Гюстав Флобер - Бувар и Пекюше
— Выпишем несколько исторических романов! — решили они.
5
Сперва они прочитали Вальтера Скотта.
Им как бы открылся новый, неведомый мир.
Люди давних времён, которых они знали по именам и лишь смутно себе представляли, вдруг оказались живыми, стали королями, принцами, колдунами, слугами, лесничими, монахами, цыганами, купцами и солдатами: они спорят, сражаются, путешествуют, торгуют, едят и пьют, поют и молятся в оружейной зале дворца, на грязной скамье трактира, на извилистых городских улочках, под навесом лавчонки, за оградой монастыря. Искусно подобранные пейзажи обрамляют действие, точно декорации в театре. Вы видите, как всадник скачет галопом по песчаным дюнам. Вы вдыхаете свежий ветер, гуляющий в зарослях терновника. Луна озаряет лодку, скользящую по озеру, рыцарские латы сверкают на солнце, дождь поливает ветви лесных шалашей. Бувар и Пекюше верили в сходство этих картин с действительностью, хотя совершенно её не знали. Для них иллюзия была полная. Всю зиму они провели за чтением.
Сразу после завтрака они усаживались у камина в маленькой зале, друг против друга, и, уткнувшись в книгу, молча читали каждый своё. Когда начинало темнеть, ходили вдвоём на прогулку по большаку, потом наспех обедали и продолжали читать до глубокой ночи. Чтобы защитить глаза от света лампы, Бувар надевал синие очки, а Пекюше надвигал на лоб козырёк своего картуза.
Жермена и не думала брать расчёт, Горжю иногда появлялся и что-то копал в саду, но хозяева ко всему относились безразлично: они забыли о материальных интересах.
Одолев Вальтера Скотта, они взялись за романы Александра Дюма, увлекательные, точно картины волшебного фонаря. Его герои, ловкие, как обезьяны, сильные, как быки, весёлые, как птицы, появляются внезапно, говорят громко, прыгают с крыши на мостовую, получают смертельные раны и выздоравливают, пропадают без вести и снова оживают. Подземные ходы, противоядия, переодевания — всё переплетается, мелькает, стремительно распутывается, не давая вам ни минуты передышки. Любовники держатся благопристойно, фанатики веселы, сцены резни вызывают улыбку.
После этих двух блестящих мастеров Бувар и Пекюше стали привередливы и не могли вынести пустословия Велизария, глупости Нумы Помпилия, выдумок Маршанжи и виконта д’Арленкура.
Фредерик Сулье, как и Библиофил Жакоб, показались им бесцветными, а Вильмен возмутил своим невежеством, описав на стр. 85 Ласкариса некую испанку, которая курит трубку, «длинную арабскую трубку», в середине XV века.
Пекюше, задумав проверить Дюма с научной точки зрения, начал наводить справки во Всеобщей биографии.
В романе Две Дианы автор ошибается в хронологии. Бракосочетание дофина Франсуа состоялось не 20 марта 1549 г., а 15 октября 1548 г. Откуда автор взял (см. Паж герцога Савойского), что Екатерина Медичи после смерти супруга хотела снова начать войну? Маловероятно, будто герцога Анжуйского короновали ночью, в церкви, как это увлекательно описано в Госпоже де Монсоро. В особенности кишит ошибками Королева Марго. Герцог Неверский никуда не уезжал. Он присутствовал на совете перед Варфоломеевской ночью, а Генрих Наваррский четырьмя днями позже не следовал за процессией. Генрих III не так скоро вернулся из Польши. К тому же, какое изобилие банальностей! Чего стоит чудо с боярышником, балкон Карла IX, отравленные перчатки Жанны д’Альбре! Пекюше утратил доверие к Дюма.
Даже к Вальтеру Скотту он потерял всякое уважение, обнаружив ряд ошибок в Квентине Дорварде. Убийство епископа Льежского произошло на пятнадцать лет позже. Жену Роберта Ламарка звали Жанна д’Аршель, а не Гамелина де Круа. Его вовсе не убивал солдат, а казнил Максимилиан. Лицо Карла Смелого, когда нашли его труп, не могло выражать угрозу, потому что его наполовину съели волки.
Бувар всё же продолжал читать Вальтера Скотта, но и ему в конце концов надоели бесконечные повторения. Героиня обычно живёт в деревне с престарелым отцом, а её возлюбленный, кем-то похищенный в детстве, непременно добивается восстановления в правах и торжествует над всеми соперниками. Всюду появляются нищий философ, угрюмый владелец замка, невинная девушка, весельчак-слуга, всюду раздражают вас длиннейшие диалоги, жеманная стыдливость, полное отсутствие глубоких мыслей.
По горло сытый стариной, Бувар взялся за Жорж Санд. Он восхищался прелестными изменницами и благородными любовниками, ему хотелось самому стать Жаком, Симоном, Бенедиктом, Лелио и жить в Венеции. Он вздыхал, не узнавал сам себя, чувствовал себя обновленным.
Пекюше, работая над исторической литературой, изучал пьесы.
Он залпом прочитал двух Фарамундов, трёх Хлодвигов, четырёх Карлов Великих, несколько Филиппов Августов, множество Орлеанских дев, порядочное число маркиз де Помпадур и заговоров Селламаре.
Почти все драмы показались ему ещё глупее романов, ибо существует особая, приспособленная для театра история, не терпящая никаких изменений. Людовик XI в каждой пьесе непременно преклоняет колени перед образками на своей шляпе, Генрих IV шутит и веселится, Мария Стюарт непрерывно плачет, Ришелье выказывает жестокость. Словом, каждый характер, из любви к простоте, из уважения к невежеству публики, изображён одной какой-нибудь краской; поэтому драматург, вместо того чтобы возвышать, унижает зрителя, вместо того чтобы поучать, сбивает с толку.
Хвалебные отзывы Бувара о Жорж Санд побудили Пекюше прочесть Консуэло, Ораса, Мопра, и он был восхищён защитою угнетённых, социальными и республиканскими идеями.
Бувар, напротив, считал, что тенденции вредят повествованию, и выписал из библиотеки ряд любовных романов.
Они по очереди прочли другу другу вслух Новую Элоизу, Дельфину, Адольфа, Урику. Но слушателя невольно одолевала зевота, читающий заражался от него и вскоре, задремав, ронял книгу на пол.
Все эти авторы возмущали их тем, что ничего не говорили о среде, эпохе, костюмах своих героев. Они писали только о сердечных переживаниях, исключительно о чувствах. Как будто в мире не существует ничего другого!
Пробовали они читать и юмористические произведения вроде Путешествие вокруг моей комнаты Ксавье де Местра, Под липами Альфонса Карра. В книгах такого рода принято делать отступления — рассказать между делом о своей собаке, домашних туфлях или любовнице. Подобная непринуждённость сначала понравилась им, потом показалась нелепой, ибо автор, выставляя напоказ свою особу, вредит самому произведению.
Испытывая потребность в увлекательном чтении, они погрузились в романы приключений; интрига захватывала их тем сильнее, чем была запутаннее, необычайнее, невероятнее. Они ломали себе голову, стараясь угадать развязку, и весьма преуспели в этом искусстве, но им надоела такая забава, недостойная серьёзных умов.
Великое творение Бальзака восхитило их: оно было подобно Вавилонской башне и вместе с тем пылинке под микроскопом. Самые обыкновенные вещи открылись им в новом свете. Они и не подозревали, что современная жизнь представляет столь глубокий интерес.
— Какой тонкий наблюдатель! — удивлялся Бувар.
— А по-моему, он фантазёр, — возражал Пекюше. — Он верит в магию, в монархию, в величие дворянства, преклоняется перед негодяями, ворочает миллионами, точно сантимами, а его буржуа — не буржуа, а настоящие гиганты. Зачем так возвеличивать пошлость, зачем описывать столько глупостей! Он сочинил один роман о химии, другой — о банках, третий — о типографских машинах, вроде некоего Рикара, который показал «извозчика», «водоноса», «уличного торговца». Погоди, он ещё нам опишет все ремёсла, все провинции, все города подряд, и каждый этаж в доме, и каждого человека, но это уже будет не литература, а статистика или этнография.
Бувару не было дела до литературных приёмов. Ему хотелось получше узнать, поглубже изучить историю нравов. Он перечёл Поль де Кока, перелистал старые томики Отшельника с Шоссе д’Антен.
— Как ты можешь тратить время на такую чепуху! — возмущался Пекюше.
— Но ведь это любопытнейшие документы для будущих исследователей.
— Пошёл ты к чёрту со своими документами! Я хочу чего-то возвышенного, отвлекающего от обыденной жизни.
Пекюше, обуреваемый стремлением к идеалу, постепенно приучил Бувара читать трагедии.
Отдалённые времена, когда происходит действие, благородство героев, столкновение их интересов, — всё казалось им исполненным величия.
Однажды Бувар, раскрыв Аталию, так выразительно прочёл сцену сна, что Пекюше тоже захотелось подекламировать. Но с первых же фраз его чтение превратилось в монотонное жужжание. Голос у него, хотя и громкий, был глухой и невнятный.
Бувар, как опытный декламатор, посоветовал ему, для развития гибкости голоса, распевать гаммы, последовательно повышая и понижая звук, от самого низкого тона до самого высокого; он и сам занимался такими упражнениями по утрам, в постели, лёжа на спине, как учили древние греки. Пекюше, проснувшись, развивал голосовые связки тем же способом; они затворяли дверь и, каждый порознь, орали во всю глотку.
