Жюльен Грин - Полночь
Мари Ладуэ остановилась, чтобы перевести дух, любезно улыбнулась и продолжала:
— Он не нашел Элизабет ни у Розы, ни где бы то ни было. Потом прислал письмо, спрашивая, где моя племянница. Я ответила, что не знаю, и тогда это была святая правда. Он продолжал писать мне всю зиму; тем временем господин Лера сообщил мне, где Элизабет, но господину Эдму я об этом не написала.
— Почему? — спросила госпожа Лера.
Посетительница дернула плечом и загадочно улыбнулась, точно заправская красотка.
— Да так, я знала, что он писал также Розе и Клемантине, но у меня были причины не раскрывать им секрет, и я умолчала о вашем письме, мсье. И он ничего не мог выведать ни у той, ни у другой. Шли годы, и вдруг я решила написать ему.
— Но почему же?
— Сама не знаю. Вздумалось, и все тут. Наверно, эта мысль пришла мне в голову, когда я посетила вас перед каникулами в прошлом году. Вы помните, как оживлена была Элизабет в тот день?
— Не припомню.
— А я помню прекрасно. На ней было розовое перкалевое платье, она играла в классы в прихожей, одна. И я сказал себе: «Ага!» — и, вернувшись домой, написала ему это письмо.
Тут она остановилась. Маленькая настольная лампа горела неярко, и та часть комнаты, где госпожа Лера сидела рядом с мужем, оставалась в тени, но Мари Ладуэ увидела на лице хозяйки дома такое выражение, что схватилась за грудь, на этот раз более естественным жестом. Госпожа Лера, побледнев как смерть, смотрела на посетительницу застывшим, неподвижным взглядом, держала в длинной и тонкой руке руку мужа и не шевелилась; ее посиневшие губы едва заметно двигались, словно она не могла выговорить какое-то трудное слово.
— Он уснул, — прошептала она наконец.
Мари Ладуэ опустила взгляд на старика и увидела лишь запавшую в плечи лысую голову, и ей показалось, что глаза его действительно закрыты.
— Оставьте нас, — выдохнула госпожа Лера.
Секунду поколебавшись, Мари Ладуэ повиновалась. Однако замешательство ее было так велико, что на пути к двери она натолкнулась на столик, и с него упало на пол несколько книг; старик не проснулся от шума, вызванного ее неловкостью; судя по всему, и госпожа Лера не обратила внимания на шум, ибо продолжала смотреть в пространство невидящим взглядом, словно видела перед собой собственную судьбу. От этого взгляда Мари стало страшно, и, хотя от ее кресла до двери было не более пяти шагов, это расстояние показалось ей бесконечным; она шла по ковру неуверенной походкой, шляпа еще больше съехала влево, и по полям ее прошлись зеленые полосы от абажура, так что могло показаться, будто широкие поля затрепетали. Она вышла, вытянув руки вперед.
В прихожей встретилась с Элизабет. Обе остановились, не произнося ни слова. На лице Мари Ладуэ была написана страшная новость, и оно приняло сходство с лицом той женщины, которая осталась в маленьком кабинете и видела перед собой лишь беспредельное горе.
— Там что-то случилось, — прошептала она.
Девушка не шелохнулась: она сразу же почувствовала невидимое присутствие в доме чего-то такого, отчего похолодели ее руки. Тут они услышали крик, и у обеих перехватило горло, потому что это был голос крайнего отчаяния, которым каждую минуту в том или другом уголке нашего мира встречают смерть.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
IВ этот день лил дождь, и улица была пустынна. Она вздымалась по склону меж рядами серых домов, крыши которых, почерневшие от старости, блестели, как металлические плиты. Из булочной, куда господин Аньель зашел вместе с Элизабет, он осуждающе смотрел на растрескавшиеся плиты тротуара, на ручьи дождевой воды, струившейся по трещинам, и время от времени обращал свой взор на девушку, в нетерпении ожидая, скоро ли она доест хлебец. В городке и в лавке царила глухая тишина. Хозяин булочной, стоя за прилавком, поглаживал усы в ожидании, когда мадемуазель утолит голод, а господин Аньель бросит на белую мраморную столешницу монету в двадцать пять сантимов, но он также ожидал, не очень на то надеясь, что господин Аньель расскажет что-нибудь интересное.
Господин Аньель меж тем не выказывал никакого расположения к доверительной беседе. Когда посчитал, что хлебец достаточно уменьшился в размерах, он извлек из жилетного кармана двадцатифранковую ассигнацию, подержал ее между большим и указательным пальцами и, не говоря ни слова, положил на прилавок. Элизабет старалась доесть хлебец как можно быстрей, потому что этот процесс не доставлял ей никакого удовольствия, напротив: грубый крестьянский хлебец, кислый и вязкий, застревал у нее в горле, и глотала она его со слезами на глазах. Впрочем, она и без того готова была заплакать. Память невольно возвращала ее на несколько лет назад, к той декабрьской ночи, когда она вложила посиневшую от холода ручонку в теплую лапищу господина Лера. Теперь во второй раз незнакомый человек вел ее к будущей жизни, и она не могла не сравнить добродушного медведя, который вел ее к себе, с этим угловатым серьезным человеком, на чьем попечении она оказалась на этот раз. Прошло уже больше месяца со дня смерти господина Лера, а Элизабет при воспоминании об этом печальном событии испытывала потрясение, словно это было для нее новостью. И сейчас комок подкатился к ее горлу, но она посчитала смешным плакать в булочной и подавила рыдание большим куском хлеба. Господин Аньель повернулся к ней спиной, чтобы рассчитаться с булочником, но девушке казалось, что и в такой позе он за ней наблюдает. Очень высокий и очень прямой, он стоял неподвижно, воплощая печаль и моральную безупречность, такое впечатление он производил всегда, и оно подчеркивалось его одеждой; можно сказать, что даже длинное пальто грубого покроя на его плечах свидетельствовало о том, что для души его, серьезной и положительной, тщета мира сего просто не существует.
Девушка смогла передохнуть несколько минут, так как хозяин булочной при виде двадцатифранковой ассигнации разразился ворчливо-добродушным монологом, главный смысл которого заключался в том, что господин Аньель, как видно, хочет лишить его всей мелочи из-за хлебца ценою в пять су и что лучше записать эту ничтожную сумму на счет господина Аньеля, если он намеревается пробыть какое-то время в Фонфруаде — ловкий способ навести собеседника на нужную тему, — или же (пять су, подумать только!) пусть господин Аньель заплатит в следующий раз.
Любезность булочника разбилась, точно волна о скалу, о хладнокровие господина Аньеля, который наскреб в кармане мелочи, забрал обратно белую бумажку и выложил требуемую сумму, не разжимая губ. Затем обернулся к Элизабет, кивнул головой на дверь и, как тень, пересек отделявшее его от двери пространство, широко шагая длинными ногами в блестящих калошах.
На улице господин Аньель раскрыл зонтик и поднял его высоко над своей долговязой фигурой, гораздо выше, чем это требовалось, словно нес стяг.
— Придвиньтесь ко мне поближе, не бойтесь, — сказал он молодой девушке, наклонившей голову, чтобы спрятать лицо от дождя. — Можете даже взять меня под руку… Таким образом, — добавил он, когда Элизабет выполнила его указания, — мы укроемся оба, потому что падающие перпендикулярно капли дождя будут отскакивать от зонтика и на нас не попадут.
Ничего подобного не произошло. Дождевые капли, как бы назло господину Аньелю, падали со всех сторон, образуя на полях его шляпы целое озеро, посередине которого тулья возвышалась как остров, вода ручьями стекала по его вытянутым плоским щекам и исчезала в густой, коротко подстриженной черной бороде. Элизабет укрывалась от дождя, как могла. Вплоть до того, что доверчиво прятала лицо под сырым рукавом своего спутника, но ледяная вода все равно стекала с ее меховой шапочки и по желобку на затылке попадала за ворот. Немного погодя она услышала где-то высоко над собой голос господина Аньеля, который не спеша произнес:
— Если по воле случая мы с кем-нибудь повстречаемся, немного отодвиньтесь от меня, то есть отпустите мою руку. Не стоит давать повод для злословия.
Элизабет не поняла, зачем это нужно, но согласилась, и они преспокойно продолжали путь, сопровождаемые взглядами добрых двух десятков человек, смотревших на них из окон. Когда путники достигли наконец небольшой площади, куда выходила улица, господин Аньель посчитал, что, пожалуй, лучше переждать ливень в портике церкви. Правда, портик был неглубокий, но если правильно держать зонтик, то, по мнению господина Аньеля, можно было добиться отличных результатов; и он стал держать зонтик наискосок, и — опять же теоретически — ни одна капля не должна была их коснуться, однако Элизабет сразу ощутила, как дождь хлещет по ее ногам. Она шмыгнула носом и тотчас почуяла запах мокрой шерсти, исходивший от пальто господина Аньеля. Простояв в таком положении несколько минут, девушка предложила укрыться внутри церкви, но ее спутник сообщил, что церковь закрывается в четыре, а сейчас уже половина пятого.
