Жак Стефен Алексис - Деревья-музыканты

Майотта, высокая, краснокожая, плоскогрудая, с покорным видом оглядела пустой двор. Потом взяла в руки палку и принялась за довольно странную работу. Согнувшись, она ринулась в бой против целой батареи бутылок, разбросанных по земле. Здесь были бутылки любых расцветок и любых размеров, любых сортов и любых форм. И где только она их набрала! Старые коньячные бутылки времен царя Гороха, пузатые склянки из-под ликера, серые от пыли литровые посудины, бутылки с длинным горлышком из-под рейнвейна... Коллекция, какой, пожалуй, не было и на выставке 19 января![49] Некоторые экспонаты восходили к тем далеким временам, когда еще существовали зажиточные крестьяне, чудаки, лечившие джином, мадерой и хинной водкой свой застарелый ревматизм. Другие бутылки были помоложе, но успели так почернеть и запылиться, что одни лишь собутыльники сатаны, приспешники маркиза Барабаса или рыцаря-храмовника Кадоша, осмелились бы проглотить страшное зелье, засохшие остатки которого еще виднелись на стенках этих адских посудин. Были тут бутылки красные, синие, квадратные, изогнутые, матовые, прозрачные, огромные, маленькие и еще десятки других — все, что может выдумать самое необузданное воображение.

Майотта работала молча, как всегда печальная, тихая. Только глаза выдавали, в какую свирепую игру она сейчас мысленно играла. Держа палку обеими руками, она заносила ее высоко над головой, тщательно прицеливалась и... бац! — по морде! Осколки хохотали, скаля острые стеклянные зубы. Снова прицел — и хлоп по лбу! Несчастная бутылка разлеталась вдребезги, оставляя на земле зубчатую корону донышка.

Аристиль глядел на это побоище с явным удовлетворением. Майотта потрудилась на славу.

— Пойди запряги ослицу... Иди, иди... Я сам закончу, — сказал он.

Майотта подняла голову. Тотчас же ее лицо приняло свое обычное выражение, и она ушла с безразличным видом, но внутренне сожалея, что у нее отняли игрушки. Аристиль схватил палку и несколькими размашистыми ударами завершил побоище. Майотта вернулась, гоня перед собой ослицу, крупное животное со злыми глазами. Майотта несла широкий лист белой жести, две кирки, старую лопату и большую мотыгу. С помощью лопаты и жести они насыпали бутылочные осколки в две плетеные корзины, перекинутые через спину ослицы. Потом процессия двинулась в поле. Впереди шествовала ослица, за ней, весело поигрывая длинным мачете, — хозяин, позади, в развевающейся на ветру широкой кофте, с лопатой, кирками и мотыгой через плечо, шагала Майотта. Встречавшиеся по дороге куманьки да кумушки удивлялись, куда это так деловито идут под самый вечер, со всеми инструментами, Аристиль и Майотта. Но тут же забывали об этом: Аристиль и Майотта жили бедно, а заботы бедняков мало кого интересует.

Олисма Алисме протянул руку, выхватил из груды жара раскаленный уголек и прикурил трубку. Прикрыв веки, он украдкой посматривал на Рен, отдыхавшую на циновке. Она устала, она с каждым днем уставала все больше — по мере того как приближалось время родов. Синяки под глазами, на лице — маска, маска беременной женщины. Она старалась не показывать своей усталости. Приложив руки к животу, в котором шевелился ребенок, она тихонько дышала — сквозь зубы, чуть приоткрыв рот, — сдерживая сердцебиение, теснившее грудь...

— Олисма! Так как же? Ты мне не сказал...

— Гм? — проворчал Олисма, притворяясь, что у него рот полон табачного дыма.

— Олисма! Ты не сказал мне, как ты думаешь расплатиться с Вертюсом Дорсилем.

— Расплачусь! — уверенно сказал Олисма.

Помолчали. Рен поворочалась немного, устраиваясь удобнее.

— Олисма!..

— Ну, что еще?

— Ты уверен, что добудешь денег? Но откуда?

Олисма не ответил. Рен снова начала:

— Олисма, не забудь, что мы еще должны Жозельену Жоффе пятнадцать гурдов... Не люблю я этого человека... Уж он-то не станет шутить, когда дело дойдет до денег... А, Олисма?.. Чего-чего, а забот у тебя хватает...

Олисма присел на корточки рядом с Рен, ласково погладил ее лоб, но тут же встал, подтянул брюки.

— Посмотри на свой ремень, Олисма... Совсем истрепался! А я разлеглась, точно мне и делать нечего!.. Вот уж несколько дней ни на что я не гожусь, не помогаю тебе ни в чем, — а, Олисма?..

Бледная тень улыбки скользнула по лицу Олисмы. Он шагнул к дверям.

— Олисма?

— Ну!

— Ты уже уходишь? Оставляешь меня одну, мой милый?

— Рен, уже поздно. Я ненадолго. Сама знаешь, с этими ворами надо ухо держать востро. Ты плохо себя чувствуешь?

— Нет, нет, дорогой! Мне совсем хорошо... Я тебя спрашиваю только потому, что боюсь одного: как бы роды не начались раньше, чем предсказывает сестрица Дада. И мне будет так тревожно во время родов, если я буду знать, что тебе приходится туго. Понимаешь?..

Олисма с явным нетерпением топтался на месте, торопясь поскорее уйти.

— Не беспокойся ни о чем, Рен, все будет хорошо...

Вот любопытная! Загадочные исчезновения мужа интриговали ее. Она поднялась так быстро, как только могла в своем теперешнем положении.

— Олисма, муж мой, почему ты не хочешь мне сказать, где ты возьмешь денег, чтобы заплатить Вертюсу Дорсилю? Ты ведь знаешь, он не упустит случая отнять у крестьянина землю. Никогда нельзя быть спокойной, когда у таких людей власть в руках. И потом еще вода... Скажи, Бальтазар Фенелюс оставил тебе вчера воду, как обещал?.. Если ты не наскребешь к сроку пятнадцати гурдов для Жозельена, — может, надо поговорить с отцом Буа-д’Ормом... Он наверняка сделает для тебя все, что в его силах...

Олисма вернулся с порога, подошел к ней.

— Успокойся, Рен. Ты мучаешь себя из-за пустяков. Мне нужно идти. Я должен взглянуть на сад. Если воры опять нагрянут, вот тогда действительно будет плохо... Говорю тебе, что деньги я достану — сколько нужно и в срок. А из-за воды я вчера немного поспорил с Бальтазаром. Он твердит, что много раз оказывал мне одолжение, пускал воду на мой участок. Но это неправда. Он говорит, что ему больше нужна вода, чем мне, потому что у него земли больше. Но я не уступлю, — я свои права знаю, — он как будто это понял. А насчет того, чтобы обратиться к Буа-д’Орму, ты верно говоришь, я схожу к нему... А теперь мне пора.

Он наклонился к ней, поцеловал и быстро вышел.

Уф!.. Да, он добудет денег. После того как воры крепко пощипали его бататы, маис и просо, положение и в самом деле грозило стать серьезным. Но Олисма был человек решительный и трудностей не боялся. Сбор сахарного тростника должен начаться только в январе, и агенты сахарной компании еще не скупали дрова для заводских топок, но Олисма съездил в Гантье и повидал господина Луи Балена. Семья Бален была когда-то очень дружна с семьей Алисме — еще в те времена, когда Алисме жили в достатке. К тому же Олисма как-то раз оказал личную услугу господину Луи Балену. И вот Луи Бален обещал ему, что ко времени переработки сахарного тростника он купит у своего кума все дрова, какие тот успеет заготовить. Остальные крестьяне ждали агентов и еще не приступали к рубке леса, а наш молодец одновременно с полевыми работами занялся и другим делом: стал тайком, не дожидаясь передышки в полевых работах, рубить лес. Он не говорил об этом никому, даже Рен. Женщины не умеют держать язык за зубами. Того и гляди, сама того не замечая, она выдаст секрет кумушкам...

Олисма был удивительно крепок, настоящий негр племени данда[50]. Проработав целый день в поле, он еще находил в себе мужество идти в Чертов Овраг. Три вязанки здесь, четыре там, глядишь, и набралась немалая поленница. Он как следует укрыл их просяной соломой, и никому, даже Рен, не могло прийти в голову, что огромные ометы на поле — это настоящие тайники. Воры — и те не догадались что к чему. А какие дрова! Байягонды в Чертовом Овраге росли густо, будто шерсть у новорожденного осленка. Древесина плотная, смолистая, крепкая — прелесть! Вот-то Рен обрадуется! Он выручит за дрова кругленькую сумму, не меньше двухсот гурдов, заплатит все долги и вырвет свою землю из когтей Вертюса Дорсиля. И тогда ему сам черт не брат. Любопытно будет поглядеть, какую рожу скорчит Сена Расин, незадачливый жених, которому Рен указала на дверь, да и все эти свахи и кумушки в придачу!..

С тех пор как они с Рен поженились, Олисма только и думал, как бы доказать всем, кто противился их браку, что зря они каркали. Конечно, Рен его любит, но он боялся, что наступит день, когда люди начнут выражать ей свою жалость: ах, мол, бедняжка, какую сделала глупость, предпочла голодранца Олисму сыну богача Калистена Расина... Соседки просто глаз с них не спускали, подглядывали да подслушивали, а потом твердили на каждом углу, что Рен живет в пустой хижине, где слепые могли бы драться друг с другом на палках и ничего не разбить. Нет, Рен ни разу не приходилось просить помощи у своих родителей! Правда, нелегко человеку свести концы с концами, когда у него такой крохотный участок, но Олисма так умело его обрабатывал, что собрал самый лучший урожай во всей округе. День и ночь он копал и перекапывал поле, поливал, собирал — для удобрения — на дороге навоз! Эх, тащишь ли на своем горбе воду, или золото, или навоз — спина ноет одинаково, одинаково с тебя течет пот. А всего бы лучше — носить на руках свою Рен, свое золото, настоящее, чистое золото...