Натаниель Готорн - Рассказы
— Можно подумать, что само провидение привело сюда этого юношу, прошептала она мужу, — чтобы мы нашли его именно сейчас, когда убедились, что сын двоюродного брата так обманул наши надежды. Мне кажется, он похож на нашего покойного Генри. Не разбудить ли его?
— Зачем? — неуверенно спросил муж. — Ведь мы совсем ничего о нем не знаем.
— Но у него такое открытое лицо, — горячо, хотя по-прежнему шепотом, продолжала жена, — и такой невинный сон1.
Во время этого тихого разговора сердце спящего не забилось сильней, дыхание не участилось, на лице не промелькнуло и тени интереса. А между тем в этот миг сама судьба склонилась над ним, готовая уронить ему в руки богатый дар. Старый торговец потерял единственного сына и не имел наследника, если не считать дальнего родственника, поведение которого он не одобрял. При таких обстоятельствах иной человек способен порой и на более странные поступки, чем, преобразившись в доброго волшебника, пробудить юношу, заснувшего бедняком, для блеска и богатства.
— Давай разбудим его, — настойчиво повторила леди.
— Коляска готова! — прозвучал позади них голос слуги.
Старики вздрогнули, покраснели и заспешили прочь, удивляясь в душе, как это им могла прийти в голову такая нелепая мысль. В экипаже торговец откинулся на спинку сиденья и принялся размышлять о великолепном приюте, который он выстроит для разорившихся негоциантов. А Дэвид Суон в это время продолжал спокойно спать.
Экипаж не отъехал и двух-трех миль, как на дороге появилась хорошенькая молодая девушка, которая шла, словно приплясывая, и казалось, что с каждым шагом ее сердце весело подпрыгивает в груди. Вероятно, из-за этой-то резвости у нее — почему бы нам не сказать об этом? — развязалась подвязка. Почувствовав, что шелковая лента (если то действительно был шелк) вот-вот соскользнет, она свернула под прикрытие кленов, и взору ее представился юноша, спящий у ручья. Зардевшись, словно роза, от того, что она вторглась в спальню к мужчине, да еще по такому поводу, она повернулась на цыпочках, готовая убежать. Но спящему грозила опасность. Над его головой вилась огромная пчела. Вз-вз-вз… — жужжала она, то мелькая среди листвы, то вспыхивая в солнечном луче, то вдруг исчезая в густой тени, пока наконец не собралась устроиться на веке Давида Суона. А ведь укус пчелы иногда бывает смертельным. Девушка, великодушие которой не уступало непосредственности, замахнулась на злодейку платком, крепко стегнула ее и прогнала прочь из-под сени кленов. Как восхитительна была эта сценка! Совершив такой храбрый поступок, девушка с разгоревшимся лицом и бьющимся сердцем украдкой бросила взгляд на незнакомого юношу, за которого только что сражалась с летающим чудовищем.
«Какой красивый!» — подумала она и зарумянилась еще сильней.
Как могло случиться, что в этот миг душа Дэвида не затрепетала от блаженства, что, потрясенный сладостным предчувствием, он не сбросил с себя пелены сна и не увидел девушку, пришедшую на смену его грезам? Почему лицо его хотя бы не озарилось радостной улыбкой? Ведь она стояла рядом с ним — та девушка, чья душа, по прекрасному представлению древних, была разлучена с его душой, та, по которой, сам того не сознавая, он страстно тосковал. Ее одну мог он полюбить настоящей любовью, и только ему могла она отдать свое сердце. Вот ее отражение неясно розовеет в струях ручья рядом с ним; исчезни оно — и отблеск счастья никогда больше не озарит его жизнь.
— Как крепко он спит! — прошептала девушка.
И она ушла, но поступь ее уже не была так легка, как прежде.
Надо вам сказать, что отец этой девушки — богатый торговец — жил поблизости и как раз в это время подыскивал себе в помощники такого молодого человека, как Дэвид Суон. Случись Дэвиду познакомиться с его дочкой, он мог бы стать конторщиком у ее отца, а там, глядишь, и еще более близким человеком. Так и на этот раз счастье — самое чистое, которое может выпасть человеку! — проскользнуло совсем близко от него и даже задело его краешком плаща, а он и не подозревал об этом.
Едва девушка скрылась из виду, в тень кленов свернули двое прохожих. Оба смотрели угрюмо, и лица их казались еще более мрачными из-за суконных шапок, косо надвинутых на лоб. Платье на них истрепалось, но еще хранило следы щегольства. Это были головорезы, промышлявшие чем дьявол пошлет и решившие в перерыве между своими грязными делами здесь, в тени кленов, разыграть в карты доходы от будущего злодеяния. Однако, увидев у ручья спящего Дэвида, один из них прошептал другому:
— Т-с-с… видишь у него под головой узел?
Второй негодяй, кивнув, криво усмехнулся и подмигнул.
— Ставлю флягу бренди, — сказал первый, — что там у него между рубашек припрятан либо бумажник, либо изрядный запасец мелких монет. А не найдем их в узле, так наверняка отыщем в кармане брюк.
— А если он проснется? — спросил второй. В ответ на это его приятель расстегнул жилет, показал рукоять кинжала и кивнул на Дэвида.
— Что ж, можно и так, — проговорил второй разбойник.
Они направились к ничего не подозревающему юноше, и, пока один ощупывал узелок у него под головой, другой приставил к сердцу Дэвида кинжал. Их мрачные, искаженные от страха и злобы лица, склоненные над жертвой, выглядели так устрашающе, что если бы Давид внезапно проснулся, он мог бы принять их за выходцев из преисподней. Да что там — случись грабителям взглянуть на свое отражение в ручье, они вряд ли узнали бы самих себя. А Дэвид Суон еще никогда не спал так безмятежно, даже лежа на руках у матери.
— Придется вытащить узел, — прошептал один.
— Если он шевельнется, я всажу в него кинжал, — отозвался другой.
Но в эту минуту под тень кленов забежала собака, принюхиваясь к чему-то в траве. Она сначала оглядела злодеев, потом посмотрела на мирно спящего Давида и принялась лакать воду из ручья.
— Тьфу, — сплюнул один из негодяев, — теперь ничего не сделаешь. Следом за собакой явится и хозяин.
— Давай выпьем да уберемся отсюда, — предложил второй.
Грабитель, державший кинжал, спрятал его за пазуху и вытащил карманный пистолет, но не из тех, что убивают с одного выстрела. Это была фляга спиртного с навинченным на горлышко оловянным стаканчиком. Отхлебнув по изрядному глотку, они двинулись дальше с таким громким смехом и шутками, что, казалось, неудавшееся злодеяние их сильно развеселило. Через несколько часов они вовсе забыли это происшествие и не подозревали, что всевидящий ангел на веки вечные занес в списки их грехов преднамеренное убийство. Что же до Давида Суона, то он продолжал крепко спать, не зная, что над ним на какое-то мгновение нависла тень смерти, и не ощутив радости возвращения к жизни, когда опасность миновала.
Он спал, но уже не так спокойно, как прежде. За время короткого отдыха его молодое тело скинуло с себя груз усталости, вызванной долгой ходьбой. Он то вздрагивал, то принимался беззвучно шевелить губами, то бормотал что-то неразборчивое, обращаясь к видениям своего полуденного сна. Но вот с дороги донесся стук колес, который становился все громче и громче, пока наконец не дошел до затуманенного дремотой сознания Давида. Это приближалась почтовая карета. Юноша вскочил, мгновенно придя в себя.
— Эй, хозяин! Не подвезешь ли? — крикнул он.
— Садись наверх, — отозвался кучер.
Дэвид вскарабкался на крышу кареты и весело покатил в Бостон, не бросив даже прощального взгляда на источник, где, подобно веренице снов, промелькнуло столько событий. Он не знал, что само Богатство бросило на воды ручья свой золотой отблеск; не знал, что с журчаньем источника смешались тихие вздохи Любви; что Смерть грозила обагрить его воды кровью — и все это за тот короткий час, пока он спал на берегу.
Спим мы или бодрствуем, мы не ощущаем неслышной поступи удивительных событий, вот-вот готовых свершиться. И можно ли сомневаться в существовании всесильного провидения, если, вопреки тому, что на нашем пути нас ежечасно подстерегают неожиданные, неведомые нам случайности, в жизни смертных все-таки царит какой-то распорядок, позволяющий хотя бы отчасти угадывать будущее?
ВОЛШЕБНАЯ ПАНОРАМА ФАНТАЗИИ
Перевод И. Разумовского и С. Самостреловой
Что такое Вина? Запятнанная совесть. И вот что представляется крайне интересным — остаются ли на совести эти безобразные и несмываемые пятна, если преступления, уже задуманные и выношенные, так и не свершились? Неужели для того, чтобы злостные замыслы грешника могли послужить основанием для его осуждения, необходимо воплотить их в реальные поступки, неужели недействителен обвинительный акт, если он не скреплен печатью преступления, совершенного рукой из плоти и крови? Или в то время, как земному судилищу ведомы одни осуществленные злодеяния, преступные мысли — мысли, лишь тенью которых являются преступные дела, — тяжелым грузом лягут на чашу весов при вынесении приговора в верховном суде вечности? Ведь в полночном уединении спальни, в пустыне, вдали от людей, или в храме — в то время, как человек в своем физическом естестве смиренно преклоняет колена, душа его способна осквернить себя даже такими прегрешениями, которые мы привыкли считать плотскими. Если все это истина, то истина эта вселяет страх.
