Чарльз Диккенс - Тяжелые времена

— Пожалуй, что все, мэм. Кроме одного, конечно, — повторил Битцер.

— А-а! — протянула миссис Спарсит, помотав головой над чашкой чаю и отхлебывая большой глоток.

— Мистер Томас, мэм, — сомнителен он мне очень. Мне, мэм, не нравится, как он себя ведет.

— Битцер, — предостерегающим тоном сказала миссис Спарсит, — вы не помните, говорила я вам что-нибудь относительно имен?

— Виноват, мэм. Это верно. Вы сказали, что не любите, когда называют имена и что вообще лучше обходиться без них.

— Прошу вас не забывать, что я здесь в должности, — торжественно сказала миссис Спарсит. — Я облечена доверием, Битцер, доверием мистера Баундерби. Пусть в прошлом ни он, ни я не могли бы и помыслить о том, что он некогда станет моим принципалом и назначит мне ежегодную премию, — я все же обязана видеть его в этом свете. Мистер Баундерби всегда с таким глубоким почтением относился к моему общественному рангу и родственным связям, что лучшего я и ожидать не могла.

Напротив, действительность превзошла все мои ожидания. За это я должна быть преданной ему до конца. И я не считаю, не буду считать, не могу считать, — продолжала миссис Спарсит, выпуская весь свой запас нравственных правил и понятий о чести, — что я предана ему до конца, ежели я позволю, чтобы под этим кровом упоминались имена, которые, к несчастью, к величайшему несчастью — это бесспорно, — имеют касательство к нему.

Битцер опять стукнул себя костяшками по лбу и опять попросил извинить его.

— Да, Битцер, — заключила миссис Спарсит, — ежели вы скажете — одна личность, я вас слушаю; скажете мистер Томас — не взыщите.

— Конечно, мэм, кроме одной личности, — поправился Битцер.

— А-а! — повторила свой возглас миссис Спарсит, так же помотав головой над чашкой чаю и отпивая большой глоток, словно хотела подчеркнуть, что разговор возобновляется с той точки, на которой он прервался.

— Одна личность, мэм, — подхватил Битцер, — с самого того дня, когда она в первый раз вошла в нашу контору, повела себя не так, как надо. Это беспутный, расточительный лентяй. Он даром чужой хлеб ест. И не ел бы, мэм, не будь ему кое-кто родня и друг.

— А-а! — вздохнула миссис Спарсит, опять с грустью покачав головой.

— Я только надеюсь, мэм, — добавил Битцер, — что его родня и друг не снабжает его средствами на мотовство. Иначе, мэм, — мы ведь знаем, из чьего кармана шли бы эти деньги.

— А-а! — снова вздохнула миссис Спарсит и снова грустно покачала головой.

— Мне жаль его, мэм. Я имею в виду того, кого я упомянул последним.

— Да, Битцер, — отвечала миссис Спарсит. — Я всегда с жалостью взирала на это заблуждение, всегда.

— А что до самой личности, — сказал Битцер, понизив голос и подходя поближе, — то он такой же легкомысленный, как все в нашем городе. А вы знаете, мэм, что это значит. Кому же и знать, если не такой важной леди, как вы.

— Им бы надо брать пример с вас, Битцер, — сказала миссис Спарсит.

— Вы слишком добры, мэм. Но раз уж вы упомянули обо мне, то вот что я вам скажу. Я, мэм, уже отложил малую толику. Наградные, которые мне дают на рождество, я никогда не трачу. Я даже своего жалованья не проедаю, хоть оно и не бог весть какое. Почему я могу, а другие не могут? Что один может, то могут и другие.

Эта фикция тоже имела хождение в Кокстауне. Любой богач, начавший с шести пенсов и впоследствии наживший шестьдесят тысяч фунтов, постоянно задавал недоуменный вопрос — почему все шестьдесят тысяч окрестных рабочих не наживают каждый по шестьдесят тысяч фунтов, начав с шести пенсов, и даже как бы укорял их за то, что они не совершили сего несложного подвига. Что я сделал, то и вы можете. Почему же вы этого не делаете?

— Вот говорят, что им нужен отдых, нужны развлечения, — сказал Битцер. — Вздор и чепуха. Мне не нужны развлечения. Никогда в них не нуждался и впредь не буду. У меня к ним душа не лежит. А уж их союзы — я уверен, что многим из них, если бы они глядели в оба и доносили друг на дружку, кое-что перепадало бы, деньгами ли, или покровительством, и жилось бы им получше. Почему же они не стараются жить получше, мэм? Ведь эта первейшая цель всякого разумного существа, и они сами всегда этим отговариваются.

— Хороши отговорки! — сказала миссис Спарсит.

— И вечно-то они твердят, прямо до тошноты, про своих жен и детей, — продолжал Битцер. — Вот поглядите на меня, мэм! Мне не нужны жена и дети. Почему же им нужны?

— Потому что они легкомысленны, — сказала миссис Спарсит.

— Да, мэм, — поддакнул Битцер, — именно. Будь они менее легкомысленны и развращены, что бы они сделали? Они бы сказали: «Покуда я один» или «покуда я одна» — как придется, — «мне нужно накормить только одного едока, и как раз того, кого я кормлю с особенным удовольствием».

— Еще бы! — подтвердила миссис Спарсит. надкусывая пышку.

— Благодарю вас, мэм, — стукнув себя по лбу, сказал Битцер, польщенный душеспасительной беседой с миссис Спарсит. — Прикажете подать еще кипяточку, мэм, или еще чего-нибудь принести?

— Пока ничего не нужно, Битцер.

— Благодарю вас, мэм. Не хотелось бы мне беспокоить вас, мэм, за едой, а пуще всего за чаем, — я ведь знаю, как вы его любите, — сказал Битцер, выворачивая шею, чтобы бросить взгляд на улицу, — но вот уже несколько минут какой-то господин смотрит на вас, а теперь он перешел улицу и, кажется, намерен постучать. А вот и стук, мэм, — наверняка это он стучит.

Он подошел к окну, высунул голову, потом втянул ее обратно и подтвердил свои наблюдения:

— Да, мэм, это он. Прикажете проводить его сюда, мэм?

— Не понимаю, кто это может быть, — сказала миссис Спарсит, вытирая губы и оправляя митенки.

— Надо думать, приезжий.

— Уж не знаю, зачем приезжему понадобился банк в такой час — разве только он пришел по делу и опоздал, — сказала миссис Спарсит. — Но я здесь на посту, вверенном мне мистером Баундерби, и что бы ни случилось, я свой долг исполню. Ежели принять его входит в обязанности, которые я взяла на себя, то я приму его. А это вы сами рассудите, Битцер.

Тут посетитель, не подозревавший о произнесенных миссис Спарсит великодушных словах, так громко стал колотить в дверь, что Битцер со всех ног кинулся отворять; а миссис Спарсит, на всякий случай припрятав маленький столик со всеми атрибутами чаепития в шкаф, поспешила наверх, дабы появиться, если будет надобность, с большей торжественностью.

— Прошу прощенья, мэм, джентльмен желает вас видеть, — сказал Битцер, приложив белесый глаз к замочной скважине.

Итак, миссис Спарсит, которая тем временем успела поправить чепец на голове, опять понесла вниз свой классический профиль и вошла в кабинет правления величавой поступью, словно римская матрона, вышедшая за ворота осажденного города для переговоров с вражеским полководцем.

На посетителя, который, подойдя к окну, рассеянно поглядывал на улицу, этот эффектный выход не произвел ровно никакого впечатления. Он как нельзя более хладнокровно посвистывал про себя, не снимая шляпы, и вид у него был несколько утомленный — отчасти от жаркой погоды, отчасти от чрезмерной изысканности. Ибо с первого взгляда было видно, что это истинный джентльмен последнего образца — пресыщенный всем на свете и не более Люцифера способный во что-либо верить.

— Вы, кажется, хотели видеть меня, сэр, — промолвила миссис Спарсит.

— Простите, — сказал он, поворачиваясь к ней и снимая шляпу, — прошу прощенья.

«Гм! — подумала миссис Спарсит, величественно отвечая на его поклон, — лет тридцать пять, хорош собой, хорошо сложен, хорошие зубы, хорошо воспитан, хорошо одет, приятный голос, темные волосы, дерзкие глаза». Все это миссис Спарсит отметила по-женски молниеносно, за те две секунды, которые потребовались ей, чтобы наклонить голову и опять поднять ее — точно султан, сунувший голову в ведро с водой[42].

— Прошу садиться, сэр, — сказала миссис Спарсит.

— Спасибо. Разрешите мне. — Он пододвинул ей стул, сам же, не садясь, небрежно прислонился к краю стола. — Я оставил своего слугу на вокзале позаботиться о вещах, — поезд переполнен, и багажный вагон забит, — а сам пошел пешком, немного оглядеться. Очень странный город. Позвольте узнать, он всегда такой черный?

— Обычно гораздо черней, — сурово отвечала миссис Спарсит.

— Да неужели? Простите… вы, должно быть, не здешняя уроженка?

— Нет, сэр, — отвечала миссис Спарсит. — Когда-то, до того как я овдовела, я имела счастье или, быть может, несчастье принадлежать к совсем иному кругу. Мой муж был Паулер.

— Простите, я не расслышал, — сказал приезжий. — Был… кто?

Миссис Спарсит повторила:

— Он был Паулер.

— Из семьи Паулеров, — сказал приезжий после минутного раздумья. Миссис Спарсит утвердительно кивнула головой. Лицо приезжего казалось еще более утомленным.

— Вам здесь, вероятно, очень скучно? — сказал он, делая логический вывод из ее сообщения.