Теодор Драйзер - Американская трагедия. Книга 2
Он дал ей понаблюдать за ними, а затем, не прибегая к помощи мисс Тодд, взял со стола воротничок и подробно объяснил, что и как надо делать, — все это еще недавно объясняли ему самому.
Она слушала так серьезно, так напряженно следила за каждым его движением, что он даже смутился немного и взволновался. Ее взгляд был странно проницателен и пытлив. Когда Клайд снова повторил, сколько платят за каждую пачку воротничков, и как много вырабатывают некоторые штамповщицы, и как мало успевают другие, она захотела попробовать; он подозвал мисс Тодд, и та отвела девушку в гардеробную, чтобы она повесила в шкафчик пальто и шляпу. Вскоре она вернулась; пушистые светлые волосы обрамляли ее лоб, щеки слегка зарумянились, глаза смотрели внимательно и серьезно. По совету мисс Тодд она засучила рукава, обнажив до локтя красивые руки. И по первым же ее движениям Клайд понял, что она будет быстрой и аккуратной работницей. Видно было, что ей страстно хочется получить это место.
Немного погодя он подошел к ней и стал смотреть, как она один за другим берет воротнички из лежащей рядом стопки, ставит штамп и потом быстро откладывает их в сторону. Она действительно работала проворно и аккуратно. И когда, обернувшись на мгновение, она наивно, но смело и весело улыбнулась ему, он ответил улыбкой, очень довольный.
— Ну, я вижу, вы отлично справитесь, — отважился он сказать, чувствуя, что она и в самом деле справится.
Она снова мельком улыбнулась ему, и Клайд невольно ощутил глубокое волнение. Она мгновенно пленила его, но его положение здесь и обещание, данное Гилберту, обязывали воздерживаться от проявления симпатий к своим подчиненным, даже и к такой очаровательной девушке. Иначе нельзя. Он должен быть так же осторожен с нею, как и со всеми остальными, — но это уже казалось ему странным, так сильно его влекло к ней. Она такая милая и хорошенькая. И, однако, она всего лишь работница, — фабричная девчонка, сказал бы Гилберт, — а он, Клайд, ее начальник… и все-таки она очень милая и хорошенькая.
Он поспешно отошел к другим девушкам, принятым в тот же день, а затем попросил мисс Тодд поскорее дать ему отзыв о мисс Олден: он хочет знать, справляется ли она с работой.
В ту самую минуту, когда он обратился к Роберте и та в ответ улыбнулась ему, Руза Никофорич, работавшая от нее через два стола, подтолкнула локтем свою соседку и незаметно, взглядом и легким кивком, показала на Клайда и Роберту. Ее подруга внимательно посмотрела на них. А когда Клайд отошел и Роберта вновь принялась за работу, эта девушка наклонилась и шепнула Рузе:
— Он уже уверен, что она справится! — Она подняла брови и поджала губы.
И Руза ответила так тихо, что больше никто не мог услышать:
— Быстро пошло дело! А раньше он и смотреть ни на кого не хотел.
И обе понимающе улыбнулись, уязвленные выбором Клайда. Руза Никофорич была ревнива.
13
Совсем особые причины заставили Роберту Олден искать места на фабрике «Грифитс и Кь», да еще столь скромного. Подобно Клайду, недовольная своей семьей и своей жизнью, она думала о собственной судьбе с чувством глубокого разочарования. У ее отца Тайтуса Олдена была ферма неподалеку от Бильца — городка в округе Маймико, милях в пятидесяти к северу от Ликурга. С самого детства Роберта не видела ничего, кроме бедности. Ее отец, младший из трех сыновей Эфраима Олдена, такого же фермера, был неудачником; в сорок восемь лет он жил все в том же доме, который достался ему от отца и еще тогда был стар и требовал ремонта, а теперь пришел в полную ветхость. Дом этот был некогда прелестным образцом превосходного вкуса, создавшего очаровательные домики с остроконечными крышами — украшение небольших городов Новой Англии, но стены его были давным-давно не крашены, недоставало многих черепиц на крыше и каменных плит на дорожке, ведущей от калитки к дверям, и весь он теперь выглядел так плачевно, словно готов был сказать со старческим кашлем: «Да, плохи мои дела!»
Внутренность дома соответствовала его внешнему виду. Полы и ступени лестницы расшатались и отчаянно скрипели; далеко не на всех окнах уцелели ставни. Мебель — и старинная, и более позднего происхождения — вся обветшала и была перемешана в неописуемом беспорядке, который, впрочем, и нет нужды описывать.
Родители Роберты были классическими американцами старого склада — из тех, что отвергают факты и чтут иллюзии. Тайтус Олден был одним из множества людей, которые рождаются, живут и умирают, так ничего и не поняв в жизни. Они появляются, бредут наугад и исчезают во мгле. Подобно своим двум старшим братьям — людям с весьма смутными, туманными понятиями и представлениями, — Тайтус жил словно вслепую; фермером он стал только потому, что и отец его был фермер. Ферма досталась ему по наследству, вот он и жил на ней: оставаться и кое-как работать здесь было проще, чем искать счастья где-то в другом месте. Он состоял в республиканской партии, потому что до него республиканцем был его отец и потому что весь их округ стоял за республиканцев. Ему и в голову не приходило, что может быть иначе. Свои политические и религиозные воззрения, все представления о том, что хорошо и что плохо, он заимствовал от окружающих. Никогда ни одному члену этой семьи не довелось прочесть ни одной серьезной, умной и правдивой книги. Но все же, с точки зрения религиозных и моральных условностей, это были превосходные люди, честные, прямые, почтенные и богобоязненные.
Дочь таких родителей, хоть и одаренная от природы качествами, возвышавшими ее над окружающей средой, не могла не быть в значительной мере продуктом этой среды; в ее сознании отразились преобладавшие здесь религиозные и нравственные понятия — взгляды местных пасторов и их прихожан. Но при этом она отличалась пылким темпераментом и живым воображением, и уже лет с пятнадцати ею овладела старая, как мир, мечта всех дочерей Евы от самых безобразных до самых прекрасных: что ее красота и обаяние когда-нибудь — и скоро — с колдовской и неодолимой силой поразят некоего мужчину или мужчин. И хотя все годы детства и юности ей пришлось провести среди тяжкой бедности и лишений, она всегда мечтала о чем-то лучшем. Кто знает, быть может, где-то там, впереди — большой город вроде Олбайи или Утики… и новая, прекрасная жизнь!
Какие мечты! Когда ей было четырнадцать, пятнадцать, восемнадцать лет, она любила выйти весенним утром в фруктовый сад; раннее майское солнце зажигало розовые огоньки на каждом старом дереве, землю розовым ковром устилали душистые опавшие лепестки, а она стояла, глубоко дыша, и порой смеялась или вздыхала, широко раскрывая объятия навстречу жизни. Она живет! Она молода — и перед ней весь мир! Она вспоминает глаза и улыбку юноши, что живет по соседству, — он случайно проходил мимо и взглянул на нее, и может быть, никогда больше не взглянет, а все же он пробудил столько грез в ее душе…
И, однако, она была очень застенчива, а потому и необщительна; она побаивалась мужчин — особенно заурядных, грубых местных жителей, и они, в свою очередь, избегали ее: их отталкивала ее застенчивость и сдержанность, а ее красота казалась в этих краях слишком утонченной. Правда, шестнадцати лет она переехала в Бильц и поступила на службу в мануфактурный магазин Эплмена за пять долларов в неделю и здесь стала встречать молодых людей, которые ей нравились. Но она была слишком невысокого мнения о своей семье, и ее неопытному глазу казалось, что положение этих юношей куда лучше ее собственного, а потому они не могут ею интересоваться, — и она своим поведением сама отпугивала их. Все же она работала у Эплмена почти до девятнадцати лет, все время сознавая, что ничего не может для себя сделать, потому что слишком тесно связана с родными, которые нуждаются в ее помощи.
А потом произошло событие, которое для этого уголка означало чуть ли не революцию. Так как в этой сугубо земледельческой местности был очень дешев труд, то в городке Трипетс-Милс открылась маленькая трикотажная фабрика. И хотя Роберта, следуя общепринятым здесь понятиям и нормам, воображала, будто такого рода труд ниже ее достоинства, все же ее соблазнили слухи, что на фабрике хорошо платят. Итак, она переехала в Трипетс-Милс, поселилась там у одной знакомой, жившей раньше в Бильце, и каждую субботу приезжала домой; она мечтала скопить немного денег, чтобы затем пройти курс в коммерческой школе где-нибудь в Ликурге или Гомере, изучить счетоводство или стенографию, словом — занятие, которое откроет перед нею какое-то лучшее будущее.
В этих мечтах и попытках отложить немного денег прошло два года. Роберта зарабатывала все больше (под конец двенадцать долларов в неделю), но ее родные во многом нуждались, а ей хотелось по возможности уменьшить их лишения, от которых она сама так страдала, и потому почти весь ее заработок уходил на семью.
Здесь, как и в Бильце, большинство молодых людей, которые были ближе ей по развитию и по характеру, смотрели на фабричных работниц свысока, словно на существа второго сорта. И хотя Роберта отнюдь не была работницей обычного типа, все же, постоянно общаясь с этими девушками, она усвоила их психологию, их пренебрежение к самим себе. Именно тогда она прониклась убеждением, что никто из молодых людей, которые ей нравятся, не заинтересуется ею, а если и заинтересуется, то уж, во всяком случае, не с серьезными намерениями.
