Джек Лондон - Собрание сочинений в 14 томах. Том 5
– Ты все шутишь, – сказала Лют, одобрительно рассмеявшись.
– А как я могу воспринимать серьезно весь этот вздор с планшеткой? – спросил он.
– Но ты не объяснил, откуда появился почерк моего отца, который узнал дядя Роберт… Ты вообще ничего не объяснил.
– Я не знаю всех тайн человеческого ума, – ответил Крис. – Но я считаю, что все подобные явления в недалеком будущем получат научное объяснение.
– Вое равно, у меня есть тайное поползновение узнать у планшетки еще что-нибудь, – призналась Лют. – Дощечка все еще лежит на столе в столовой. Мы можем сейчас ее испробовать. Только ты и я, и никто об этом не узнает.
Крис взял ее за руку и воскликнул:
– Пойдем! Это будет забавно!
Взявшись за руки, они побежали в столовую, в которой колоннами служили стволы деревьев.
– Лагерь пуст, – сказала Лют, положив планшетку на стол. – Миссис Грантли с тетей Милдред спят, а мистер Бартон уехал с дядей Робертом. Никто нам не помешает.
Она положила руку на дощечку.
– Ну, начнем.
В течение нескольких минут ничего не происходило. Крис пытался было заговорить, но Лют шикнула на него. Сначала она почувствовала, как задергалась рука. Потом карандаш начал писать. Они читали запись, слово за словом:
«Есть мудрость большая, чем мудрость разума. Любовь не является порождением холодного умственного расчета. Любовь рождается в сердце и стоит над разумом, над логикой, над философией. Верь своему сердцу, дочь моя. И если сердце твое приказывает верить возлюбленному, смейся над разумом и холодной мудростью, слушайся сердца и верь в своего возлюбленного. Марта».
– Но ведь вся эта запись продиктована твоим собственным сердцем, – воскликнул Крис. – Разве ты не понимаешь, Лют? Это твоя собственная мысль, а твое подсознание выразило ее на бумаге.
– Одно только мне непонятно, – возразила она.
– Что?
– Почерк. Взгляни. Он совсем не похож на мой. Он мелкий и старомодный, такой почерк был у женщин прошлого поколения.
– Ты что же, в самом деле хочешь убедить меня в том, что это пишет мертвая? – перебил он.
– Я не знаю, Крис, – заколебалась Лют. – Я ни о чем не могу сказать с уверенностью.
– Это абсурд! – горячился Крис. – Причуды воображения! Когда человек умирает, он становится покойником. Он превращается в прах, становится пищей для червей, как говорит Мартин. Покойники? Я смеюсь над покойниками. Они не существуют. Их нет. Я отрицаю загробные силы, люди умирают, сгнивают и исчезают!
– А что ты скажешь на это? – вызывающе спросила она, положив его руку на планшетку.
В тот же момент рука начала писать. От неожиданности оба вздрогнули. Запись была короткой:
«Берегись! Берегись! Берегись!»
Крис насторожился, но продолжал смеяться.
– Чудеса, да и только! У нас даже смерть подает свой голос из могилы. А где вы, добрые поступки? А родственные чувства? А радость? А дружба? А прочие добродетели?
Но Лют не разделяла его бравады. Лицо ее исказилось от страха. Дрожа, она схватила его за руку.
– Крис, не надо больше. Я сожалею, что мы затеяли это. Оставим покойников в покое. Тут что-то не так. Этого не может быть. Признаюсь, на меня действует все это. Я ничего не могу поделать. Во мне все трепещет: и тело и душа. Эта речь из могилы, эта рука покойника, протягивающаяся из загробного мира, чтобы защитить меня от тебя… А смысл в этом есть. Есть же какая-то тайна, которая не позволяет тебе жениться на мне. Если бы мой отец был жив, он бы защитил меня. Мертвый, он все еще старается защитить меня. Его руки, его мертвые руки хотят лишить тебя жизни!
– Успокойся, – мягко сказал Крис. – Послушай меня. Все это не больше, чем забава. Мы играли с субъективными силами, которые существуют в нас самих, с явлениями, которые наука еще не объяснила, вот и все. Психология еще такая молодая наука! Подсознание, можно сказать, еще только открыто. Еще многое в нем неясно, его законы еще не сформулированы. Явления эти просто еще не объяснены. Но нет никаких причин, из-за которых мы тотчас же должны приклеивать им ярлык спиритизма. Мы еще не знаем, вот и все. А что касается планшетки…
Вдруг Крис замолчал, потому что в этот момент, жестикулируя, он положил руку на планшетку, и в тот же миг его руку свело, как в пароксизме,[10] и он волей-неволей задергал ею по бумаге. Со стороны казалось, что это пишет рука рассерженного человека.
– Нет, я больше не хочу этого видеть, – сказала Лют, когда он кончил писать. – Это все равно, что быть свидетельницей драки между тобой и живым отцом. Все это очень похоже на драку, на удары.
Она указала на бумагу, на которой было написано: «Ты не уйдешь ни от меня, ни от справедливого наказания, которого заслуживаешь!»
– Быть может, я слишком впечатлительна, но я даже отчетливо представила себе, как его руки тянутся к твоему горлу. Я знаю, что он, как ты говоришь, прах и тлен, но, несмотря на это, я представляю себе его как человека живого и ходящего по земле, я вижу гневное и мстительное выражение его лица и вижу, что его гнев и месть направлены против тебя.
Она скомкала исчерканные листки бумаги и отложила в сторону планшетку.
– Забудем об этом, – сказал Крис. – Не думал, что это подействует на тебя так сильно. Все это чисто субъективное явление, я уверен; возможно, с каким-то намеком на что-то такое… ну, и больше ничего. А сложившееся положение создало необыкновенно благоприятные условия для поразительных явлений.
– Кстати, о сложившемся положении, – сказала Лют, когда они медленно шли по той же дорожке назад. – Не знаю, как нам быть. Неужели все будет оставаться, как прежде? Как сделать лучше? Ты ничего не придумал?
Он молча сделал несколько шагов.
– Я решил сказать твоим родственникам.
– То, что ты не можешь сказать мне? – быстро спросила Лют.
– Нет, – медленно проговорил он, – то же самое, что я сказал тебе. Я не имею права сказать им больше, чем говорил тебе.
На этот раз задумалась она.
– Нет, не говори им, – сказала она наконец. – Они не поймут. Я тоже не понимаю, но я верю в тебя, а у них, само собой разумеется, нет Такой слепой веры. Ты сказал мне, что есть тайна, не позволяющая нам жениться, и я верю тебе, но они не смогут поверить тебе и будут сомневаться, нет ли в твоей тайне чего-то дурного. И потом, они еще больше расстроятся.
– Я должен уйти из твоей жизни, я знаю, – тихо сказал он;– И я могу уйти. Я не слабовольный человек. Один раз мне это не удалось, но нет причин думать, что я снова не выдержу характер.
У Лют перехватило дыхание.
– Мне очень тяжело слышать, что ты уйдешь и не вернешься. Я не могу примириться с мыслью, что не увижу тебя. Это ужасно. И не упрекай себя за слабость. Во всем виновата я. Это я заставила тебя вернуться. Я так хотела, чтобы ты был со мной! Я так хочу, чтобы ты был со мной! Что делать, Крис, оставим все, как есть, а там что будет, то будет. Мы можем быть уверены только в одном: все как-нибудь разрешится.
– Было бы легче, если бы я ушел, – предположил Крис.
– Но я счастлива с тобой!
– Эх, жизнь! – пробормотал он в ярости.
– Уйдешь ты или останешься – это еще ничего не решает. Но я не хочу, чтобы ты уходил, Крис. А теперь хватит об этом. Разговоры ничего не могут изменить. Не будем говорить об этом, пока… пока в один прекрасный день, в один удивительный, счастливый день ты не придешь ко мне и не скажешь: «Лют, у меня все в порядке. Тайна больше не связывает меня. Я свободен». А до того времени забудем планшетку и все остальное и постараемся взять как можно больше от того малого, что дано нам.
А теперь, чтобы показать, как я собираюсь брать многое от малого, я даже готова поехать с тобой сегодня днем смотреть лошадь… хотя мне не хотелось бы, чтобы ты ездил верхом… во всяком случае, несколько дней или неделю. Как, ты говорил, его зовут?
– Команч, – ответил Крис. – Я знаю, он тебе понравится.
Крис лежал на спине. Голова его покоилась на каменном выступе. Он внимательно наблюдал за тем, что происходило на поросшем деревьями склоне по ту сторону каньона. Трещали ломающиеся кусты, звенели о камни стальные подковы, временами по мшистому склону скатывался вывернутый валун и с плеском обрушивался в поток, несшийся по хаотическому нагромождению камней. То там, то здесь в зеленой листве мелькали золотисто-коричневая вельветовая амазонка Лют и гнедая лошадь, на которой она сидела.
Она выехала на открытое место, на котором оползень не оставил ни деревьев, ни травы. Лют остановила лошадь на самом краю обрыва и смерила его взглядом. Сорокафутовый обнаженный склон кончался небольшой площадкой с твердым покрытием, которую образовала сползшая земля и камни.
– Здесь я его и испытаю! – крикнула она через каньон. – Я хочу съехать на нем вниз.
