Оноре Бальзак - Столетний старец, или Два Беренгельда
Однако было замечено (наблюдение сделал отец Люнаде, ибо он первым подмечал все новое, появлявшееся в характере его воспитанника), что страсть Туллиуса к постижению глубинной сути вещей пробуждала в нем отвращение к житейской суете и развивала склонность к жесточайшей меланхолии; юный гений пробуждался только тогда, когда находил неисчерпаемый объект для изысканий и работы.
Но стоило ему постичь суть предмета, как этот последний переставал интересовать его, он забывал о нем, и его пылкая любознательная натура требовала новой пищи. В такие минуты многие готовы были утверждать, что по жилам этого мальчика вместо крови бежит огонь; но неутолимая жажда деятельности ни в чем не умаляла ни его природной доброты, ни чувствительности.
Итак, нетрудно себе представить, с каким восторгом ступил юный Беренгельд на обширное поле науки, сколь умело и с каким энтузиазмом засевал и обрабатывал его. Отцовская библиотека стала для него источником новых знаний; он быстро проглотил имевшиеся там книги.
Его любовь к матери можно было бы назвать чрезмерной, если, конечно, дозволено предположить, что данное чувство может быть сопряжено с излишествами; несмотря на пылкость, эту любовь нельзя было назвать страстью, ибо в ней полностью отсутствовало то, что нередко заставляет относить страсть к низменным проявлениям человеческой натуры. Любовь к матери чиста и велика: это единственное совершенное чувство, на которое способен человек.
Итак, графиня Беренгельд была счастлива, живя жизнью своего сына, и содрогалась при одной лишь мысли о том, какие бури страстей ожидают его деятельную и мятущуюся душу, неспособную на посредственные поступки, свойственные людям с ограниченным умом и узкими воззрениями. Великий праведник или великий преступник — в зависимости от того, в какую сторону повернет их дорога, — таков удел этих людей; они или достигают орлиных высот, или умирают в грязи.
— Отец мой, — спрашивал Туллиус еще ребенком, — почему Земля круглая?
— Потому что так создал ее Господь, — отвечал отец Люнаде.
— Но человек не может увидеть разом всю Землю, откуда же он знает, что она круглая?
Священник, теребя рукава своей сутаны, опускал глаза: ему не хватало сообразительности, чтобы ответить на подобный вопрос.
— Все так решили, — отвечал он.
— А, понимаю, — говорил ребенок, лукаво улыбаясь, — так отвечают, когда хотят тебя запутать. Ведь если бы она не была круглая, мы бы пришли на ее край и упали бы с нее.
— Именно так, сын мой, — повторял Люнаде, — она бесконечна.
— А что такое бесконечность, отец мой?
— Это Господь, — кратко отвечал иезуит, дабы пресечь дальнейшие вопросы.
— Я не понимаю! — воскликнул мальчик и целый день размышлял над этим вопросом, исподлобья поглядывая на отца Люнаде.
В десять лет он с жадностью слушал рассказы старой Лаградны и Бютмеля. Постепенно ему стала известна тайна его рождения и все легенды, связанные с его предком Беренгельдом-Скулдансом-Столетним Старцем, родившимся в 1450 году и живущим до сих пор. Вот уже три с половиной века его предок странствовал по свету, познал все науки и овладел всеми знаниями.
Нетрудно понять, какое воздействие оказывали волшебные рассказы Лаградны и Бютмеля на воображение юного отрока, стремившегося ко всему романтическому и необычному; особенно он восхищался Бютмелем, ставшим участником многих необыкновенных приключений.
Истории о Столетнем Старце, рассказанные старой повитухе ее отцом и дедом, были столь правдоподобны, что в них никак нельзя было усомниться. Только садясь возле двух по-прежнему влюбленных друг в друга стариков и слушая чудесные предания далеких стран, рассказываемые надтреснутыми старческими голосами, Туллиус чувствовал себя по-настоящему счастливым. Нередко в хижине Лаградны, возле очага, где горел огонь, раздавались похвалы щедрости Столетнего Старца.
Поистине неисчерпаемым источником занимательнейших историй стали рассказы обитателей горы Коранель; старый Бютмель говорил неспешно, и казалось, что он никогда не доскажет их до конца.
Все чудеса и волшебства, приписываемые Столетнему Старцу, а также новые обличья, которые Старец принимал, когда появлялся то в одной, то в другой стране, прочно запечатлелись в юной голове Туллиуса. Он восторгался избранником, познавшим все науки, говорившим на всех языках, знакомым со всеми обычаями и хранившим в своей голове весь запас человеческих знаний.
Итак, с самого юного возраста Туллиус был заворожен этими правдоподобными рассказами, и, возвращаясь в замок и глядя на Перитоун в надежде увидеть там исполинского старца, он спрашивал у матери, правду ли говорили дряхлые влюбленные, а госпожа Беренгельд с серьезным видом отвечала:
— Туллиус, я видела Столетнего Старца, это ему я обязана жизнью; если бы не его познания — и ты, и я погибли бы, когда я производила тебя на свет. Когда-нибудь ты увидишь его, Туллиус, ибо он тебя любит.
— Но, мамочка, — спрашивал ребенок, — ему действительно триста лет?
— Не знаю, Туллиус; могу только сказать тебе, что я видела старца, описанного старой Маргаритой.
— И я похож на него!..
Чтобы избежать ответа, графиня обнимала сына и принималась целовать его. Но неутоленное любопытство быстро заставляло его вновь возвращаться к Лаградне, чтобы еще раз выслушать пересказ историй Бютмеля и его жены.
В двенадцать лет Туллиус бредил греками и римлянами; бродя по горам, он нарекал их именами прославившихся в истории мест. Он приходил в восторг при виде Перитоуна, названного им Капитолием; он восхищался Фермопилами, иначе отрогом Сюньом, а долина Валлинара становилась попеременно то равниной Херонеи[14] и Орхомена[15], то Марсовым полем или Форумом.
В пятнадцать лет он постиг секрет устройства общества; он понял, что те, кто поставлены управлять людьми, берут пример с возниц: надевают узду на своих подданных и, изучив их пристрастия, льстят их самолюбию и потакают их страстям. Он увидел, что мир четко делится на два противоположных класса: сильных и слабых, и убедился, что ради собственного счастья, а также, чтобы сделать счастливыми других, человек обязан стать одним из тех, кому принадлежит власть.
В шестнадцать лет он грезил о славе, сражениях и прочих героических деяниях. Его влекли власть, подвиги и победы; громогласный звук трубы, пробудившей Фемистокла, призывно гудел него в ушах.
С этого времени мы начинаем наш подробный рассказ о Туллиусе, мельком упомянув о том, что он любил охотиться в горах, совершать далекие прогулки и постоянно придумывал всяческие проказы. Что бы он ни делал, все поражало своей неповторимостью и свидетельствовало об образе мыслей, недоступном ребенку, если только тот не отмечен тяжкой печатью гения.
Наступил 1797 год. Последствия революции никак не сказались ни на замке, ни на деревне Беренгельд: уединенное местоположение спасло их от губительных последствий тогдашней системы правления. Беренгельд же был еще слишком юн, чтобы стать объектом чьей-либо зависти или ненависти.
К тому же народный представитель и начальник департамента, в состав которого входила деревня Беренгельд, были бывшими монахами, друзьями отца Люнаде, и он состоял с ними в тайной переписке касательно Общества Иисуса (сношения, считавшиеся прежде преступными, отчего есть все основания полагать, что призрак Столетнего Старца во время небезызвестной ночной беседы легко сумел заставить почтенного духовника дать обет молчания); таким образом опекун Беренгельда отец Люнаде оберегал своего воспитанника и его мать от всяческих посягательств.
Пришло время вспомнить о королевском лесничем и его молодой красивой жене. Этому лесничему по имени Верино отец Люнаде поручил управлять всем имуществом семейства Беренгельдов. После смерти графа отец Люнаде и графиня Беренгельд были не в состоянии распоряжаться огромнейшими владениями. Начав вести это громадное хозяйство, Верино оказался в своей стихии; природа создала его честным человеком и прирожденным администратором. В ту эпоху любой гражданин мог достичь вершин власти; Верино с самого начала поддержал революцию и, участвуя в ней, сумел сохранить свою порядочность, не совершил ни одного варварского поступка и всегда действовал исключительно убеждением, чем и снискал заслуженное уважение сограждан.
Часть денег Беренгельдов хранилась у парижских банкиров. Верино сумел обратить их в золото и, предвидя грядущие невзгоды, разумно отослал это золото в замок, где его тщательно спрятали. Беренгельдам также принадлежало множество поместий, расположенных в различных департаментах. Энергичный Верино побывал всюду; его близость к партии победителей, члены которой сменяли друг друга в механизме управления республикой, делала его неуязвимым. Наконец, честный Верино сообщил графине Беренгельд, что лишние замки лучше бы снести, и приказ о разрушении должен отдать ее сын, гражданин Беренгельд. Подобный поступок не уменьшит ее доходов, а, напротив, даст значительную сумму наличных денег, и — что еще более ценно — позволит получить своего рода охранный лист, подтверждающий их лояльность по отношению к существующей общественной системе. Также Верино известил графиню, что юному Беренгельду предстоит отправиться в армию простым солдатом.
