Решад Гюнтекин - Клеймо
Да я не имел права не только мечтать о такой девушке, как Рана, но даже думать о ней, а уж тем более встречаться - это было бы просто нечестно по отношению к ней. Ведь она всегда может случайно узнать, кто я такой. Нетрудно себе представить, какое горькое разочарование постигнет эту семью, если они узнают, что человек, в котором они видели доброго ангела, пришедшего им на помощь в трудный час, оказался на самом деле бывшим вором!
Хоть я и обещал Ране, что буду навещать их, разве мог я забыть слова, которые говорил мне её отец: "Смерть нашего сына, только ещё вступившего в жизнь, меня подкосила, Иффет-бей. Но бывает куда более страшное горе. Рядом с нами живут соседи, и у них - сын. Ему нет и тридцати, а он уже дважды сидел в тюрьме. Вот я и думаю, что его отец куда более несчастен, чем я."
Когда я выходил из дому, Рана провожала меня и всё повторяла:
- Значит, мы вас ждём! Через три дня! Я надеюсь, что до отъезда в Конью вы к нам обязательно зайдёте!
И я отвечал:
- Обязательно! Через три дня! - хотя уже твёрдо знал, что никогда больше её не увижу.
Глава сорок четвёртая
То, что случилось в далёкой деревушке, оставило в моей душе неизгладимый след. Проходили дни и месяцы, а я всё не мог забыть Рану. Более того, я чувствовал, что люблю её всё сильнее и сильнее. О своей первой любви я перестал даже вспоминать. Мои мысли были обращены только к Ране, и при кочевом образе жизни, который я вёл, всегда думать о ней стало для меня необходимостью. Я знал, что никогда больше не увижу её, и всё же давал волю своему воображению. Постепенно любовь моя, рождённая в мечтах, превращалась в настоящий роман, - трясясь на вагонной полке в поезде, я, словно писатель, создавал новые главы, придумывал всё новые подробности, заставляя своих героев совершать удивительные поступки.
Если бы всё заключалось только в моих чувствах к Ране, не велика была бы печаль! Мой роман кончался трагически: я хоронил надежду быть любимым, я отказывался от своей мечты навсегда. По моему великому убеждению, любовь, прежде всего, означает веру в человека, - любимый человек должен быть самым благородным. Ну а я? Какой же я, в самом деле, герой? Жалкий, ничтожный человечишка!. Можно понять, что удаль разбойников с большой дороги притягательна - ведь это так романтично! Но воришка, который, крадучись, ночью лезет в квартиру, а затем попадает в полицейский участок, может вызвать только насмешку, чувство презрения. Кто же полюбит такого человека? Нет, я должен навсегда отказаться от своей любви, от надежды на дом, семью, очаг. А в утешение мне остаётся только кутить да веселить сердце случайными любовными приключениями.
В один из своих обычных приездов в Стамбул я решил навестить Махмуд-эфенди. Старый учитель был совсем плох: больные ноги уже не держали его, и руки не слушались, и говорил он с трудом. Жена его полгода назад умерла, он жил теперь с невесткой в страшной нищете. Бедной женщине приходилось работать (она обшивала холостяков) и вести хозяйство. Малыша отдали в приют, и мать страдала от разлуки с ребёнком. Она мне призналась тайком:
- Разве бы я согласилась отдать родное дитя, кабы не нужда превеликая. Уж как-нибудь постаралась и, вырастила бы его. А что мне оставалось делать? Отец теперь стал сам что дитя малое. Ни на час нельзя его оставить одного. Видно, голова у него не в порядке - перестал узнавать соседей.
Меня, тем не менее, Махмуд-эфенди узнал сразу. Словно не веря своим глазам, он стал ощупывать дрожащими, сухими пальцами моё лицо, волосы, а потом расплакался, точно ребёнок.
В больном, немощном старце уже угас интерес к жизни. Он жил в другом мире, но прошлое ещё помнил очень хорошо. Сощурив глаза, будто вглядываясь в освещённую солнцем даль, он рассказывал о давно минувших событиях, вспоминая самые мельчайшие подробности.
Я просидел у него до самого вечера, он не отпускал меня. Да и мне, по правде говоря, тоже не хотелось уходить.
Давным-давно, когда мне было лет шестнадцать, я приехал как-то зимой к тётке в Дамладжик. Всё кругом было покрыто снегом, а я привык видеть эти места всегда летом, в радостных лучах яркого солнца. И увиденная мною картина вызвала во мне непонятную тоску. Теперь, вспоминая вместе с Махмуд-эфенди прошлые дни, я испытывал вот точно такое же чувство. Умрёт Махмуд-эфенди, сотрутся последние следы прошлого.
Когда я вышел на улицу, уже стемнело. Воскресный вечер был удивительно хорош. Я дошёл до трамвайной остановки Фатих, и тут мне вдруг захотелось прогуляться до того места, где стоял когда-то наш сгоревший особняк в Аксарае. Вот в такой тихий час постоять па старом пепелище - всё равно, что посетить могилу близкого человека. Я свернул в переулок и зашагал мимо развалин и обгоревших руин в сторону Аксарая. Проходя мимо полусгоревшей мечети, я услышал шум перебранки.
- Я тебя заставлю вернуть часы и перстень! - шагах в сорока от меня орал грубым голосом мужчина. - Вот позову сейчас полицейского и отправлю тебя в участок, воровка паршивая!
Я подошёл ближе. В воровстве обвиняли какую-то женщину. Я не расслышал, что говорила эта несчастная, но, судя по жалобному и плаксивому тону, она, видимо, умоляла пощадить её.
Я замедлил шаг. Мужчина не унимался:
- А ну пошевеливайся, потаскуха! Отволоку сейчас за патлы в участок! Мало твоих подлостей, так ты ещё человека обобрала. Нечего тут слёзы проливать - не разжалобишь!
Завидев меня, женщина воспрянула духом, вырвалась из рук своего обидчика и бросилась ко мне. Но мужчина догнал её и, схватив за плечи, принялся отчаянно трясти.
Я вынужден был вмешаться, ибо человеческий долг повелевал мне заступиться за женщину.
- Что тут случилось, приятель? - спросил я. Передо мной стоял мужчина лет сорока, одетый в куртку и широкие шаровары. Он смерил меня взглядом с ног до головы и сердито ответил:
- Что случилось?! А вот эта потаскуха обобрала меня как последнего дурака.
Судя по всему, я разговаривал с человеком наивным и простодушным, - это придало мне смелости.
- Постой, постой, дружище, что-то я тебя не совсем понял. Надеясь на поддержку, женщина тоже набралась смелости и начала жалобно лепетать:
- Ей-богу, бейэфенди, ни в чём я не виновата, ничего не брала. Мужчина упрямо покачал бычьей головой и угрожающе закричал:
- Это ты в участке расскажешь! Давай пошевеливайся! Не вводи меня в грех!
И, поняв, что тот не отступится, женщина с плачем повалилась перед нами на колени. Было жалко смотреть на это беспомощное существо, на худые плечи, вздрагивающие от истерических рыданий.
- Слушай, друг, - вступился я опять, - может, не так уж всё страшно, отпусти ты её с богом!
- Говоришь, отпустить? Нет, брат, таким место в тюрьме! Таких надо как следует учить, не то она ещё кого-нибудь обчистит, потаскуха эдакая! Понимаешь, пришла и давай крутиться около моей лавки, глазки строить. Поди разбери, брат, какая она?! На вид вроде женщина приличная. Зашла в лавку вечерком, говорит - купить орешков. Стала заигрывать, кокетничать. Дело ясное! Кто же откажется, если сама навязывается? У меня во дворе, за лавкой есть чулан для товара. Говорю ей: "Заходи туда, я пока замок повешу", - думаю, не ровён час, ещё покупатель явится. Короче, закрыл я лавку, вхожу в чулан, и что вижу? На полочке лежали часы и перстень, - как водой смыло! Спёрла, потаскуха. Слава богу, больше ничего на полке не было. Тут женщина не выдержала и закричала плачущим голосом:
- Не воровка я! Ничего не было.
Она хотела ещё что-то сказать, но лавочник поднял над её головой руку и потряс здоровенным кулаком.
- Заткнись, шлюха! Связываться с тобой неохота, а то бы раздавил, точно гадину! Посидишь дней десять в тюрьме, наберёшься ума, воровка проклятая!
Женщина закрыла лицо руками и покорно поплелась за лавочником. Было стыдно и тяжко смотреть, как унижается несчастная перед этим грубым скотом, как беспомощно трясутся от рыданий её худые плечи под старым, вылинявшим платком.
Всё дальше и дальше уходили от меня лавочник и его пленница. Бедняжка покорно плелась, спотыкаясь на булыжной мостовой. Я стоял, смотрел ей вслед, на её поношенные туфли и стоптанные каблуки, и думал:
"Наверное, несчастной женщине лет двадцать пять или и того меньше. Совсем ещё молодая. Да, от такой жизни и за полгода можно в старуху превратиться. А что, если она, как и Рана, из хорошей семьи? Может, у неё брат погиб на фронте, дома осталась старая, больная мать и ещё маленькие братья-сёстры, которые ждут её и плачут от голода? Страшное отчаяние толкнуло её на дурной путь. Бедная девушка! Наверное, даже не знала, как таким ремеслом занимаются? Поди, думала, достаточно подвести глаза, нарумянить щёки, намазать губы и встать на углу - стоять и ждать, пока не подойдет богатый, добрый дядюшка. Наивная дурочка! Конечно, угодила в лапы подлецов, и вот теперь обречена таскаться по пустырям да глухим переулкам. Понимает ли она глубину своего падения? Отчего, бедняжка, плачет? Из страха перед этим скотом? Или боится попасть в участок? А может, вспомнила счастливые годы детства? Или же - братьев, которые теперь погибли на фронте ради счастья страны и семьи своей? Кто знает, возможно, были и другие причины, побудившие её вступить на скользкий путь. Может быть, какой-нибудь молодой человек, с которым она тайно встречалась? Мечтала с ним о счастье, а он вдруг погиб или умер."
