатили прямо на него. Лошадь была так близко, что обрызгала его пеной, но вдруг покачнулась и упала, а сани, резко остановившись, опрокинулись на бок. Несчастная коняга раз-другой вздохнула, выкатила полные муки глаза и испустила дух. Сбежался парод, подоспели с кнутами в руках несколько хозяев, сдающих сани внаем.